Архив стихотворений Юлии Жадовской

Н. Ф. Щербине

Боясь житейских бурь и смут,
Бежишь ты, грустный, от людей.
Ты ищешь сладостных минут
Под небом Греции твоей.
Но верь, и там тебя найдут
Людские ропот, плач и стон;
От них поэта не спасут
Громады храмин и колонн.
Себялюбиво увлечен
Ты блеском чувственной мечты, —
Прерви эпикурейский сон,
Оставь служенье красоты —
И скорбным братьям послужи.
За нас люби, за нас страдай…
И духа гордости и лжи
Стихом могучим поражай.

Не твердил он мне льстивых речей,
Не смущал похвалою медовой
Но запало мне в душу навек
Его резко-правдивое слово…
Он по-своему как-то любил,
Но любил он глубоко и страстно!
Жизни он не считал никогда
Глупой шуткой иди даром напрасным.
Он порой предрассудки бранил,
Но в душе его не было злобы;
Слову честному, дружбе, любви
Он был верен и предан до гроба.
И хоть часто терзали его
Неудачи, враги и сомненья,
Но он умер с надеждой святой,
Что настанет пора обновленья.
Что поймет, наконец, человек
Что идет он дорогой лукавой,
И сознает неправду душой,
И воротит на счастие право…
Не твердил он мне льстивых речей,
Не смущал похвалою медовой
Но запало мне в душу навек
Его резко-правдивое слово…

Люди много мне болтали
О тебе добра и худа;
Но на все пустые толки
Я с презреньем отвечала.
пусть кричат, что им угодно,
Про себя я говорила,
Мне всю правду сердце скажет:
Лучше всех оно сумеет
Различить добро и худо.
И с тех пор, как полюбила
Я тебя, прошло не мало
Дней веселых и печальных;
Разгадать же и теперь я
Не могу, как ни стараюсь,
Что в тебе я так любила;
То ли, что хвалили люди,
Или то, что осуждали?

Чем ярче шумный пир, беседа веселей,
Тем на душе моей печальной тяжелей,
Язвительнее боль сердечного недуга,
И голос дальнего, оставленного друга
Мне внятней слышится… Ах, бледный и худой,
Я вижу образ твой, измученный нуждой!
Среди довольных лиц, средь гула ликованья
Он мне является с печатаю страданья,
Оставленной на нем бесплодною борьбой
С врагами, бедностью и самою судьбой!
Быть может, в этот час, когда за ужин пышный
Иду я средь других моей стопой неслышной,
Ты, голоден и слаб, в отчаяньи немом,
Лежишь один, в слезах, на чердаке глухом,
А я тебе помочь не в силах и не властна!
И, полная тоски глубокой и безгласной,
Я никну головой, не слыша ничего,
Под гнетом тайного унынья моего;
Средь этой ветреной, себялюбивой знати
Готова я рыдать неловко и некстати!..

Говорят — придет пора,
Будет легче человеку,
Много пользы и добра
Светит будущему веку.

Но до них нам не дожить
И не зреть поры счастливой,
Горько дни свои влачить
И томиться терпеливо…

Что ж? Закат печальных дней
Пусть надеждой озарится,
Что и ярче и светлей
Утро мира загорится.

А быть может, — как узнать? —
Луч его и нас коснется,
И придется увидать,
Как заря с зарей сойдется…

Сеятель вышел с кошницею в поле,
Семя бросает направо, налево;
Тучная пашня его принимает;
Падают зёрна куда ни попало:
Много их пало на добрую землю,
Много в глубокие борозды пало,
Многие ветер отнёс на дорогу,
Много под глыбы заброшено было.
Сеятель, труд свой окончив, оставил
Поле, и ждал изобильной он жатвы.
Зёрна почуяли жизнь и стремленье;
Быстро явились зелёные всходы,
К солнцу тянулися гибкие стебли
И достигали назначенной цели —
Плод принести и обильный, и зрелый.
Те же, что в борозды, иль на дорогу,
Или под глыбы заброшены были,
Тщетно стремяся к назначенной цели,
Сгибли, завяли в борьбе безысходной…
Солнце и влага им были не в пользу!
Жатва меж тем налилась и созрела;
Жатели вышли весёлой толпою,
Сноп за снопом набирают ретиво;
Радостно смотрит хозяин на ниву,
Видит созревшие в меру колосья
И золотистые, полные зёрна;
Тех же, что пали в бесплодную землю,
Тех, что увяли в тяжёлой истоме,
Он и не ведает, он и не помнит!..

Полные народа
Улицы большие,
Шум непрестающий,
Зданья вековые,
И под небом звездным
Город бесконечный, —
Обо всем об этом
Я мечтала вечно;
У себя в деревне,
В тишине, в покое
Все это казалось
Мне прекрасней вдвое.
А теперь, в столице,
Я томлюсь тоскою:
И по роще темной,
Пахнущей смолою,
Где поутру хоры
Птичек раздавались
И деревья с шумом
Медленно качались;
И по речке синей,
Что течет небрежно
И журчит струями
Вдумчиво и нежно,
Берега лаская
Влагою прохладной;
И по иве старой,
Чтосклонилась жадно
Над прудом широким,
И в него глядится,
И как будто вечно
Жаждою томится…
Есть еще сосед там,
Он простой, несветский,
Но он весь проникнут
Добротою детской…
Повидаться с ним бы
Я теперь желала
И сказать, как прежде
Я глупа бывала…

Много лет ладью мою носило
Всё в виду цветущих берегов…
Сердце их и звало, и манило,
Но ладья всё дальше уходила
И неслась по прихоти валов.

А потом, в пространстве беспредметном,
Поплыла в неведомую даль.
Милый край мелькал едва заметно,
И кругом всё было безответно
На мои моленья и печаль.

Облака мне звезды застилали;
Моря шум был грозен и суров;
И порой громады выступали
Голых скал, — они меня пугали
Мрачным видом чуждых берегов.

Наконец ко пристани бесплодной
Принесло убогую ладью,
Где душе, печальной и холодной,
Не развиться мыслию свободной,
Где я жизнь и силы погублю!

Куда сложить тяжелый груз души?
Кому поведать скорбь, гнетущую мне сердце?
Вокруг меня людей знакомых много,
И многие меня бы стали слушать;
Но где найду я теплое участье?
Где душу обрету с сочувствием отрадным,
Которая со мной все радости и горе
Понять и разделить могла бы непритворно?
Кому я укажу на это небо,
Покрытое блестящими звездами?..
Мне скажут равнодушно: хорошо —
И не поймут души моей волненья!
Да, не поймут, как всю меня проникла
Непостижимая и тайная отрада,
Как с каждой ярко блещущей звезды
Потоком огненным в меня струятся чувства,
Как мой язык с невольным увлеченьем
Тревожные лепечет речи,
И слезы медленно из глаз моих катятся…
И если б кто увидел эти слезы —
С какой улыбкою взглянул бы он на них;
С какой холодностью б спросил: о чем я плачу?
Потом с насмешкою невыносимо глупой
Меня бы он мечтательницей назвал!..
Кто ж объяснит души моей волненье?

Ночь… Вот в сад тенистый
Стукнуло окно…
Льется воздух чистый;
Люди спят давно.

Но с землей украдкой
Звезды говорят;
И в раздумье сладком
Дерева стоят…

Как теперь отрадно
Ей, одной, вздохнуть!
Как впивает жадно
Свежий воздух в грудь.

И спустились руки
За окно… в тиши
Слышатся ей звуки
В глубине души.

Им она внимает…
И, в тоске немой,
Сердце замирает,
Взор горит слезой…

Как бы я в минуту эту
Быть с тобой желала, друг!
Я в лесу; находит туча,
Тихо, тихо все вокруг;
Надо мною торопливо
Птицы чуткие снуют,
Улетают, прилетают
И подруг своих зовут.
Вот и солнышко закрылось…
Поскорее бы домой!
И как будто стало страшно
Мне в густом лесу одной.
И шумят вершины елей, —
Знать, толкуют меж собой,
Как им тучу эту встретить
И не струсить пред грозой?
Что за воздух! как чудесно
Раскидались облака!
Но проходит мимо туча.
Вот и к дому я близка.
Прихожу — уж солнце светит
В окна комнатки моей.
Что-то весело мне стало,
Мысли чище и светлей.
О, пускай, как эта туча,
В жизни всякая беда,
Милый друг, тебя минует
И оставит навсегда!
Солнце светит. Небо ясно.
Тихо, тихо все вокруг…
Как бы я в минуту эту
Быть с тобой желала, друг!

Осенним то вечером было;
Пронзительно ветер свистал
И желтые листья деревьев —
Последние листья срывал.
В одном городке отдаленном
Красивенький домик стоял;
Затворены крепко ворота,
Не видно движения в нем,
И чистые стекла окошек
Давно не светились огнем.
В тот вечер по улице мрачной
Один пешеход проходил;
Высок он был, молод и статен
И, видно, куда-то спешил.
И ярко так очи сверкали
Сквозь темную дымку ресниц,
И черные кудри лежали
Густою волною до плеч.
И вот перед домиком стал он
С волненьем и тайной тоской;
Помедлил, потом постучался
В калитку и раз, и другой.
И вышел, кряхтя и вздыхая,
Слуга престарелый с огнем,
Приветливо кланялся гостю,
Его осветя фонарем.
«Господ, сударь, наших нет дома».
— Я знаю, — ответ был, — впусти;
Ведь в комнаты можно, надеюсь,
Без них ненадолго войти? —
«Давно, сударь, вы не бывали,
Совсем позабыли об нас!
А прежде частенько ходили…
Сейчас отопру вам, сейчас!»
И в чистые комнаты робко
Вошел посетитель с тоской,
Он все в них осматривал жадно;
Вдруг очи блеснули слезой,
И он перед женским портретом,
Как будто прикованный, стал…
И долго он им любовался,
И что-то ему все шептал…
«Да, барышня тут как живая, —
С улыбкой служитель сказал, —
Жених ее скоро приедет…
Немолод, зато генерал!»
И гость, как змеей уязвленный,
Вздрогнул и поник головой;
И долго стоял неподвижно,
Печальный и бледный такой;
Потом, как от сна пробудившись,
Махнул безотрадно рукой
И быстро из домика вышел,
В волненьи и с тайной тоской…
А небо осеннее тмилось,
И ветер ставнями стучал
И желтые листья деревьев —
Последние листья срывал.
И скоро потом воротились
В свой домик уютный они;
И вечером вновь замелькали
Приветные в окнах огни.
Доволен и ясен хозяин,
Супруга его весела;
Одна только дочь молодая
Задумчива что-то была.
Невольно порой замирала
Улыбка у ней на устах,
И часто светилися слезы
В больших и прекрасных глазах.
Взгляните, как, грустно склонивши
Головку на руки, она
Сидит и мечтает о чем-то
В час сумерек тихий, одна.
Вот дверь отворилась тихонько,
Послышались чьи-то слова,
И вскоре потом появилась
Седая слуги голова.
«Вчера еще, Ольга Петровна,
Хотел я вам что-то сказать…
Да все помешать вам боялся,
Изволили книжку читать.
Владимир Сергеич намедни
Сюда заходили без вас,
На ваш все портрет любовались,
С него не сводили и глаз.
Спросил его: долго ль пробудет?
— «Не знаю», — он мне отвечал; —
Да скучный такой и угрюмый;
Все время, что был здесь, молчал».
О, как она вся встрепенулась,
Как жизнь заиграла в чертах,
И сколько любви и блаженства
Зажглося в прекрасных глазах!
Чрез час уж служитель усердный,
Прохваченный ветром, дождем,
Закутанный старой шинелью,
Шел улицей грязной с письмом…
К гостинице ветхой и сальной —
Приюту приезжих — спешил.

«Не здесь ли Карменский?» — в воротах
Мальчишку с метлой он спросил.
— Он утром сегодня уехал, —
Ему тот, зевая, сказал.
Вернулся старик недовольный
И что-то дорогой ворчал…
Но это письмо захотите,
Быть может, вы сами прочесть?
Оно перед вами, — смотрите,
Как много безумья в нем есть:

«Они меня мучили долго,
Любовь называя мечтой;
Сказали: тебя позабыл он,
Давно уже занят другой…
Шли годы; ни вести, ни слуху.
Как будто ты умер, мой друг;
Язвили и гнев, и насмешки
Больной, ослабевший мой дух…
Явился жених мне богатый,
С холодным и резким лицом…
Просили меня, умоляли,
И мы поменялись кольцом.
Я гибла, не видя отрады,
Не видя спасенья ни в чем.
Я думала: все изменило,
Во всем обманулась, во всем!
Но здесь ты! душа оживает…
О, если ты любишь меня, —
Приди! Я давно ожидаю
С безумной надеждой тебя.
Приди же! на все я готова,
С тобою повсюду пойду,
Спаси, пока есть еще время!
От них ничего я не жду…»

С какою тоской и волненьем
Бедняжка ответа ждала!
А вот и старик воротился…
О, что-то судьба ей дала!

Он в комнату медленно входит,
Письмо ей назад отдает;
Она его, мрачно и молча,
Дрожащей рукою берет.

Ни слова, ни вздоха, ни слезки!
Поникла на грудь головой,
И только письмо безотчетно
Сжимает дрожащей рукой…

С немилым ее обвенчали;
Цветы и брильянты на ней;
На свадьбе так весело, ярко, —
Наехало много гостей.
А что же она?.. Э, читатель!
Какое нам дело с тобой
До ближнего тайных страданий…
Мы сами страдаем порой,
Порой и поплачем украдкой,
Поропщем, пожалуй, подчас…
Да что же? Никто ведь не спросит
Об этом с участьем у нас…
А если и спросит — что пользы?
В сочувствии веры в нас нет:
За дерзость сочтем мы участье —
И горек наш будет ответ.