Архив стихотворений Владимира Бенедиктова

Красавица, как райское виденье,
Являлось мне в сияньи голубом;
По сердцу разливалось упоенье,
И целый мир казался мне венком.

Небесного зефира дуновенье
Я узнавал в дыхании святом,
И весь я был — молитвенное пенье
И исчезал в парении немом.

Прекрасная, я вдохновен тобою;
Но не моей губительной рукою
Развяжется заветный пояс твой.

Мне сладостны томления и слёзы.
Другим отдай обманчивые розы:
мне дан цветок нетленный, вековой.

Опять мятежная проснулась
Давно затихнувшая страсть,
И вновь пред бурною шатнулась
Рассудка царственная власть.
В груди, как прежде, сердцу тесно;
Гроза любви бушует в нем;
Оно горит мечтой небесной,

Пылает выспренним огнём.
Но обаятельной надежде
Уразумлённое, оно
Уже не верует, как прежде,
Ему предвиденье дано;
Оно грядущее предвидит,
Оно, скорбя, предузнаёт,
Что вновь судьба его обидит
И чашей неги обойдёт.
В любви не встреченный любовью,
Ещё не раз паду я вновь
С душевным воплем к изголовью:
Страдальца слёзы брызнут кровью.
И в сердце ядом хлынет кровь!

Поселившись в новой кельи
Стран измайловских в глуши,
За привет на новоселье
Благодарность от души
Лавроносному поэту
Всеусердно приношу
Я любезность, и прошу
Озарять мой темный угол
Поэтическим лучом,
Хоть иные — то как пугал
Рифм боятся, да и в чем
Не дано им как-то вкусу:
Пусть боятся. Храбрость трусу
И несродна; — их потреб
Музы чужды; что им Феб?
Мы ж — присяжники искусства —
Стариною как тряхнем,
Новичков — то силой чувства
Всех мы за пояс заткнем.
современные вопросы,
Канканируя, они
Пусть решают! Мы ж в тени
Гаркнем: прочь, молокососы!
Тяжба с нами вам невмочь.
Знайте: можем всех вас в купе
Мы в парнасской нашей ступе
В прах мельчайший истолочь.

Увы! мечты высокопарной
Прошел блаженный период.
Наш век есть век утилитарный, —
За пользой гонится народ.
Почти с младенчества изведав
Все тайны мудрости земной,
Смеемся мы над простотой
Своих отцов и добрых дедов;
Кряхтим, нахмурив строгий взгляд,
Над бездной жизненных вопросов,
И каждый отрок наш — философ,
И каждый юноша — Сократ.
У нас всему дан путь научный,
Ходи учебным шагом кровь!
Нам чувство будь лошадкой вьючной,
Коровкой дойною — любовь!
Не песен мы хотим любовных, —
Нам дело подавай, поэт!
Добудь из следствий уголовных
Нам занимательный предмет!
Войди украдкой в мрак темницы,
В вертеп разбоя, в смрад больницы
И язвы мира нам открой!
Пусть будет висельник, колодник,
Плетьми казненный огородник,
Ямщик иль дворник — твой герой!
Не терпим мы блестящей фразы,
Нам любо слово «обругал»
И пуще гибельной заразы
Противен каждый мадригал;
И на родных, и на знакомых
Готовя сотни эпиграмм,
О взятках пишем мы в альбомах
Цветущих дев и милых дам,
Но каюсь: я отстал от века, —
И мне ль догнать летучий век?
Я просто нравственный калека,
Несовременный человек;
До поздних лет мне чувство свято,
Я прост, я глуп, и — признаюсь! —
Порой, не видя результата,
Я бредням сердца предаюсь,
Мечтой бесплодною взлелеян,
Влачу страдальческую грусть,
Иными, может быть, осмеян — —
Я говорю: бог с ними! Пусть!
Но в мире, где я всем измучен,
Мне мысль одна еще сладка,
Что если Вам я и докучен,
То Вы простите чудака,
Который за предсмертной чашей,
Как юбилейный инвалид,
На прелесть молодости Вашей
С любовью старческой глядит
И, утомленный жизни битвой,
В могильный скоро ляжет прах
С миролюбивою молитвой
И словом мира на устах.

С могучей страстию в мучительной борьбе
Печалью тайною душа моя томима.
Зачем меня, друзья, зовёте вы к себе?
К чему в свой круг зовёте нелюдима?
Мне будет чужд ваш светлый разговор;
Утех не разделю я младости игривой;
Я буду между вас сидеть потупя взор,
Недвижный, мрачный, молчаливой.
Хотите ль вы, чтоб я в день пирный представлял
Собою скучный день похмелья,
И краски вашего веселья
Своим уныньем оттенял?
Хотите ли вы ту, кого назвать не смею,
С улыбкой шалости при мне именовать,
И лёгкой шуткою своею
Мне сердце сжатое терзать?
Ваш резвый смех, о ветреные други,
Усилит, растравит души моей недуги, —
И тщетно, бурные, вы подадите мне
Фиал с игрою звёзд в мятежной глубине:
На ласку дружескую вашу
Тогда, обиженный, я с злостию взгляну
И сладким нектаром наполненную чашу
От уст иссохших оттолкну!
Я не найду в ней упоенья,
Я жажды пламенной вином не утолю;
Я чувства вечного в себе не оскорблю
Призывом суетным минутного забвенья!
Пируйте же, друзья! — Мне дорог ваш помин,
Но чуждо мне бывалое веселье.
Уйдите от меня! — Пускай в пустынной келье
Останусь я — один!

Один!.. Один!.. Мне милый образ блещет,
И струны тайные в груди моей дрожат,
Перо услужливо трепещет,
И строки звучные горят!

Христос воскрес!
Воскресни ж все — и мысль и чувство!
Воспрянь, наука! Встань, искусство!
Возобновись, талант словес!
Христос воскрес

Возобновись!
Воскресни, Русь, в обнове силы!
Проснись, восстань из недр могилы
Возникни, свет! Дел славных высь,
Возобновись!

Возникни, свет!
Христос во гробе был трехдневен;
Ты ж, Русь… Творец к тебе был гневен;
Была мертва ты тридцать лет,
Возникни, свет!

Была мертва!
На высоте, обрызган кровью,
Стоял твой крест. Еще любовью
Дышала ты, но голова
Была мертва.

Дышала ты, —
И враг пришел, и в бранном зное
Он между ребр твоих стальное
Вонзил копье, но с высоты
Дышала ты.

Вонзил копье —
И се: из ребр твоих, родная,
Изыде кровь с водой Дуная
И враг ушел, в тебя свое
Вонзив копье.

И враг ушел!
Воскресла б ты, но, козни сея,
Тебя жмет нечисть фарисея,
Чтоб новый день твой не взошел,
А враг ушел.

Твой новый день
Взойдет — и зря конец мытарствам,
Ты станешь новым, дивным царством.
Идет заря. Уж сдвинул тень
Твой новый день.

Идет заря.
Не стало тяжкого молчанья;
Кипят благие начинанья,
И на тебя с чела царя
Идет заря.

И се — тебя
Не как Иуда я целую,
Но как разбойник одесную;
«Христос воскрес» — кричу, любя,
О, Русь, тебя.

Христос воскрес!
И ты, земля моя, воскресни,
Гремите, лиры! Пойтесь, песни!
Отчизна! Встань на клик небес!
Христос воскрес!

Звучат часов медлительных удары,
И новый год уже полувозник;
Он близится; и ты уходишь, старый!
Ступай, иди, мучительный старик.
На пир зовут: я не пойду на пир.
Шуми, толпа, в рассеяньи тревожном;
Ничтожествуй, волнообразный мир,
И, суетный кружись при блеске ложном
Мильонов свеч и лучезарных ламп,
Когда, следя мгновений бесконечность,
Мой верный стих, мой пяти стопный ямб
Минувший год проталкивает в вечность.

Скорей, скорей! — настал последний час —
И к выходу ему открыты двери.
Иди, злой год. Ты много взял у нас,
Ты нас обрёк на тяжкие потери…
Умолк, угас наш выспренний певец.
И музами и славою избранной;
Его уж нет — торжественный венец
Упал на гроб с главы его венчанной.

Угас и он, кто сыпал нам цветы
Блестящего, роскошного рассказа
И Терека и браного Кавказа
Передавал заветные черты.
Ещё певца маститого не стало,
Ещё почил возлюбленный поэт,
Чьё пенье нам с первоначальных лет
Игривое и сладкое звучало…
Умолк металл осиротелых лир.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Суровый год! Твой кончен ход унылый;
Последний твой уже исходит час;
Скажи, ужель поэта в мир могилы
Могучего переселив от нас,
Земле взамен ты не дал поселенца,
Руками муз повитого? Ужель
Ни одного ты чудного младенца
Не положил в земную колыбель?

Да и взойдёт он! Таинственных велений
Могуществом, быть может, уж влеком,
В сей миг с грудным родимой молоком
Он пьёт струи грядущих вдохновений,
И некогда зиждительным огнём
Наш сонный мир он потрясёт и двигнет,
И песнь его у гроба нас настигнет,
И весело в могилу мы сойдём…

Была пора: я был безумно — молод,
И пыл страстей мне сердце разжигал;
Когда подчас суровый зимний холод
От севера мне в душу проникал, —
Я думал : есть блаженный юг на свете,
Край светлых гор и золотых долин,
И радостно твердил я вместе с Гете:
Dahin, dahin!
Бывало, я близ девы — чародейки
Горел, немел, не находя речей,
И между тем как ниже белой шейки
Не смел склонить застенчивых очей, —
Фантазии невольным увлеченьем
Смирения нарушив строгий чин,
Я залетал живым воображеньем
Dahin, dahin!
Моя мечта всех благ житейских выше
Казалась мне в бреду минувших дней;
Я громко пел, а там — все тиши, тише,
Я жил тепло, а там — все холодней,
И, наконец, все в вечность укатилось,
Упало в прах с заоблачных вершин,
И, наконец, все это провалилось
Dahin, dahin!
Исчезло все; не стало прежней прыти .
Вокруг меня за счастием все бегут,
Стремятся в даль я говорю: идите!
А я уж рад хоть бы остаться тут —
Страдать, но жить… А тут уж над страдальцем
С косой скелет — всемирный властелин —
Костлявый мне указывает пальцем
Dahin, dahin!

N. N.-ой

О, не играй веселых песен мне,
Волшебных струн владычица младая!
Мне чужд их блеск, мне живость их — чужая;
Не для меня пленительны оне.
Где прыгают, смеются, блещут звуки.
Они скользят по сердцу моему;
Могучий вопль аккордов, полных муки,
Его томит и сладостен ему.

Так, вот она — вот музыка родная!
Вздохнула и рассыпалась, рыдая,
Живым огнем сквозь душу протекла,
И там — на дне — на язвах замерла.
Играй! Играй! — Пусть эти тоны льются!
Пускай в душе на этот милый зов
Все горести отрадно отзовутся,
Протекшего все тени встрепенутся,
И сонная поговорит любовь!
Божественно, гармонии царица!
Страдальца грудь вновь жизнию полна;
Она — всего заветного темница,
Несчастный храм и счастия гробница —
Вновь пламенем небес раскалена.

Понятны мне, знакомы эти звуки:
Вот вздох любви, вот тяжкий стон разлуки,
Вот грустного сомнения напев,
Вот глас надежд — молитвы кроткий шопот,
Вот гром судьбы — ужасный сердца ропот,
Отчаянья неукротимый рев;
Вот дикое, оно кинжал свой точит
И с хохотом заносит над собой.
И небо вдруг над бешенным рокочет
Архангела последнего с трубой!

Остановись! — струнами золотыми,
Небесный дух, ты все мне прозвучал;
Так, звуками волшебными твоими
Я полон весь, как праздничный фиал.

Я в них воскрес; их силой стал могуч я —
И следуя внушенью твоему,
Когда-нибудь я лиру обойму
И брошу в мир их яркие отзвучья!