Собрание редких и малоизвестных стихотворений Юрия Кузнецова. Здесь мы сохраняем тексты, которые ищут реже, но они дополняют картину его поэтического наследия и подходят для детального изучения творчества. Больше известных текстов — на главной странице поэта.
* * *
Явление под Олимпом
Крытый именем Боговой матери,
Есть один под Олимпом шалман.
Там встречаются правдоискатели,
Осквернители-гробокопатели,
Исторические толкователи.
Не поймёшь: кто дурак, а кто пьян.
И явилась на чёрную пятницу,
Как из бездны, бледна и страшна,
Баба — дура по самую задницу.
— Я Россия! — сказала она. —
Деревенская ли, городская ли,
Дня прожить не могла без вранья.
Все собаки на западе лаяли,
Если дул ветерок от меня.
Ваша правда, о правдоискатели!
Я пропала. Ищите меня!
Ваша воля, о гробокопатели!
Вы живьём закопали меня.
О бессмысленные толкователи,
Вы толкуете мимо меня…
А катитесь все к чёртовой матери!
Поминайте, как звали меня…
Крытый именем Боговой матери
Был шалман, а теперь его нет.
Покатилось всё к чёртовой матери…
А с Россией остался поэт.
Покаянный вздох
Я пришёл не без дыма и хлеба,
Спохмела о туман опершись.
Оседает под тяжестью неба
И родная могила, и жизнь.
Тридцать лет олимпийского пьянства
Изнутри мою душу трясли.
Стыд и скорбь моего окаянства
Стали тягче небес и земли.
Из меня окаянные силы
Излетают кусками огня.
У креста материнской могилы
Рвёт небесная рвота меня.
Покаяния вздох покидает
Эту землю для горних высот,
Где, быть может, архангел поймает
И до Бога его донесёт…
Классическая лира
Жизнь улеглась… Чего мне ждать?
Конца надежде или миру?
В другие руки передать
Пора классическую лиру.
Увы! Куда ни погляжу —
Очарованье и тревога.
Я никого не нахожу;
А кто и есть, то не от Бога.
И все достойны забытья.
Какое призрачное племя!
Им по плечу мешок нытья,
Но не под силу даже время.
Когда уйдёт последний друг
И в сердце перемрут подруги,
Я очерчу незримый круг
И лиру заключу в том круге.
Пусть к ней протянут сотни рук
Иного времени кумиры,
Они не переступят круг
И не дотронутся до лиры.
Пусть минет век, другой пройдёт,
Пусть всё обрыднет в этом мире, —
Круг переступит только тот,
Кому дано играть на лире.
Я буду терпеливо ждать,
Но если не дождусь поэта,
И лира станет умирать, —
Я прикажу ей с того света:
— Окружена глухой толпой
Среди загаженного мира,
Играй, играй сама собой,
Рыдай, классическая лира!
Небесной дрожью прежних дней
Она мой прах в земле разбудит,
Я зарыдаю вместе с ней…
Пусть лучше этого не будет!
Щука
Ворюга! Сегодня ты пьёшь из горла.
Трубят твои медные трубы.
Державная щука навек умерла.
Остались ракетные зубы.
Не зарься на русский великий покой,
Пусть он остаётся за нами.
Пусть щука издохла. Не трогай рукой,
А то она клацнет зубами.
Вечный изгнанник
Я изгнан оттуда, где древо
Познанья роняет глагол.
Я изгнан из женского чрева
На волю — и гол как сокол.
Я изгнан из круга родного
В толпу, что не помнит родства.
Я изгнан из Божьего Слова
В пустые земные слова.
Я изгнан, как искра из камня
Копытом бегущего дня.
Кто знает причину изгнанья,
Тот, видно, и проклял меня.
А что моя жизнь? Дуновенье
Оттуда, где нет ничего.
Как в воду, вхожу во мгновенье,
Но изгнан уже из него.
В трагической формуле мира
Я изгнан за скобки. Мой знак
Стоит одиноко и сиро,
Таращась в распахнутый мрак.
Теряя последнюю силу,
Я чую небесный излёт,
Когда буду изгнан в могилу
Из этого света на тот.
Душа с того света рванётся,
Во сне распрямляя крыла…
Но искра уже не вернётся
В тот камень, где раньше спала.
Осенняя годовщина
Октябрь уж наступил… А. Пушкин
С любовью к Октябрю Россия увядает,
Она жива сегодня, завтра нет.
Зажги свечу и плачь!.. Уж роща отряхает
Кровавые листы — их так любил поэт.
Народная слеза в осадок выпадает,
Народная тропа уходит на тот свет.
Сон
Я уже не поэт, я безглавый народ,
Я остаток, я жалкая муть.
Если солнце по небу зигзагом пойдёт,
То душа повторит этот путь.
Мать-отчизна разорвана в сердце моём,
И, глотая, как слёзы, слова,
Я кричу: — Схороните меня за холмом,
Где осталась моя голова!
Свеча
Хор церковный на сцене стоит, как фантом,
И акафист поёт среди срама.
Камень веры разбился в песок, и на нём
Не воздвигнешь ты нового храма.
Ни царя в голове, ни царя вообще.
Покосилась луна у сарая.
День грядущий бредёт в заграничном плаще,
Им свою наготу прикрывая.
Что же ты не рыдаешь, не плачешь навзрыд?
Твою родину мрак обступает.
А она, как свеча, перед Богом горит…
Буря мрака её задувает.
Друг от друга всё реже стоим
Друг от друга всё реже стоим
В перебитой цепи воскрешений.
Между нами фантомы и дым…
Мы давно превратились в мишени.
Что нам смерть! На кабы и авось
Столько раз воскресало славянство.
Наше знамя пробито насквозь,
И ревёт в его дырах пространство.
Застит низкого солнца клочок
Тёмной воли картавая стая.
Но косится в бою твой зрачок,
Голубиную книгу читая.
Захоронение в Кремлёвской стене
Когда шумит поток краснознамённый,
Рыдай и плачь, о Русская земля!
Смотри: идёт проклятьем заклеймённый,
Последний, поимённый штурм Кремля.
Нашёл кирпич почётную замену,
Которую потомство не простит.
Ячейки с прахом прогрызают стену —
Она на них едва ли устоит.
Здравица памяти
П. Чусовитину
Пока я не взошёл на пьедестал
И на том свете дважды не пропал,
Любезный Пётр, позволь поднять бокал
Во здравье мёртвых, а верней, незримых,
Издалека от нас неотделимых.
Ты маску снял с меня: ты споришь с чёртом,
Что производит маски в царстве мёртвом.
Ты лепишь лица — значит, споришь с Богом,
Искусным занимаешься подлогом.
И встарь лепили, но в конце концов
Лепили настоящих мертвецов.
Искусство было, да во время оно,
А нынче где он, бог Пигмалиона?
Во всех мирах мы живы, но о том
Забыли, как о веке золотом.
Когда ослабла в человеке память,
Он начал мёртвым памятники ставить.
Но этим никого не воскресил,
А только плод соблазна надкусил.
В беспамятстве гордыни начал славить
Себя: живым стал памятники ставить.
Или живые наяву мертвы?
Вот до чего уже дошло, увы.
Не возводи ты памятники мёртвым,
Тем более живым. И духом гордым
Не отягчай мне душу на том свете,
За этот грех я буду там в ответе.
Я памятник себе воздвиг из бездны,
Как звёздный дух. Вот так-то, друг любезный.
Когда меня ты помнить станешь слабо,
Вон на кургане каменная баба!
Она была моей. Согласно мифу,
Она со мною изменила скифу.
И спит с тех пор. Так разбуди её,
Назвав ей имя храброе моё.
Она проснётся в новой тишине
И многое расскажет обо мне.
А спросит вдруг, куда я подевался,
Скажи, что частью на тот свет подался,
Поскольку этот тесен оказался,
Известно, русский человек широк.
Ну вот и всё, а прочее — меж строк.
Примечания:
1. Пётр Чусовитин – скульптор, близкий приятель Ю. Кузнецова, который действительно ещё при жизни лепил гипсовую маску (и даже, тайком, целую голову) поэта.
2. Пигмалион – в греческой мифологии скульптор, создавший прекрасную статую из слоновой кости и влюбившийся в собственное творение.
Отповедь
Что за племя на свет народилось?
Не прогнать и собакой цепной.
Обделила их Божия милость,
Так желают урвать от земной.
Раз поэт, открывай свою душу.
Те стучатся, а эти стучат
И трясут мою славу, как грушу.
— Кто такие? — Свои, — говорят.
Кроме наглых надежд и тумана,
Ни крестов, ни кустов, ни идей.
Ах вы голые карлы обмана,
Постыдились хотя бы людей!
Плащ поэта бросаю — ловите!
Он согнёт вас до самой земли.
Волочите его, волочите,
У Олимпа сшибая рубли.
Вон отсель поперечно-продольно,
Проходимцы души и дорог.
Не хочу. Презираю. Довольно
Обивать мой высокий порог.
Ни великий покой, ни уют
Ни великий покой, ни уют,
Ни высокий совет, ни любовь!
Посмотри! Твою землю грызут
Даже те, у кого нет зубов.
И пинают и топчут её
Даже те, у кого нету ног,
И хватают родное твоё
Даже те, у кого нету рук.
А вдали, на краю твоих мук
То ли дьявол стоит, то ли Бог.
Здравица
То не ворон считают соловьи —
Мы говорим о славе и любви.
Бокал обвит змеиным женским телом,
Стряхни змею! Займёмся русским делом,
Пуская из ноздрей заморский дым.
Но где же слава, Кожинов Вадим?
За горизонтом старые друзья
Спились, а новым доверять нельзя.
Твой дом парит в дыму земного шара,
А выше Дионисий и гитара,
И с книжной полки окликает Рим:
— Мементо мори, Кожинов Вадим!
Смерть, как жена, к другому не уйдёт,
Но смерти нет, а водка не берёт.
Душа верна неведомым пределам.
В кольце врагов займёмся русским делом,
Нас, может, двое, остальные — дым.
Твоё здоровье, Кожинов Вадим!
Возвращение на место
В эту степь забрели мы на счастье
И гуляли всю ночь до утра.
И душистые вмятины страсти
Распрямить не успела трава.
Просто так не могла позабыться
Эта ночь… Я вернулся назад,
Как убийца на место убийства…
Разве я в чём-нибудь виноват?
Только вижу: какие-то люди
В наше место вперили зрачки.
То глумясь, то толкуя о чуде,
Ложе страсти разносят в клочки.
Рвите, рвите!.. В убогой потребе
Ваши лучшие годы прошли.
Наше ложе не здесь, а на небе!
Наши вмятины глубже земли!
Водолей
Итак, я еду в сторону Кавказа,
На прочее давно махнул рукой.
Сулит душе утраченный покой
Свободное течение рассказа.
Я еду мимо пашен, мимо рек.
В окне земля российская мелькает,
Обочь несётся, дальше проплывает,
А далее стоит из века в век.
Что там стоит?.. Не храм ли Покрова?
Аль разъярённый силуэт Петра?
Рождённый в феврале, под Водолеем
В самодовольный аварийный век,
Я вырос с инфантильным поколеньем,
Издёрганный и точный человек.
Надежды запах стал несносно горек,
И очерствел воспоминаний хлеб.
Я позабыл провинциальный город,
Гду улицы выходят прямо в степь.
Был город детства моего — дыра,
Дыра зелёная и голубая.
И девушка моя, как мир стара,
Сияла, лёгкая и золотая.
На карусель мы сели, на скамью
Летучую и голубую.
Но закружило голову мою,
И я забыл зелёную свою
И первую и дорогую.
«В Москву! — кричал. — Немедленно в Москву!»
Зачем же из неё в тоске бегу я?
От проводницы принимая чай,
Наверно, я забылся невзначай.
Душа моя повита дымкой скуки,
А проводницы голос серебрист.
Она смеётся: — Уберите руки!
Вы всё равно не женитесь, артист.
Оставим эти шутки в стороне,
И я считаю это невозможным.
Гражданка, в одиночестве дорожном
Не думайте так плохо обо мне.
Я вспомню золотое. Нелюдимо
Локтём о шаткий столик опершись,
Я чай приму, я брошу сахар мимо,
Я размешаю чайной ложкой жизнь.
Проеду мимо пашен, мимо рек,
В окне земля российская мелькает,
Обочь несётся, дальше проплывает,
А далее стоит из века в век.
Я вспомню голубое. Стык за стыком
Несутся вспять былые времена.
Но в городе есть улица одна.
Тончайшей ложкой со стеклянным стуком
Я постучусь… Откроет дверь — она!
Я понимаю, как её встревожит.
— Вы помните, двенадцать лет назад
Я вас любил, любовь ещё, быть может…
— Ах, это вы? Садитесь, Александр! —
Но в хитрый разговор совсем некстати
Ворвались дребезжащие болты
И голос: «Остановка!» На закате
Горят верхи деревье и мечты.
Вокзал качнулся, замерли деревья,
И в воздухе переломилось время.
Я вышел с чайной ложкой на перрон.
О, город детства, это он ли? Он!
Что с поездом? «Задержится немного».
Успею!.. О, забытая дорога!
Мне стыдно потому, что всё прошло.
Вот этот дом. Знакомое окошко.
Я постучал, как дьявол, чайной ложкой
В холодное горящее стекло.
В окне мелькнуло женское лицо,
Открылась дверь бесшумно на крыльцо.
Смеркалось. Вышла женщина из света.
Я молвил у ступеньки на краю:
— Не узнаёшь знакомого поэта? —
Она произнесла: — Не узнаю. —
Стояли и смотрели друг на друга.
Ужеди это ты, моя подруга?
Куда девались тонкие черты,
Полёт, и блеск, и девичьи замашки?
На сарафане гнутые цветы…
О, полнота! О, гнутые ромашки!
-…Муж лётчик был. Характер своенравный.
Мы оба были слишком равноправны,
Он надоел мне этим. Он ушёл… —
Она закуску принесла на стол.
— А как живёшь теперь? — На алименты. —
Вы слышите, друзья-интеллигенты?
— Я вспомнила! — воскликнула она. —
Тихоня, ты любил меня… О, боже!
Как я смеялась в девочках!.. Постой же!
Куда? Уж поздно… — Да! И ночь темна.
И в прошлом ничего-то не найти,
А поезд мой давно уже в пути.
И площадь привокзальная пуста.
И скука ожидания остра.
Но вот машина. Морда между делом
Зевает. На борту во всю длину
Намараны скрипучим школьным мелом
Два слова: «Перегоним сатану!»
Вот кстати! Грузовик остервенело
Понёсся. Я нагнал остывший чай
На следующей станции. Прощай,
Острота ада!.. И душа запела
О свежести, утраченной давно…
За прошлогодним снегом еду в горы.
— Чуть было не отстал! — А поезд скорый, —
Сказал сосед, — отстать немудрено.
Когда песками засыпает
Когда песками засыпает
Деревья и обломки плит, —
Прости: природа забывает,
Она не знает, что творит.
На полпути почуяв пропасть
И дорожа последним днём,
Прости грядущего жестокость:
Оно придёт, а мы умрём.