Архив стихотворений Владимира Бенедиктова

Боже мой! Она ли это?
Неужели это та,
Пред которою поэта
Бурно двигалась мечта?
Та ли это, что, бывало,
Очи вскинув иль склоня,
Сына грома и огня
Возносила и свергала;
И рассыпчатых кудрей
Потрясая черной прядью,
Трепетала над тетрадью
Гармонических затей;
И глазами пробегая
По рифмованным листам,
Пламенела, прилагая
Пальчик к розовым устам?
Та ль теперь — добыча прозы —
Отмечает лишь расход,
На варенье щиплет розы
И солит янтарный плод?
Та ль теперь в углу тенистом,
С преклоненной головой,
Целый день сидит за вистом
Безнадежною вдовой!
В чепчик с блондовой оборкой
Да в капот облечена —
Над козырною шестеркой
Призадумалась она…
Взносит руку — угрожает,
Но, увы! Сия гроза
Уж не сердце поражает, —
Бьет червонного туза!

Расступись, гора, развались, гора,
Покажи мне, что в недрах твоих!
Что сокрыто в тебе, что таится в тебе —
Не богатство ли руд золотых?
Ты скажи мне, гора, ты поведай, гора,
Под тобою не клад ли лежит?
Иль не злато в тебе, не богатство в тебе,
А разросся гранит, да гранит?

Ты раскройся, судьба, развернися, судьба!
Покажи, что в твоей глубине!
Что грядущие дни — отдалённые дни —
В них назначены ль радости мне?
Мне отрады ли ждать? Мне восторгов ли ждать?
Совершатся ль желанья мои?
Иль мой жребий в тоске, в неизменной тоске

Пить лишь горечь, не сладость любви?
Неподвижна гора, непреклонна судьба;
Что в них скрыто — неведомо нам.
Заступ гору сечёт, но судьбы не пробьёт,
Вечной тайны не вскроет очам.
Это цепи души — жить незнанья в глуши
И смиренно ждать лучшей поры;
Как же цепь мне сорвать, как судьбу разгадать,
Вскрыть утробу сей страшной горы?

Чаши рдеют словно розы,
И в развал их вновь и вновь
Винограда брызжут слезы,
Нервный сок его и кровь.
Эти чаши днесь воздымем,
И склонив к устам края,
Влагу светлую приимем
В честь и славу бытия.
Общей жизни в честь и славу;
За ее всесветный трон
И всемирную державу —
Поглотим струю кроваву
До осушки в чашах дон!

Жизнь… Она средь прозы чинной
Увядала бы, как злак,
Как суха она, пустынна
Без поэзии: итак —
Сей фиал за муз прекрасных,
За богинь сих сладкогласных,
За возвышенных певцов —
сих изящного жрецов,
За присяжников искусства —
Вечных мучеников чувства,
Показавших на земле
Свет небес в юдольной мгле,
Бронзу в неге, мрамор в муках,
Ум в аккордах, сердце в звуках,
Бога в красках, мир в огне,
Жизнь и смерть на полотне.

Жизнь! Сияй! — Твой светоч — разум.
Да не меркнет над тобой
Свет сей, вставленный алмазом
В перстень вечности самой.
Венчан лавром или миртом,
Наподобие сих чаш
Будто налит череп наш
Соком дум и мысли спиртом!
Да от запада на юг.

На восток и юг — вокруг,
Чрез века и поколенья,
Светит солнце просвященья
И созвездие наук!
Други! Что за свет без тени?
День без вечера? — Итак:
Да не будет изгнан мрак
Сердцу милых заблуждений!
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
Да не дремлет их царица,
Кем изглажена граница
Между смертных и богов, —
Пьем: да здравствует любовь!
Пьем за милых — вестниц рая,
За красы их начиная
с полны мрака и лучей
зажигательных очей,
томных, нежных и упорных,
Цветом всячески цветных
серых, карих, адски — черных:
И небесно — голубых!
За здоровье уст румяных,
бледных алых и багряных —
Этих движущихся струй,
Где дыхание пламенеет,
речь дрожит, улыбка млеет,
Пышет вечный поцелуй!
В честь кудрей благоуханных,
Легких, дымчатых, туманных,
Свелорусых, золотых,
темных, черных, рассыпных,
С их неистовым извивом,
С искрой, с отблеском, с отливом
И закрученных, как сталь,
В бесконечную спираль!
Так — восчествуем сей чашей
Юный дев и добрых жен
И виновниц жизни нашей,
Кем был внят наш первый стон,
Сих богинь огнесердечных,
кем мир целый проведен
Чрез святыню персей млечных,
Колыбели пелен,
В чувстве полных совершенства
Вне размеров и границ,
Эти горлиц, этих львиц,
Расточительниц блаженства
И страдания цариц!
и взлелеяны любовью,
Их питомцы и сыны
Да кипят душой и кровью
В честь родимой стороны —
Сей страны, что, с горизонта
Вскинув глыбою крутой
С моря льдяного до Понта
Мост Рифея златой,
Как слезу любви из ока,
Как холодный пот с чела,
Из Тверской земли широко,
Волгу в Каспий пролила!
Без усилий в полобхвата
У нее заключено
Все, что господом дано
С финских скал до Арарата.
Чудный край! Через Алтай
Бросив локоть на Китай,
темя впрыснув океаном,
В Балт ребром, плечом в Атлант.
В полюс лбом, пятой к Балканам —
Мощный тянется гигант.
Русь, — живи! — В тени лавровой
Да парит ее орел!
Да цветет ее престол!
Да стоит ее штыковый
Перекрестный частокол!
Да сыны ее родные
Идут, грудью против зла,
На отрадные дела
И на подвиги благие!
Но чтоб наш тост в меру стал
Девятнадцатого века —
Человеки! — сей фиал
Пьем за здравье человека!
За витающих в дали!
За здоровие земли —
Всей, — с Камчатки льдяно-реброй,
От отчаянных краев
До брегов Надежды доброй
И Счастливых островов,
От долин глубоко-темный
До высот, где гор огромных
В снежных шапках блещут лбы,
Где взнесли свои верхушки
Выше туч земли-старушки
Допотопные горбы,
Лавы стылые громады —
Огнеметные снаряды
Вулканической пальбы.
Да, стара земля: уж дети
Сей праматери людей
Слишком семьдесят столетий
Горе мыкают на ней.
А она? — ей горя мало:
Ныне так же, как бывало,
Мчится в пляске круговой
В паре с верною луной,
Мчит с собою судьбы, законы.
Царства, скипетры и троны
На оси своей крутит
И вкруг солнца их вертит;
В стройной пляске не споткнется,
И в круженьи не прольется
И не станет кверху дном
Ни один бокал с вином.
Вознесем же в полноте мы
Сей зачашный наш привет
В славу солнечной системы
В честь и солнца и планет,
И дружин огнекрылатых,
Длиннохвостых, бородатых,
Быстрых, бешенных комет,
Всех светил и масс небесных,
В здравье жителей безвестных
Светоносных сил шаров, —
Пьем в сей час благословенной
За здоровье всей вселенной,
В честь и славу всех миров —
До пределов, где созвездья
Щедро сыплют без возмездья
Света вечного дары;
Где горит сей огнь всемирной,
Будто люстры в зале пирной;
Где танцуют все миры,
Нам неслышным внемля арфам;
Где роскошным белым шарфом
Облекая неба грудь,
Перекинут млечный путь;
Где последней искрой свода
Замкнут дивный сей чертог;
Где ликует вся природа,
Где владычествует бог —
Жизнедавец, светодержец
Тученосец, громовержец,
Кто призвал нас в этот мир
На великий жизни пир,
И в делах себя прославил
И торжественно поставил
Над землей, как над столом,
Чашу неба к верху дном.

Порою внезапно темнеет душа, —
Тоска! — А бог знает — откуда?
Осмотришь кругом свою жизнь: хороша,
А к сердцу воротишься: худо!

Всё хочется плакать. Слезами средь бед
Мы сердце недужное лечим.
Горючие, где вы? — Горючих уж нет!
И рад бы поплакать, да нечем.

Ужели пророческий сердца язык
Сулит мне удар иль потерю?
Нет, я от мечты суеверной отвык,
Предчувствиям тёмным не верю.

Нет! — Это — не будущих бедствий залог,
Не скорби грядущей задаток,
Не тайный на новое горе намёк,
А старой печали остаток.

Причина её позабыта давно:
Она лишь там сохранилась,
В груди опустелой на дно,
И там залегла, притаилась,

Уснула, — и тихо в потёмках лежит;
Никто её, скрытой, не видит;
А отдыхом силы она освежит,
Проснётся — и выглянет, выйдет

И душу обнимет. Той мрачной поры
Пошёл бы рассеять ненастье,
С людьми поделился б… Они так добры;
У них наготове участье.

Их много — и слишком — к утехе моей.
Творец мой! Кому не известно,
Что мир твой так полон прекрасных людей,
Что прочим становится тесно?

Да думаю: нет! Пусть же сердце моё
Хоть эта подруга голубит!
Она не мила мне; но гнать ли её,
Тогда, как она меня любит?

Её ласка жестка, её чаша горька,
Но есть в ней и тайная сладость;
Её схватка крепка, и рука не легка:
Что ж делать! Она ведь — не радость!

Останусь один. Пусть никто из друзей
Её не осудит, не видит,
И пусть не единый из добрых людей
Насмешкой её не обидит!

1

Прекрасна дева молодая,
Когда, вся в газ облачена,
Несется будто неземная
В кругах затейливых она.
Ее уборы, изгибаясь,
То развиваясь, то свиваясь,
На разгоревшуюся грудь
Очам прокладывают путь
Она летит, она сверкает, —
И млеют юноши крутом,
И в сладострастии немом
Паркет под ножной изнывает.
Огонь потупленных очей,
По воле милой их царицы
Порой блеснет из — под ресницы
И бросит молнию страстей.
Уста кокетствуют улыбкой;
Изобличается стан гибкий;
И все, что прихотям дано,
Резцом любви округлено.

2

Прекрасна дева молодая,
Когда, влюбленная, она,
О стройном юноше мечтая,
Сидит, печальна и бледна;
Сложив тяжелую снуровку,
Летает думой вдалеке
И, подпершись на локотке,
Покоит милую головку.
В очах рисуется тоска,
Как на лазури тень ночная,
И перси зыблются слегка,
В томленьи страстном замирая.
Кругом все полно тишины;
Недавний блеск и говор бальной
Сменен таинственною спальной,
Где в ожиданьи вьются сны
Над чистым ложем невидимкой,
С волшебной, радужною дымкой;
Куда в час неги с вышины
Мог заходить, и то с украдкой,
Луч обольстительный и сладкой
Небесной путницы — луны.

3

Прекрасна дева молодая,
Когда покоится она,
Роскошно члены развивая
Средь упоительного сна.
Рука, откинута небрежно,
Лежит под сонной головой,
И, озаренная луной,
Глава к плечу склонилась нежно.
Растянут в ленту из кольца
Измятый локон ниспадает
И, брошен накось в пол — лица,
Его волшебно оттеняет.
Грудные волны и плечо,
Никем незримые, открыты,
Ланиты негою облиты,
И уст дыханье горячо.
Давно пронзает луч денницы
Лилейный занавес окна:
В последнем обаяньи сна
Дрожат роскошные ресницы, —
И дева силится вздохнуть;
По лику бледность пролетела
И пламенеющая грудь
В каком — то трепете замлела. .
И вот — лазурная эмаль
Очей прелестных развернулась…
Она и рада, что проснулась,
И сна лукавого ей жаль.

В пылкой юности, в разгуле бытия,
Я знал три гибели, знал три предмета я
Всесокрушительных: то очи огневые
Да кудри тёмные, да перси наливные.
Те очи… небо в них являлось; но оно
В две чёрных радуги бровей облечено;
Сокрыв свою лазурь и яркий блеск денницы
За облаками вежд, за иглами ресницы,
Под сводом гордого, лилейного чела
Мрачилась гневная, таинственная мгла
По прихоти его мгновенно покрывала,
Струила дождь и град и молнии метала.

Те кудри чёрные… их страшно вспомянуть!
Те кудри… Целый мир в них мог бы утонуть.
Когда б они с главы упали вдруг разлиты
И бурей взвеяны; извиты, перевиты,
Как змеи лютые, они вились, черны,
Как ковы зависти, как думы сатаны.
Та чёрная коса, те локоны густые,
И волны, пряди их и кольца смоляные,
Когда б раскинуть их, казалось бы, могли
Опутать, окружить, обвить весь шар земли,
И целая земля явилась бы черницей,
В глубоком трауре покрыта власяницей.

Те перси юные… о! то был дивный край,
Где жили свет и мрак, смыкались ад и рай;
То был мятежный край смут, прихотей, коварства;
То было буйное, взволнованное царство,
Где не могли сдержать ни сила, ни закон
Сомнительный венец и зыблющийся трон;
То был подмытый брег над хлябью океана,
Опасно движимый дыханием вулкана;
Но жар тропический, но климат золотой,
Но светлые холмы страны заповедной,
Любви неопытной суля восторг и негу,
Манили юношу к таинственному брегу.

Нервы жизни — где вы? где вы?
Где ваш светлый, легкий рой?
Обольстительницы девы,
Обожаемые мной?
Что за ветер вас развеял?
Как я нежил вас в тиши,
Как, прияв в чертог души,
Целомудренно лелеял!
Где ж вы, райские цветы,
Неба утреннего звезды,
Пташки сердца — мечты!
Где ж теперь вы свили гнезды?
Полетел бы я вам вслед,
Но — напрасные усилья!
Оковал желаний крылья
Строгий опыт тяжких бед.
В хладном сердце — лед и вьюга;
Вы же, — в теплые края
Унеслись на лоно юга,
Перелетные друзья!..

Тебе не нужно звонких слов,
Ни гимнов жертвенных поэта,
Ни звуков лестного привета —
Нет! И клянусь огнем стихов, —
С тех пор, как я тебя завидел
И петь и славить возлюбил, —
Тебя я лестью не обидел,
Пустой хвалой не оскорбил!
Чуждаясь неги бесполезной,
Тебе был внятен и не дик
Мой тяжкий ямб, мой стих железный
И правды кованый язык.
Я не хотел к тебе приблизить
Любви лукавую мечту
И вялой нежностью унизить
Суровой думы высоту.
Небес заветных в край лазурный
Себе полет я воспретил
И стон — порою слишком бурный —
Не раз в груди остановил.

Ты жизнь уму, а сердцу — кара, —
Знать, так назначено судьбой!
Ты холодна… но холод твой
Милей полуденного жара.
Устав от душной суеты,
Отрадно горю и томленью
Найти приют под свежей тенью
Твоей разумной красоты.
Тому, кто вырвется из ада
Житейских дел, где тяжело
Проклятьем сдавлено чело, —
Сладка эдемская прохлада!
Но если — к раю приведен —
Проникнуть вдаль помыслит он,
Отколь блаженства воздух пашет, —
Твой острый взор тогда над ним
Подъят, как меч, которым машет
Привратник рая — херувим!
Спасен, кто в сфере испытанья,
Испив твой взор, вкусивши речь,
Успел от вечного страданья
Остаток сердца уберечь!
Ты холодна… Так видит око!
Ты вся как мраморный кумир,
Но сердце женщины глубоко, —
В нем можно спрятать целый мир.
Трудна извитая дорога
К тому, что скрыто в этой мгле.
Тайн много на небе у бога,
Но тайны есть — и на земле!

Эх, ты молодость — злодейка!
Ты ушла от старика,
Что заветная копейка
Из кармана бедняка.
Для чего ж, себе на горе,
Сохранил я чувства пыл?
Для чего при милом взоре
Трепетать я не забыл?
Лучше б вымер этот пламень!
Лучше б, взвесив лет число,
Обратилось сердце в камень,
Да и мохом поросло!

Будь-ка ты еще со мною,
Вихорь — молодость моя,
Как с тобой , моей родною.
Погулял бы нынче я!
Этим юношам степенным
Дал бы я какой урок!
Этим с молоду растленным
И потом нейдущим впрок,
Этим с детских лет привыкшим
И к лорнетам и очкам
И над книгами поникшим
Малолетним старичкам!

В премудреные вопросы
Углубились их не тронь!
Жгут сигары , папиросы:
Дым — то есть , да где ж огонь?
Что им девы — чародейки?
Нет им дела до любви;
Лишь журнальные статейки
В их вращаются крови.
Не сердечные тревоги
Занимают мысли их,
А железные дороги,
Цены акций биржевых,
Механическая ловля
Орденов, чинов и мест
И свободная торговля
Хоть сперва — на счет невест.
В каждом видишь человека,
Что с расчетцем на уме
Ищет теплого местечка
Где-нибудь, хоть в Чухломе.
Он родился дипломатом,
Талейран — глядишь — точь в точь,
Даже смотрит и Сократом —
От цикуты б только прочь!
Русь считает он деревней;
Весь и новый мир и древний
Изучил он вперебор,
И учен, учен без меры :
Знает, что и как — гетеры,
Говорит насчет амфор
И букета вин фалернских;
В новизне же , наконец,
После Очерков губернских . —
Окончательный мудрец:
Он в провинции размножить
Хочет свет своих идей,
Хочет взятки уничтожить
К утешению людей;
А потом, поднявши брови,
Заберется как туда,
Да войдет во вкус — беда!
Чуть лизнет тигренок крови —
Станет тигром хоть куда.

Но зачем я так обидно
Нападаю на тебя,
Юный друг мой? — Знать завидна
Старцу молодость твоя.
Не сердись! Не мсти поэту!
Так я брежу и шучу,
Чем я начал песню,
Тем ее и заключу:
Эх, ты молодость — злодейка!
Ты ушла от старика! —
Что последняя копейка
Из кармана бедняка.

Под мглою тяжких облаков,
В час грозной бури завыванья,
С любимой девой сочетанья,
Топясь, просил я у богов.
Вдруг — лёгким светом даль блеснула,
Мрак реже, реже стал, — и вот
Сквозь тучи ярко проглянула
Эмаль божественных высот;
И вот — открылся свод эфирной
Туч нет: торжественно и мирно
Прошли вестительницы бурь,
И полная дневного пыла
Весь лик природы осенила
Одна чистейшая лазурь.

Мой друг! Услышаны моленья;
Вот он — предел соединенья;
Один над мною и тобой
Навес раскинут голубой!
Взгляни, прекрасная, над нами,
Как опрокинутый фиал,
Он, в землю упершись краями,
Нам общий храм образовал.
Он прочен, радостен и мирен…

Но жаль, мой друг, моя краса,
Что общий храм наш так обширен,
Что так огромны небеса!
Быть может, здесь, под этим сводом,
Стеснён докучливым народом,
Я не найду к тебе следа, —
И в грустной жизненной тревоге
В одном лазуревом чертоге
Мы не сойдёмся никогда!

Взором твоим я утешен,
Жадно смотрю тебе в очи;
С блеском полудня в них смешан
Мрак соблазнительной ночи.
Пью я блаженство и муку,
Слушая детский твой лепет;
Страстно схватив твою руку,
Чувствую жар я и трепет;
Вырваться сердце готово;
Грудь и томится и млеет;
Хочется вымолвить слово:
Сохнет язык и немеет.
Нету ни воли, ни силы!
Нет ни мольбы, ни заклятий!
Мертвый — хочу из могилы
Кинуться в пламень объятий.

Пережила, Аглая, ты
Младые, розовые лета,
Но и теперь цела примета
Твоей минувшей красоты,
Достойно звучного напева;
Сгубило время наконец
Твой прежний скипетр и венец.
Но и без них ты — королева!
И, обходя цветущих дев,
Красе их лёгкой не во гнев,
Знаток изящного, глубоко
О дольной бренности скорбя,
Своё задумчивое око
Возводит часто на тебя.
Так храма славного руины
Наш останавливают взор
Скорей, чем мелкие картины
И зданья лёгкого в узор.
Блеск отнят; краски отлетели:
Всё ж этот мрамор — Парфенон,
Где ж слава спит былых времён,
Гнездясь в кудрявой капители
Между дорических колонн.

Здравствуй, деятель и зритель
Многих чудных жизни сцен,
Музы доблестной служитель,
Наш поэт и представитель
Славных дедовских времен!

Знал ты время, ведал лета,
Как людьми еще был дан
В мире угол для поэта
И певец пред оком света
Чтил в себе свой честный сан.

В лоне мира — песнью мирной
Он страдальцев утешал,
На пиры — нес клик свой пирный,
В бранях — благовестью лирной
Доблесть храбрых возвышал.

Нес в величье он спокойном
Тяжесть дольнего креста, —
Пел ли радость гимном стройным —
Он глумленьем непристойным
Не кривил свои уста;

И не мнил он обеспечить
Беззаконный произвол —
В русском слове чужеречить,
Рвать язык родной, увечить
Богом данный нам глагол.

И над этой речью кровной,
Внятной призванным душам,
Не был вверен суд верховный
Дерзкой стае суесловной-

Дел словесных торгашам.

Грустных новостей в пучине
Мы, поэт, погружены,
Но от прежних лет доныне
Честно верен ты святыне
Благородной старины.

И за то своим покровом
Сохранил в тебе господь
Эту силу — звучным словом,
Вечно юным, вечно новым,
Оживлять нам дух и плоть.

Помню: я еще мальчишкой
Рылся в книжках, и меж них
За подкраденною книжкой
Поэтическою вспышкой
Зажигал меня твой стих;

Слух и сердце он лелеял, —
И от слова твоего,
От семен тех, что ты сеял,
Аромат библейский веял —
Отзыв неба самого.

Ты Карелии природу
В метких ямбах очертил,
Ты Двенадцатому году
В радость русскому народу
Незабвенным эхом был.

И теперь, на нас лишь канул
Бранный дождь, твоя пора
Не ушла: ты вмиг воспрянул
И по-русски первый грянул
Православное «ура».

Средь болезненного века
Жив и здрав ты, — честь! хвала!
Песнь живого человека
И до серба, и до грека
Христианская дошла.

Крест — нам сила, крест — наш разум.
К нам, друзья! — Из-за креста
Мы весь мир окинем глазом
И «на трех ударим разом
Со Христом и за Христа!»

Алина — нет! Не тем мой полон взор!
Я не горю безумною любовью!
И что любовь? — Коварный заговор
Слепой мечты с огне — мятежной кровью!
Я пережил дней юношеских жар,
Я выплатил мучительные дани;
Ты видела души моей разгар
Перед тобой, звезда моих желаний;
Ты видела… Теперь иной судьбе
Я кланяюсь, Иною жизнью молод,
И пред тобой я чувствую в себе
Один святой, благоговейный холод;
Снег на сердце; но то не снег долин
Растоптанный, под саваном тумана —
Нет, это снег заоблачных вершин,
Льдяной венец потухшего вулкана, —
И весь тебе, как солнцу, он открыт,
Земля в тени, а он тебя встречает,
И весь огнём твоих лучей блестит,
Но от огня лучей твоих не тает.

Нет, желанная, мой жребий непреложен —
И союз меж нами брачный невозможен.
Уз, которые б не рвались, не слабели,
Для чего нам не дано от колыбели?
Если б ты была мне близкою, родною,
Если б ты была мне милою сестрою,
Мы бы жили под одним домашним кровом, —
И никто б нас не задел недобрым словом,
И к тебе я, при блаженном, вечном «вместе»,
Был бы нежен, как жених к своей невесте.

А когда б ты на другого указала,
И «хочу его женою быть» сказала, —

Я б желанью твоему не прекословил
И приданое немедля приготовил:
Крупный жемчуг из очей моих бы выпал,
Шейку б нежную тебе я им осыпал.
«Вот, — сказал бы я, — на свадьбу, на веселье
От меня тебе подарок-ожерелье!»
К белым ручкам, с их волшебными перстами,
Я прильнул бы помертвелыми устами,
Эти пальцы и до локтя эти руки
Поцелуями закрыл бы при разлуке,
И промолвил бы: «Возьми, сестра, для счастья
Скудный дар мой — эти перстни и запястья!
Извини, что бедняком тебе надеты
Не иные многоценные браслеты!»
И потом, моею грустию святою
Осенив тебя, как брачною фатою,
Я бы молча на веселый пир венчальный
Проводил тебя улыбкою печальной,
И остались бы в удел мне без сестрицы —
Домик темный да сажень сырой землицы.
Не забудь, сестра, отпраздновавши свадьбу,
Навестить мою последнюю усадьбу!

Готовясь в бой с врагом и ополчась на битву,
Произнесем, друзья, смиренную молитву
К отцу и богу сил! Не станем возглашать,
Что мы идем дела святые совершать!
Не будем называть святыней пир кровавый,
И славу божию с земною нашей славой
Безумно смешивать! — Под сению креста
Во имя кроткое спасителя-Христа
Не могут резаться и грызться люди-братья,
Не обновляя язв честнейшего распятья, —
И, может быть, тому, кто со креста поник
Главою мирною, наш предпобедный клик —
Клик с именем его, воинственно-разгульный,
Под небом слышится насмешкой богохульной.
Зачем же оскорблять учителя любви,
Взывая к кроткому: Се нож! Благослови,
Да в честь твою его поднимем на убийство!
Уймем таких молитв кощунственных витийство!
И, на врагов восстав, к владыке воззовем:
Прости, о господи, мы много их побьем!
О, просвети своим небесным правосудьем,
Всевышний, их и нас! Мы служим лишь орудьем
А явлению твоих таинственных судеб.
Ты правду зришь один, а бедный смертный слеп.
Дай мир нам! Изжени дух злобы и коварства,
Волнующий враждой земные наши царства!
В них братство водвори! Да с именем Христа
Не меч подъемлется на злые состязанья,
Но умиренные смыкаются уста
Божественным ключом пасхального лобзанья!