Архив стихотворений Владимира Британишского

А весна наступает все же.
Наступает, как это ни странно.
Правда, в Сочи пока что,
в Сочи.

Их показывают с экрана.
Даже пишут о них в газете.
А потом подтверждает диктор:
есть такие Сочи на свете,
как ни странно,
как это ни дико!

Расцветают тридцать растений:
ранний персик,
ранняя слива…

Даже я сегодня — весенний:
видно, та же самая сила!..
Север крайний,
север бескрайний —
видишь: белый снег на экране,
белый-белый, как персик ранний.
Словно бедные северяне
белый цвет на юге украли!

Наши встречи —
почти как Сочи:
надо верить,
они бывают!..

Ветер снег с дороги сдувает.
Середина полярной ночи.

Крепко примороженные сани.
Скрип сухого мерзлого белья.
Это уже было,
было с нами:
и зима была,
и ты была.

Мерзлое белье скрипит по-прежнему.
Сани – вырубили топором.
Память – словно дом приотворен.
Опустевшим прохожу двором
в нежность твою,
наизусть затверженную.

На дорогу падает снежок,
дым из труб столбом стоит над избами.
Будто я вдруг письма твои сжег,
будто вовсе не дрожу над письмами.

Не твержу.
Не помню.
Не люблю.
Не надеюсь,
что весну приближу…
Но скрипеть саням,
скрипеть белью
до весны,
когда тебя увижу!

Когда позволит мне работа
побыть недельку в отпуску,
от самого аэропорта —
в такси, и через всю Москву!

Тебя,
от счастья золотую
и розовую изнутри,
в дверях открытых зацелую
за все потерянные дни.

Засуетишься, заторопишься:
любимый, но ведь все же — гость!
Как осветившаяся рощица,
вдруг станешь праздничной насквозь.

Наступит целая неделя,
обступит целая Москва,
и каждый день такой ценнее,
чем ожиданий месяца…

На это стоит разориться,
тем более что слухи есть:
машины рейсом из Норильска
теперь садиться будут здесь!

Твои письма голубые —
будто проруби во льду.

Их пробили-прорубили —
девки ходят по воду.

Девки ведрами гремят,
девки матери грубят,
чтобы даром не ругала
за молоденьких ребят!

Едет свадьба на санях —
бубенцы звенят,
а мальчишки на коньках
не угонятся никак!..

Твои письма — будто окна,
окна синие на юг!
Мне на почте так неловко:
меня сразу узнают!

А почтовый грузовик —
он навстречу мне бежит.
Он расхлябан и разбит,
он дрожит-дребезжит.

Его ноша не тяжка:
на нем почты три мешка,
на нем ящиков полсотни,
и хрустит под ним зима…

Целый праздник на поселке
с одного письма!

Улицы столицы многолюдны.
Люди здесь торопятся,
не ждут…
Не живут в столице однолюбы:
все они в провинции живут!

Над столицей яркие рекламы
машут разноцветными руками,
будто деловые телеграммы,
но еще абстрактней и быстрей…

Однолюбы — сочиняют молнии,
чтобы их любили,
ждали,
помнили.

И громоотводы всей столицы
заземляют ярость их страстей!

Беспечно балагурю
про зимние дела:
про воду голубую,
что стала вдруг бела…

А где-то на уме —
другое о зиме:
а вдруг она — разлучница,
что разняла нам руки?
А ну как ты разучишься
любить меня
в разлуке?

Был твой отъезд — как птиц отлет.
Когда ж пора тебе придет
в обратный путь пуститься?

Никак уснуть мне не дает,
что и тебе не спится.
За белыми снегами,
за темными лесами,
с печальными кругами
под серыми глазами…

Ты недолго меня голубила.
Даже дома не обжила.
Только губы мои обуглила
и глаза мои обожгла.

Черным-черным пнем обгорелым
я торчу на белом снегу,
черный-черный на белом-белом,
как удар по его лицу!

Как дыра на праздничной скатерти,
я чернею среди зимы.
Как на северной скудной карте —
одинокий квадрат избы.

Далеко от дорог железных,
черных рельс на белой зиме,
далеко от следов тележных
на весенней черной земле.

Месяц май еще за горами,
и сентябрь уже за горами —
и от осени до весны
мы любовь должны донести!

Я несу ее,
ты неси ее,
как железо в своей крови,
до весны,
до разлива синего,
до зеленой ее травы.

Опостылевший черный цвет
мы оставим на черный день.
Красок, что ли, на свете нет!
Счастья, что ли, нет у людей!..

Будь улыбчива,
будь обидчива.
Только, мучаясь и шутя,
одного не хочу:
обычного,
обеспеченного,
обесцвеченного,
одним словом — житья-бытья!

Святогора-гиганта
не выдержал грунт —
расступилась земля
и взяла его внутрь.

А Полярный Урал,
чтоб земли не прогнуть,
на локтях привставал,
погрузившись по грудь.

Но уходят тела
из железа и золота
вглубь,
куда-то туда,
глубже слоя мерзлотного.

И лежат великаны.
Их ни сброс не шевелит,
ни сдвиг.
Глубже всех колебаний:
всех суточных,
всех годовых.
Где таятся веками
постоянные силы земли…

Я у вас, великаны,
учусь постоянству в любви!

Ручей — голубая ящерица!
Я вижу тебя насквозь.
Глаза твои — круглые камешки
поблескивают на дне.
Ниткой дождя искрящегося
ты пришиваешь хвост.
— Все заживет до свадьбы! —
хвастаешься мне.

А я тебя помню бесхвостым,
беспомощным лягушонком,
смешным,
лишенным изящества,
барахтающимся в песке.

Но помню тебя и резвящимся,
радующимся весне..
.
Еще под камнями прячущийся,
ты уже вновь хвостат…
Ручей — голубая ящерица,
прыгающая в кустах!

О, брызни живой водою,
ниткой сшей дождевою,
переплети наши руки,
чтоб снова срослись мы двое
из двух половин разлуки!..

Ты меня успокаиваешь,
мое отраженье покачиваешь,
журчишь мне:
— Живи!
Жди!..

О, голубая ящерица —
ручей,
бессмертный почти!

Горы, горы — горизонты,
голубые чердаки!
Ваши очи дальнозорки,
кругозоры — широки!

Горы, горы — голубятни
человеческого духа!
Ваши выси благодатны,
это — выход в область чуда!

Было плоско,
было бедно,
а теперь мы обрели
голубые глыбы неба,
каменную плоть земли.

Будет дом из крупных блоков,
дом до самых облаков —
пусть садится белый голубьна окно и на балкон,
пусть орел садится сизый:
дом под стать его гнезду!..

Пусть на нас посмотрят снизу
те, кто жить привык внизу!..

Горы, горы — наковальни
кузнецов большого грома!..

Заходите, великаны!
Чувствуйте себя как дома!

Вот и скрылся в облаках
самолет на поплавках,
и осталось только озеро,
в тех же самых берегах.

Те же самые холмы.
Без тебя, но те же — мы.
Та же самая работа,
вплоть до самой до зимы.

Скоро будут забереги,
скоро будут заморозки…

Люди хвалят Заполярье
за большие заработки.

Мне не надо этих денег,
мне не надо ни рубля!..

Неужели ты уедешь —
уедешь от меня?

Мы знали, что история —
рост житейских благ.
А жили неустроенно:
витали в облаках!
Поскольку плыли облака
на уровне плеч…

А до колен была река —
в камнях дробился плеск.

Имелось основное,
а безделушек не было.
А что из обстановки?
Из обстановки — небо.
Оно — для нас обоих.
Оно — вместо окна,
оно — вместо обоев
и вместо потолка,
личное, собственное,
огромный синий лист…

Поскольку было солнце
на уровне лиц,
мы были выше кабалы
семейно-бытовой…

И было выше головы
работы — нам с тобой!

А главное: горы.
Куда ни глянешь — горы всё.
Горы вместо горя.
Горы вместо гордости.

Даже вместо мебели —
горы были…

Зима чехлами белыми
прикроет их от пыли.
Помажет их белилами,
как яблони в саду…

Ведь ты вернешься,
милая,
в будущем году?

Смеркается — не смеркнется.
А где-то далеко,
как маленькое зеркальце,
сверкает озерко…

Проспим часа хотя бы три,
но время — не для сна:
ах, эти синие хребты
среди бела дня!

Белый день,
полярный день,
где ему конец?
Где, какой ему предел?
Никакого нет!

Как будто — ни зимы, ни тьмы,
просторно так и песенно,
а быть счастливыми людьми
так просто и естественно!

Пять,
шесть,
семь недель —
день еще не весь!..

Белый день…
И целый день
ты со мною здесь!

Расставаться — целоваться
не осталось времени…

Для кого — Ярославский
для кого — Северный.

Ярмарочный балаган,
домик пряничный…

Я и не предполагал:
день-то праздничный!

Поезд, поезд — праздник детский,
изумленный взгляд в окно!..
В бесконечные поездки
отправленье мне дано.

Но покуда я не еду,
станем рядом на углу —
поиграем в довоенную,
в старинную игру!

— Золотые ворота —
проходите, господа!..
Воркута,
Ухта,
Инта —
выбирайте города!

Некогда уже играть:
выбирать
пора!..
— Мать, а, мать,
кого вам дать?
Москвича ли коренного?
Или вам кого иного?
А у этого иного —
ни кола и ни двора!..

Ах, совсем она не новая —
старинная игра!..

Первый раз — прощаемся.
Второй звонок — прощаемся.
После третьего звонка
только взглядом из окна —
вопрос:
— Или верить и ждать?
Или так уезжать?

У берегов Обской губы
не вырастет ни деревца.
Там леса нет,
и по грибы
не выйдет красна девица.

Ей далеко ходить сюда
по ягоду и по воду!
Здесь — мерзлота.
Здесь — холода.
И нет причины-поводу!

Я стану тундру упрекать,
что, мол, земля не райская.
Я стану трудно привыкать,
не попросту, не наскоро…

У берегов Обской губы —
ни девицы,
ни деревца.
Я сам искал такой судьбы,
и все-таки мне верится:

Гора с горой…
(Так люди врут,
чтоб — легче!)
Ладно!
Год пусть!
Нет! Раньше!
Ты приедешь вдруг.
Не вдруг, а просто — в отпуск!..

…Пора, пора мне отличать
правду от вымысла!..

Река течет, течет, течет —
все горе в море вынесла!
Всю соль свою,
всю боль свою,
все мутное,
все чистое…

И снится мне:
с тобой стою,
а река все мчится!

Я помню всю эту дорогу.
Я ждал тебя.
Воображал,
как, приближаясь понемногу,
Урал тебя сопровождал.

Он был умен и не навязчив,
как будто лошадь в поводу…

(Ты лошадей увидишь наших:
я познакомлю, позову!)

Вот-вот — гора.
Теперь — долина.
Опять гора из-за горы…

И ты ему нетерпеливо
шептала:
— Ну, заговори!
Я свой восторг, свою тревогу,
я путь свой снова повторял…

Зеленый поезд в три вагона.
Ты у окошка.
И Урал.

Он шел на Константинов камень,
на Ледовитый океан.
Он шел к своим пределам крайним,
твой путь указывая к нам.

Менялись горы в панораме.
(Вон та — особенно крута!)
И ты уже не за горами:
по эту сторону хребта!

Ни полюсов, ни Антарктид —
здесь дорога езженая,
Слышишь, трактор тарахтит
среди поля снежного.

А замерзнешь на санях —
посидел, слез…

Белый снег,
белый снег,
гусеничный след…

Я совсем себя уверил
(ведь дорога далека!),
что полярный этот север
уж никак не для тебя.

Даже звать тебя туда
просто безрассудно:
там — такие холода!
Там — такая тундра!
Никакой там нет весны,
никакого лета —
только бегают песцы
голубого цвета!
Только мох — на гребнях скал.
Только рыба — реками…

А Полярный круг — проспал!
Говорят, проехали!

Я появился в ореоле
геолога-сибиряка.
И в этой выигрышной роли
еще позировал слегка.

Простите, мол, провинциала!
Ему новинка и забава —
все, что Москва протанцевала,
пропела и позабывала.
От ваших зрелищ
озвереешь:
они несметны —
глохни, слепни!
За этот месяц
что сумеешь?
Смешались песни,
мысли,
сплетни!
А мы ведь там — почти в Тибете!
В Тюмени!
В той Тмутаракани!
У нас — что люди, что медведи:
живем в лесу,
едим руками!..

От этой позы
мало пользы!
Ведь не она тебя прельстила,
когда ты оказалась возле
и
— Расскажите! —
попросила.

И я выкладывал впервые,
как что-то самое свое,
приметы будущей Сибири,
все преимущества ее.

Я б в этот миг из кожи вылез,
я б написал на полотне,
чтоб чудеса тебе явились
во всей сибирской полноте!

Чтоб стало для тебя не прихоть —
необходимость,
долг,
судьба —
в Сибирь, в Сибирь ко мне приехать!..

И ты приехала сюда.

Уронили — потеряли,
улетели — бросили…
Ты осталась в Заполярье
до глубокой осени.

Уронили, словно книгу,
Книгу Голубиную,
в прошлогоднюю бруснику,
в голубику синюю.

Нынче в чудо верят честно
дети или дурни,
но случилось:
ночь исчезла
в изумленной тундре!

И, не меньше удивленная,
глядишь вокруг себя,
как цветет она, зеленая,
сверкая и слепя.

На губах твоих улыбка —
легонькая лодочка…

Ты сама ко мне летела,
торопила летчика!

Негаданный, несуженый,
новый, небывалый,
не колдовством присушенный,
не баловством-забавой, —
откуда-то приезжий,
вхожу я в жизнь твою
и о тебе, о прежней,
все сразу узнаю.

Врываюсь прямо с улицы
в распахнутое сердце…

Тебе еще не любится,
тебе еще не верится!
Твоя улыбка горькая —
спутница и сверстница —
как будто поговорка:
«Слюбится — стерпится!»

Мол, притерпелось без любви —
так уж с любовью свыкнется!..

А счастье — где-то здесь,
вблизи:
аукнешь — и откликнется!