Архив стихотворений Якова Полонского

Лежа я нежусь
На теплом солнце,
Слышу любовный
Дремотный шорох
Молоденькой рощи,
Так незаметно, так робко
Ласкаемой ветром.
И головою приник я
К цветущим травам,
И подступает
Благоуханная свежесть
К увядшему сердцу.
Как усыпительно-сладко
Ручей лепечет!
Жадно ловят
И торопливо целуют
Серые камни
Его серебристую струйку.
Нет им конца, этим струйкам,
И нет поцелуям конца.
Чудная, нежная ласка,
Ласка природы,
Дай позабыть мне
Все, что в тучах
Пыли и дыма
Так случайно,
И так ненадолго,
Покинуто мной!

Она родится, как любовь;
Сердца пленяет, негодуя;
Но, как любовь, волнуя кровь,
Не ждет ни ласк, не поцелуя.
От молодых её речей
Не раз лились святые слезы…
Она — поэзия, но к ней
И подойти нельзя без прозы.
Ей ненавистен произвол;
И тот, кто к ней спешит за славой,
Бывает на нее же зол
И беспощаден в час кровавый;
Хоть нет ей места на войне, —
К победе ключ у неё, конечно;
Народная в любой стране,
Она ж и общечеловечна…
Кто с ней хоть издали знаком,
Того пугает участь мира,
Что ныне стал слепым рабом
Позолоченного кумира.

1.

Простительно не понимать,
Что даже солнце не без пятен;
Но… Боже! вам ли утверждать,
Что новый догмат непонятен!
Что́ папа Пий непогрешим,
Что́ эта истина вне спора,
Пускай об этом спорит Рим,—
Не спорьте, милая синьора!

2.

Конечно, пышно он живет,
Рабы, — льстецы — куда ни взглянет…
Но в наше время свой народ
Благословлять кто ж даром станет!
Ему нет нужды взятки брать,
Всегда за деньги душу вора
Он может прямо в рай послать…—
Не спорьте, милая синьора!

3.

Уж он одрях, — всё больше спит,
Кровь еле двигается в жилах,
И, потерявши аппетит,
Служить мамону он не в силах.
Скажите же еретикам,
В ответ на их протест проклятый,
Что даже, — даже по летам
Непогрешим наш Пий девятый.

4.

Чтоб всепрощенье получить
За кой-какие увлеченья,
Попробуйте его пленить
Лукавой негою смиренья,
Наедине оставшись с ним…
Вы сами скажете, синьора,
Что он, хоть брось, непогрешим,—
Непогрешим и без собора.

5.

Когда попы ему кадят,
А туфли барыни лобзают,
Когда толпы, за рядом ряд,
Пред ним колени преклоняют,
Он завистью не одержим:
Таких, как он, найдешь не скоро,
И в этом он непогрешим,—
Непогрешим и без собора.

6.

Он собственного ничего
Своим умом не созидает,—
Небесный голос до него
Чрез иезуитов достигает:
Решат они, что он рожден
При кликах ангельского хора,
И он поверит, — ибо он
Непогрешим и без собора.

7.

Конечно, властен он проклясть,—
Но так как он не простирает
На дураков такую власть,
А умных только раздражает,
То в чем же зло! Благословим
Безвредность папского задора…
И в этом он непогрешим,—
Непогрешим и без собора.

8.

Всех римских догматов венец—
Последний догмат: папа римский,
Непогрешимый, как мертвец,
Достоин славы херувимской.
Так суждено,—должно так быть:
Кто под грехами изнеможет,
Тот,—если б и хотел грешить,
Увы! грешить уже не может.

Грузинская ночь — я твоим упиваюсь дыханьем!
Мне гак хорошо здесь под этим прохладным навесом,
Под этим навесом уютной нацваловой (1) сакли.
На мягком ковре я лежу под косматою буркой,
Не слышу ни лая собак, ни ослиного крику,
Ни дикого пенья под жалобный говор чингури (2).
Заснул мой хозяин — потухла светильня в железном
Висячем ковше… Вот луна! — и я рад, что сгорело
Кунжутное (3) масло в моей деревенской лампаде…
Иные лампады зажглись, я иную гармонию слышу.
О боже! какой резонанс! Чу! какая-то птица —
Ночная, болотная птица поет в отдаленья…
И голос ее точно флейты отрывистый, чистый,
Рыдающий звук — вечно та же и та же
В размер повторенная нота — уныло и тихо
Звучит. — Не она ли мне спать не дает! Не она ли
Напела мне на душу грусть! Я смыкаю ресницы,
А думы несутся одна за другой, беспрестанно,
Как волны потока, бегущего с гор по ущелью.
Но волны потока затем ли бегут по ущелью,
Чтоб только достигнуть предела и слиться с волнами
Безбрежного моря! — нет, прежде чем моря достигнуть,
Они на долину спешат, напоить виноградные лозы
И нивы — надежду древнейшего в мире народа.
А вы, мои думы! — вы, прежде чем в вечность
Умчитесь, в полете своем захватив мириады
Миров, — вы — скажите, ужель суждено вам
Носиться бесплодно над этою чудной страною,
Так страстно любимою солнцем и — выжженной солнцем!

________________

1. Нацвал — деревенский староста. (Здесь и далее подстрочные примечания, кроме специально оговоренных, принадлежат Я. П. Полонскому.)
2. Чингури — струнный инструмент.
3. Кунжут — растение.

Глаза и ум, и вся блестишь ты,
Невзгод житейских далека…
И молча взорам говоришь ты,
Как ночью пламень маяка…
Но я, пловец, завидя пламень,
Своим спасеньем дорожу
И, обходя подводный камень,
От блеска дальше ухожу…
Вот, если б я волной был шумной —
Ветрам послушною волной,
С какой бы страстью вольнодумной
Примчался я к твоим стопам,
Чтоб хоть на малое мгновенье
Взыграть — разбиться и — слезам
Дав волю, выплакать забвенье
Своим безумствам и страстям.

Как быстро пароход летел, рулю послушный;
Как тяжко колебал в волнах он грудь свою
И как я долго ждал душой неравнодушной,
Чтоб отворилась дверь твоей каюты душной,
Чтоб ты взошла на ют и села на скамью.
Дул ветер; сизыми грядами
Катились волны; небеса
Пурпурными светились облаками;
Труба хрипела; дым клоками
Летел, — и ты с кормы глядела вместе с нами,
Как опускали паруса…

Я помню — ты была бледна, без покрывала;
Зловещая заря свой пламень отражала
В зрачках твоих глубоко-темных глаз…
Как вдруг ты на меня взглянула и сказала:
«Дай бог, чтоб буря поднялась!» —
«Зачем?» — с невольным изумлением
Тебя я шепотом спросил…
Но бог не внял твоим моленьям
И море в ночь угомонил.

Над палубой луна сияла так приветно —
Я лунный свет ловил на пальцах рук твоих…
И ночь бессонная промчалась незаметно
Под мерный стук движений паровых.
Ты намекала мне на ранние сомненья,
На повесть грустную непонятой любви,
На бесполезные стремленья,
И на потребность утешенья,
И на страдания свои.

Случайный друг, друг только для одной
Прекрасной ночи, голос твой
Еще мне памятен; но где ты, я не знаю;
Года умчали молодость мою,
В житейском море я один блуждаю —
То к мирной пристани гоню мою ладью,
То снова парус поднимаю.
Увижусь ли когда-нибудь с тобой?
Узнаю ли тебя среди толпы людской?
Напомню ли тебе о нашей встрече?

К чему напоминать!.. Те пламенные речи,
Те призраки, что увлекали нас,
Давно их нет! И я не раз,
Над жизнию смеяться вслух не смея,
Смеялся внутренно, воображая час,
Когда на палубе сказала ты, бледнея:
«Дай бог, чтоб буря поднялась!»

На заре, в прилив, немало
Чуд и раковин морских
Набросала мне наяда
В щели скал береговых;
И когда я дар богини
Торопился подбирать,
Над морским прибоем стала
Нагота ее сверкать.
Очи вспыхнули звездами,
Жемчуг пал дождем с волос…
«И зачем тебе все это?!» —
Прозвучал ее вопрос.
«А затем, чтоб дар твой резать,
Жечь, — вникать и изучать…»
И наяда, подгоняя
Волны, стала хохотать.
«А! — сказала, — ты и мною
Не захочешь пренебречь!
Но меня ты как изучишь?
Резать будешь или жечь?..»
И наяды тело с пеной
Поднялось у самых скал,
На груди заря взыграла,
Ветер кудри всколыхал.
«Нет, — сказал я, вздрогнув сердцем, —
Нет в науке ничего
Разлагающего чары
Обаянья твоего».
И пока зари отливы
Колыхал лазурный вал,
Я забыл дары богини —
Я богиню созерцал.

Это — весна!
Небо глядит сентябрем,
Жутко сидеть у окна;
Мгла за окном.
Льдины плывут, — тучи, — холод, —
Дышит миазмами город…
Это — весна!
Это — весна!
О, лихорадочный бред!
В поле трава чуть видна —
Листика нет.
По саду чинно гуляя,
Дрогнут поклонники мая… —
Это — весна!
Это — весна!
О! если русский народ
Так же встает ото сна,
Так же цветет!.. —
Прелесть такого расцвета
Не вдохновит и поэта… —
Это — весна!
Это — весна!
Дайте ж тепла, чтоб порой
Веяло мне из окна
Свежей грозой, —
Чтоб солнце, как сердце, горело, —
Чтоб все говорило и пело:
Здравствуй, весна!

Царя Вахтанга {*} ветхие страницы
{* Царь Вахтанг — грузинский
летописец. (Прим. авт.)}
Перебирая в памяти моей,
Иду я в терем доблестной царицы,
В развалину — приют неведомых теней.
Уже заря, как зарево пожара,
На гребни темных скал бросает жаркий свет!
Заря, леса и скалы!.. О Тамара!
Не здесь ли пел твой пламенный поэт!
Дыша, я чувствую, что здесь земля — кладбище,
А небеса — покров почиющих царей;
И между тем нигде природа, как жилище
Творца, не может быть ни лучше, ни пышней.
Кругом, как божия ограда.
Заоблачный хребет далеко манит взор,
Там спят леса под говор водопада;
А здесь миндаль, и лозы винограда,
И дикого плюща живой ковер.
О, здесь бы жить — любить и наслаждаться;
Но по горам какой-то демон злой,
Блуждая, не дает ни сердцу забываться,
Ни бедный ум согреть мечтой. —
Незримый дух! Он всюду бьет тревогу;
Везде кричит: сюда, сюда!
Здесь нужно вам в скалах пробить дорогу!
Здесь реку запрудить! там строить города!
Никто не жнет плодов, не сея! —
Ужасный дух! от каждого пигмея
Готов он требовать гигантского труда!
Тамары нет… О Русь! еще ли ты не в силах,
Поднявши меч, и заступ, и топор,
Развить и жизнь и мысль на царственных могилах,
Чтоб успокоить духа гор!

Риона шум и леса тень,
Плющ, виноград и цвет граната,
Прохладный ключ и знойный день,
И воздух, полный аромата,
Кругом лесистые холмы,
Хребты, покрытые снегами, —
Надолго ль встретилися мы?
Надолго ль я останусь с вами?

Или, как мимолетный сон,
Мелькнули вы передо мною —
И мне уже определен
Безвестный путь… или судьбою
Мне будет снова суждено
Сюда надолго возвратиться —
И тем, что временно дано,
Уже навеки насладиться?

И не того бы я хотел…
На лоне матери-природы
В труде разумном бы провел
Я увядающие годы,
И здесь иные семена,
Иные мысли б я посеял;
Тебя бы, дивная страна,
В уме и сердце я лелеял!

Когда же под безвестный кров
Взойдет земляк с страны родимой —
Его б в тени моих садов
Встречал я мыслию любимой;
Я б говорил: иди сюда —
Взгляни, как радостно слиянье
Природы дивной и труда
Без угнетенья и страданья!

Тщетно сторою оконной
Ты ночлег мой занавесил, —
Новый день, румян и весел,
Заглянул в мой угол сонный.

Вижу утреннего блеска
Разгоревшиеся краски.
И не спрячет солнца ласки
Никакая занавеска…

Угол мой для снов не тесен
(если б даже снились боги…)
Чу! меня в свои чертоги
Кличет Муза птичьих песен.

Но как раб иной привычки,
Жаждущий иного счастья,
Вряд ли я приму участье
В этой птичьей перекличке!..

Пусть говорят, что наша молодежь
Поэзии не знает — знать не хочет, —
И что ее когда-нибудь подточит
Под самый под корень практическая ложь, —
Пусть говорят, что это ей пророчит
Один бесплодный путь к бесславию, что ей
Без творчества, как ржи без теплых, ясных дней
Не вызреть…
Выхожу один я в чисто поле
И чувствую — тоска! и дрогну поневоле.
Так сыро, — сиверко!..
И что это за рожь!
Местами зелена, местами низко клонит
Свои колосики к разрыхленной земле
И точно смята вся; а в бледно-серой мгле
Лохмотья туч над нею ветер гонит…
Когда же, наконец, дождусь я ясных дней!
Поднимется ль опять дождем прибитый колос?
Иль никогда среди родимых мне полей
Не отзовется мне ретивой жницы голос,
И не мелькнет венок из полевых цветов
Над пыльным золотом увесистых снопов?!.

(1889 г. 28-го января)

Ночи текли — звезды трепетно в бездну лучи спои сеяли…
Капали слезы, — рыдала любовь; и алел
Жаркий рассвет, и те грезы, что в сердце мы тайно лелеяли,
Трель соловья разносила — и бурей шумел
Моря сердитого вал — думы зрели, и — реяли
Серые чайки…
Игру эту боги затеяли;
В их мировую игру Фет замешался и пел…
Песни его были чужды сует и минут увлечения,
Чужды теченью излюбленных нами идей; —
Песни его вековые — в них вечный закон тяготения
К жизни — и нега вакханки, и жалоба фей —
В них находила природа свои отражения.
Были невнятны и дики его вдохновения
Многим; но тайна богов требует чутких людей.
Музыки выспренний гений недаром любил сочетания
Слов его, спаянных в «нечто» душевным огнем,
Гений поэзии видел в стихах его правды мерцание,
Капли, где солнце своим отраженным лучом
Нам говорило: «Я солнце!» И пусть гений знания
С вечно пытливым умом, уходя в отрицание,
Мимо проходит! — наш Фет русскому сердцу знаком…

Ответ на стихи его: «Полонский! суждено опять судьбою злою…»

Как, ты грустишь? — помилуй бог!
Скажи мне, Майков, как ты мог,
С детьми играя, тихо гладя
Их по головке, слыша смех
Их вечно-звонкий, вспомнить тех,
Чей гений пал, с судьбой не сладя,
Чей труд погиб…
Как мог ты, глядя
На северные небеса,
Вдруг вспомнить Рима чудеса,
Проникнуться воспоминаньем,
Вообразить, что я стою
Средь Колизея, как в раю,
И подарить меня посланьем?
Мне задушевный твой привет
Был освежительно-отраден.
Но я еще не в Риме, нет!
В окно я вижу Баден-Баден,
И тяжело гляжу на свет.
Хоть мне здорово и приятно
Парным питаться молоком,
Дышать нетопленным теплом
И слушать музыку бесплатно;
Но — если б не было руин,
Плющом повитых, луговин
Зеленых, гор, садов, скамеек,
Холмов и каменных лазеек, —
Здесь на меня нашел бы сплин —
Так надоело мне гулянье,
Куда, расхаживая лень,
Хожу я каждый божий день
На равнодушное свиданье,
И где встречаю, рад не рад,
При свете газовых лампад,
Американцев, итальянцев,
Французов, англичан, голландцев,
И немцев, и немецких жен,
И всем известную графиню,
И полурусскую княгиню,
И русских множество княжен.
Но в этих встречах мало толку,
И в разговорах о ничем
Ожесточаюсь я умом,
А сердцем плачу втихомолку.
И эта жизнь меня томит,
И этот Баден, с этим миром,
Который вкруг меня шумит,
Мне кажется большим трактиром,
В котором каждый божий час
Гуляет глупость напоказ.
А ты счастливец! — любишь ты
Домашний мир. Твои мечты
Не знают роковых стремлений;
Зато как много впечатлений
Проходит по душе твоей,
Когда ты с удочкой своей,
Нетерпеливый, вдохновенный,
Идешь на лов уединенный.
Или, раздвинув тростники,
Над золотистыми струями
Стоишь — протер свои очки —
И жадными следишь глазами,
Как шевелятся поплавки.
И весь ты страстное вниманье…
Вот — гнется удочка дугой,
Кружится рыбка над водой —
Плеск — серебро и трепетанье…
О, в этот миг перед тобой
Что значит Рим и все преданья,
Обломки славы мировой!
Но, чу! свисток раздался птичий,
Ночь шелестит во мгле кустов:
Спеши, мой милый рыболов,
Домой с наловленной добычей!
Спеши! — уж божья благодать
На ложе сна детей приемлет,
Твои малютки спят, — и дремлет
Их убаюкавшая мать.
Уже в румяном полусвете,
Там, в сладких грезах полусна,
Тебя ждет милая жена
Иль труд в соседнем кабинете.
Труд благодатный! Труд живой!
Часы, в которые душой
Ты, чуя бога, смело пишешь
И на себе цепей не слышишь.
Люблю я стих широкий твой,
Насквозь пропахнувший смолою
Тех самых сосен, где весною,
В тени от солнца, меж ветвей,
Ты подстерег лесную фею,
И где с Каменою твоею
Шептался плещущий ручей.
Я сам люблю твою Камену,
Подругу северных ночей:
Я помню, как неловко с ней
Ты шел на шумную арену
Народных браней и страстей;
Как ей самой неловко было…
Но… олимпийская жена,
Не внемля хохоту зоила,
Тебе осталася верна,
И вновь в объятия природы —
В поля, в леса, туда, где воды
Струятся, где синеет мгла
Из-под шатра дремучей ели,
Туда, где водятся форели,
С тобою весело ушла.
Прости, мой друг! не знай желаний
Моей блуждающей души!
Довольно творческих страданий,
Чтоб не заплесневеть в глуши.
Поверь, не нужно быть в Париже,
Чтоб к истине быть сердцем ближе,
И для того, чтоб созидать,
Не нужно в Риме кочевать.
Следы прекрасного художник
Повсюду видит и — творит,
И фимиам его горит
Везде, где ставит он треножник,
И где творец с ним говорит.