Глубокий плюш казенного Эдема,
развязный грешник, я взяла себе
и хищно и неопытно владела
углом стола и лампой на столе.
На каторге таинственного дела
о вечности радел петух в селе,
и, пристальная, как монгол в седле,
всю эту ночь я за столом сидела.
Всю ночь в природе длился плач раздора
между луной и душами зверей,
впадали в длинный воздух коридора,
исторгнутые множеством дверей,
течения полуночного вздора,
что спит в умах людей и словарей,
и пререкались дактиль и хорей —
кто домовой и правит бредом дома.
Всяк спящий в доме был чему-то автор,
но ослабел для совершенья сна,
из глуби лбов, как из отверстых амфор,
рассеивалась спертость ремесла.
Обожествляла влюбчивость метафор
простых вещей невзрачные тела.
И постояльца прежнего звала
его тоска, дичавшая за шкафом.
В чем важный смысл чудовищной затеи:
вникать в значенье света на столе,
участвовать, словно в насущном деле,
в судьбе светил, играющих в окне,
и выдержать такую силу в теле,
что тень его внушила шрам стене!
Не знаю. Но еще зачтется мне
бесславный подвиг сотворенья тени.
Немногие поэты додумались до того слога, до таких описаний и экзотики в поэзии. Ну, пожалуй. Бродский и Пастернак и может кто-нибудь ещё. И мне один раз удалось повторить её неподражаемый стиль, потому что подобные произведения иногда бывают так приятны и необходимы, как воздух или дыханье… И я вполне доволен таким описанием ночи. Такое можно поставить на многократный повтор, чтобы снова и снова окунуться в эту атмосферу загадок и таинств, и тайн, где сама тишина как бы говорит с тобой на внятном языке, развивая свой длинный рассказ, смотрящая своими тёмными впадинами при загадочной луне. Это и есть романтика ночи! Это и есть сладость ночной жизни! Алексей Баталов 4. Дом Поэта.