Я пел золотому народу,
И слушал народ золотой.
Я пел про любовь и свободу,
И плакал народ золотой.
Как тати, в лихую погоду
Явились враги и друзья,
Схватили за горло свободу,
А в горле свободы был я!
Прощайте, любовь и свобода!
Как тати, враги и друзья
Ударили в сердце народа,
А в сердце народа был я!
Над бездной у самого края
Шатает от ветра народ.
В нём рана зияет сквозная,
И рана от ветра поёт.
Русский лубок
Во вселенной убого и сыро,
На отшибе лубочный пустырь.
Через тёмную трещину мира
Святорусский летит богатырь.
Облака, что бродячие горы,
Клочья пены со свистом летят.
Белый всадник не чует опоры,
Под копытами бездна и смрад.
Он летит над змеиным болотом,
Он завис в невечернем луче.
И стреляет кровавым пометом
Мерзкий карлик на левом плече.
Может быть, он указы бросает
И рукой его бьёт по плечу.
Может быть, свою душу спасает:
«Осторожно! Я тоже лечу».
Облик карлика выбит веками,
И кровавые глазки торчком…
Эх, родной! Не маши кулаками.
Сбрось его богатырским щелчком.
Русский маятник
Качнулся влево русский маятник,
И нас налево занесло.
Налево чёрт, как понимаете,
Увеличительное зло.
Во всю ивановскую маятник
Ударил чёрта между глаз.
Идут часы, как понимаете,
И нас качает всякий раз.
На этом сказка не кончается,
Она уходит вглубь и вширь,
Где русский маятник качается,
Как на распутье богатырь.
Качнётся вправо русский маятник.
Направо Бог. Он нас простит.
Часы идут, как понимаете,
Покамест богатырь стоит.
Серафим
Души рассеянная даль,
Судьбы раздёрганные звенья.
Разбилась русская печаль
О старый камень преткновенья.
Желает вольный человек
Сосредоточиться для Бога.
Но суждена ему навек
О трёх концах одна дорога.
Песок и пыль летят в лицо,
Бормочет он что ни попало.
Святой молитвы колесо
Стальные спицы растеряло.
А на распутье перед ним
На камне подвига святого
Стоит незримый Серафим —
Убогий старец из Сарова.
Сербская песня
Как случилось, как же так случилось?!
Наше солнце в море завалилось.
Вспомню поле Косово и плачу,
Перед Богом слёз своих не прячу.
Кто-то предал, ад и пламень лютый!
В спину солнца нож вонзил погнутый.
Кто нас предал, жги его лют пламень!
Знает только Бог и Чёрный камень.
И наутро над былой державой
Вместо солнца нож взошёл кровавый.
Наше сердце на куски разбито,
Наше зренье стало триочито:
Туфлю Папы смотрит одним оком,
Магомета смотрит другим оком,
Третьим оком — Русию святую,
Что стоит от Бога одесную…
Бог высоко, Русия далёко,
Ноет рана старая жестоко.
В белом свете всё перевернулось,
Русия от Бога отвернулась.
В синем небе над родной державой
Вместо солнца всходит нож кровавый.
Я пойду взойду на Чёрну гору
И всё сердце выплачу простору.
Буду плакать и молиться долго,
Может, голос мой дойдёт до Бога.
Может, ангел плюнет в очи серба,
Его душу заберёт на небо.
Слепые мудрецы
В одной пустыне повстречались двое,
И каждый думал: этот мир — пустое!
Один затряс ногой и возопил:
— Как тесен мир! Мне отдавило ногу.
— А в мире что-то есть! — проговорил
В раздумье тот, кто ногу отдавил.
Да, в мире что-то есть, и слава Богу…
А жизнь идёт, не глядя на дорогу.
Стальной Егорий
В чистом поле девица спала
На траве соловьиного звона.
Грозна молния с неба сошла
И ударила в чистое лоно.
Налилась безответная плоть,
И набухли прекрасные груди.
Тяжела твоя милость, Господь!
Что подумают добрые люди?
Каждый шорох она стерегла,
Хоронясь за родные овины.
На закате она родила
Потаённого сына равнины.
Остудила холодной росой,
Отряхая с куста понемногу.
Спеленала тяжёлой косой
И пошла на большую дорогу.
Не взмывал от болота кулик,
Не спускалось на родину небо.
Повстречался ей певчий старик.
— Что поёшь? — и дала ему хлеба.
Он сказал: — Это посох поёт,
Полый посох от буйного ветра.
Ин гудит по горам хоровод
За четыре окраины света.
А поёт он печальный глагол,
Роковую славянскую тайность,
Как посёк наше войско монгол,
Только малая горстка осталась.
Сквозь пустые тростинки дыша,
Притаились в реке наши деды.
Хан велел наломать камыша
На неровное ложе победы.
И осталась тростинка одна.
Сквозь одну по цепочке дышали.
Не до всех доходила она
По неполному кругу печали.
С той поры разнеслась эта весть
В чужеликие земли и дали.
Этот посох, родная, и есть
Та тростинка души и печали.
Схорони в бесконечном холме
Ты своё непосильное чадо.
И сокрой его имя в молве
От чужого рыскучего взгляда.
А не то из любого конца
Растрясут его имя, как грушу.
И драконы земного кольца
Соберутся по русскую душу.
Пусть тростинка ему запоёт
Про дыхание спящего тура,
Про печали Мазурских болот
И воздушных твердынь Порт-Артура…
То не стая слеталась сорок,
То безумная мать причитала.
Частым гребнем копала песок,
Волосами следы заметала.
Отняла от груди и креста
Дорогую свою золотинку.
На прощанье вложила в уста
Ветровую пустую тростинку…
Солнце с запада всходит крестом,
Филин душу когтит под мостом,
Змей и жаб небеса изрыгают.
Смерть ползёт, словно смерч, по степи,
Ум за разум заходит в цепи,
И могильные камни рыдают.
«Дранг нах Остен! — Адольф произнёс. —
Перед нами отступит мороз.
Мы стоим у шарнира эпохи.
Голос крови превыше небес.
Киев пал, русский флот не воскрес,
И дела у Иосифа плохи!»
На Москве белый камень парит,
На Москве алый кипень горит,
Под Москвой перекопы-заслоны.
Слава родине, хата не в счёт!..
Из железных кремлёвских ворот
Вылетали железные звоны.
Расходились ворота-врата.
Кровь из носу, аллюр три креста!
Из ворот молодецким аллюром
Вылетал словно месяц гонец
И скакал в непроезжий конец
По забытой дороге на Муром.
Он скакал, обгоняя рассвет,
Три часа и три дня без ста лет.
Он простёрся со свистом и воем
По равнине несметным числом.
Пал с коня и поклонным челом
Бил трикрат перед вечным покоем:
— Лихо, лихо великое прёт.
Выручай по закону народ!.. —
Грозный рокот донёсся до слуха,
Задрожала сырая земля,
И гонцу отвечает Илья:
— Не замай богатырского духа!
Глубоко моя сила ушла,
Моя поступь Руси тяжела,
И меня не удержит равнина.
Ваше лихо покудова спит.
Против неба старуха стоит,
Пусть окликнет закланного сына!..
Против неба разрывы прошли,
Мать-старуху сожгли, размели,
Разнесли и старухино горе.
Оседая туманом вдали,
Прах старухи коснулся земли:
— Час настал. Просыпайся, Егорий! —
Дюжий гул в бесконечном холме
Отозвался на имя в молве.
Сын Егорий почуял тревогу.
— Сколько пыли! — он громко чихнул,
И родительский прах отряхнул,
И пошёл на большую дорогу.
Встрел Егорий пехотную кость:
— Али гнёшься, Иван, вырви-гвоздь? —
Я ответил: — Стою-отступаю.
— Ты забыл о железе в любви,
О гвоздях, растворённых в крови?
— Наша кровь с молоком, — отвечаю, —
Все мы вскормлены грудью… — Но он
Отвечает: — Я духом вспоён,
Русским духом великой печали.
Много лет под землёй я лежал,
Сквозь пустую тростинку дышал —
Сквозь неё наши деды дышали.
До сих пор ветровая поёт
Про печали Мазурских болот
И воздушных твердынь Порт-Артура… —
Говорю: — Это старая даль! —
Он вздохнул: — Эта наша печаль,
А печаль — это наша натура.
Я печальник, а ты вырви-гвоздь,
Но порой твоя полая кость
Загудит, как тростинка, от ветра.
Загудит, запоёт, а про что?
В целом мире не знает никто —
Это русская жизнь без ответа.
Мне приснилась иная печаль
Про седую дамасскую сталь,
Я увидел, как сталь закалялась,
Как из юных рабов одного
Выбирали, кормили его,
Чтобы плоть его сил набиралась.
Выжидали положенный срок,
А потом раскалённый клинок
В мускулистую плоть погружали,
Вынимали готовый клинок.
Крепче стали не ведал Восток,
Крепче стали и горше печали.
Так ли было, но сон не простой.
Говорю, быть России стальной!.. —
Он подался на кузню Урала.
И, увидев гремящий Урал,
Погрузился в горящий металл,
Чтобы не было крепче металла.
Иногда из мартена-ковша
Как туман возносилась душа
И славянские очи блистали.
Он сказал: — Быть России стальной! —
Дух народа покрылся бронёй:
Пушки-танки из грома и стали…
Страхи героев
На родину души героев
Смотрят издалека,
И на земле замечают
Ребёнка и старика.
Ребёнок с огнём играет,
Рядом старик стоит.
Ребёнок с огнём играет
Так, что земля горит.
И голоса героев
Сливаются в долгий крик:
— Ребёнок с огнём играет!
— Как знать! — говорит старик. —
Не только вечная слава
И поминальный стих —
Страхи от вас остались…
Он выжигает их.
Он тоже станет героем:
Нрав у него таков.
Он выжигает страхи,
Как тени от облаков.
Вы скажете: — Он рискует
Всё сущее истребить…
Не больше того рискует,
Чем ближнего возлюбить.
Тайна славян
Буйную голову клонит ко сну.
Что там шумит, нагоняя волну?
Во поле выйду — глубокий покой,
Густо колосья стоят под горой.
Мир не шелОхнется. Пусто — и что ж!
Поле задумалось. Клонится рожь.
Тихо прохлада волной обдала.
Без дуновения рожь полегла.
Это она мчится по ржи! Это она!
Всюду шумит. Ничего не слыхать.
Над головою небесная рать
Клонит земные хоругви свои,
Клонит во имя добра и любви.
А под ногами темней и темней
Клонится, клонится царство теней.
Клонятся грешные предки мои,
Клонится иго добра и любви.
Это она мчится по ржи! Это она!
Клонится, падает с неба звезда,
Клонит бродягу туда и сюда,
Клонит над книгой невинных детей,
Клонит убийцу над жертвой своей,
Клонит влюблённых на ложе любви,
Клонятся, клонятся годы мои.
Что-то случилось. Привычка прошла.
Без дуновения даль полегла.
Это она мчится по ржи! Это она!
Что там шумит? Это клонится хмель,
Клонится пуля, летящая в цель,
Клонится мать над дитятей родным,
Клонится слава, и время, и дым.
Клонится, клонится свод голубой
Над непокрытой моей головой.
Клонится древо познанья в раю.
Яблоко падает в руку мою.
Это она мчится по ржи! Это она!
Пир на весь мир! Наш обычай таков.
Славно мы прожили сорок веков.
Что там шумит за небесной горой?
Это проснулся великий покой.
Что же нам делать?.. Великий покой
Я разгоняю, как тучу, рукой.
Буйную голову клонит ко сну.
Снова шумит, нагоняя волну…
Это она мчится по ржи! Это она!
Я люблю тебя за всё так просто
Я люблю тебя за всё так просто,
Я тебя собою задарил.
Но любовь моя, как папироса,
Хоть её о сердце закурил.
Ты глядишь куда-то мимо-мимо.
Едким взглядом всё вокруг слепя.
Я курю и кашляю от дыма,
Осыпаю пепел на себя.
Ветер за тобой бежит вприпрыжку,
Волосы твои на искры рвёт.
В первый раз курю —
ещё мальчишка, —
Папироса кончится вот-вот.
То не лето красное горит
То не лето красное горит,
Не осенний пламень полыхает, —
То любовь со мною говорит,
И душа любви благоухает.
Пролетают где-то стороной
Городские грохоты и свисты.
И стоят в окне передо мной
Все мои желания и мысли.
Все они певучи и легки,
Все они цветны и ароматны,
Все они отсюда далеки,
Все передо мной — и невозвратны.
Я уже не знаю, сколько лет
Жизнь моя другую вспоминает.
За окном потусторонний свет
Говорит о том, что смерти нет,
Все живут, никто не умирает!
О, миг
О, миг! Это камень проснулся
И мира пустого коснулся,
И каменным стал этот мир.
Всё сущее камень сломил.
Дороги назад оглянулись,
Все стороны света замкнулись,
И молния в камень ушла…
И камню открылась душа.
Из земли в час вечерний, тревожный
Из земли в час вечерний, тревожный
Вырос рыбий горбатый плавник.
Только нету здесь моря! Как можно!
Вот опять в двух шагах он возник.
Вот исчез. Снова вышел со свистом.
— Ищет моря, — сказал мне старик.
Вот засохли на дереве листья —
Это корни подрезал плавник.
На тёмном склоне медлю, засыпая
На тёмном склоне медлю, засыпая,
Открыт всему, не помня ничего.
Я как бы сплю — и лошадь голубая
Встает у изголовья моего.
Покорно клонит выю голубую,
Копытом бьёт, во лбу блестит огонь.
Небесный блеск и гриву проливную
Я намотал на крепкую ладонь.
А в стороне, земли не узнавая,
Поёт любовь последняя моя.
Слова зовут и гаснут, изнывая,
И вновь звучат из бездны бытия.
Надоело качаться листку
Надоело качаться листку
Над бегущей водою.
Полетел и развеял тоску…
Что же будет со мною?
То ещё золотой промелькнёт,
То ещё — золотая.
И спросил я: — Куда вас несёт?
— До последнего края.
В воздухе стоймя летел мужик
В воздухе стоймя летел мужик,
Вниз глядел и очень удивлялся
И тому, что этот мир велик,
И тому, что сам не разбивался.
Так-то так. Но он не знал того,
Пролетая над частями света,
Что таким представила его
Дикая фантазия поэта.
Между тем поэт о нём забыл:
Голова на выдумки богата,
А мужик летит среди светил,
И, пожалуй, нет ему возврата.