Архив стихотворений Вильгельма Кюхельбекера

Работы сельские приходят уж к концу,
Везде роскошные златые скирды хлеба;
Уж стал туманен свод померкнувшего неба
И пал туман и на чело певцу…
Да! недалек тот день, который был когда-то
Им, нашим Пушкиным, так задушевно пет!
Но Пушкин уж давно подземной тьмой одет,
И сколько и еще друзей пожато,
Склонявших жадный слух при звоне полных чаш
К напеву дивному стихов медоточивых!
Но ныне мирный сон товарищей счастливых
В нас зависть пробуждает. — Им шабаш!

Шабаш им от скорбей и хлопот жизни пыльной,
Их не поднимет день к страданьям и трудам,
Нет горю доступа к остывшим их сердцам,
Не заползет измена в мрак могильный,
Их ран не растравит; их ноющей груди
С улыбкой на устах не растерзает злоба,
Не тронет их вражда: спаслися в пристань гроба,
Нам только говорят: «Иди! иди!
Надолго нанят ты; еще тебе не время!
Ступай, не уставай, не думай отдохнуть!» —
Да силы уж не те, да всё тяжеле путь,
Да плечи всё больнее ломит бремя!

Не мани меня, надежда,
Не прельщай меня, мечта!
Уж нельзя мне всей душою
Вдаться в сладостный обман:
Уж унесся предо мною
С жизни жизненный туман!

Неожиданная встреча
С сердцем, любящим меня, —
Мне ль тобою восхищаться,
Мне ль противиться судьбе? —
Я боюсь тебе вверяться!
Я не радуюсь тебе!

Надо мною тяготеет
Клятва друга первых лет! —
Юношей связали музы,
Радость, молодость, любовь —
Я расторг святые узы!
Он в толпе моих врагов!

«Ни любовницы, ни друга
Не иметь тебе вовек!» —
Молвил гневом вдохновенный
И пропал мне из очей —
С той поры уединенный
Я скитаюсь меж людей!

Раз еще я видел счастье,
Видел на глазах слезу,
Видел нежное участье,
Видел — но прости, певец!
Уж предвижу я ненастье:
Для меня ль союз сердец?

Что же роковая пуля
Не прервала дней моих?
Что ж для нового изгнанья
Не ведут ко мне коня?
В тихой тьме воспоминанья
Ты б не разлюбил меня!

Что мне до стишков любовных?
Что до вздохов и до слез?
Мне, венчанному цветами,
С беззаботными друзьями
Пить под тению берез!

Нам в печалях утешенье
Богом благостным дано:
Гонит мрачные мечтанья,
Гонит скуку и страданья
Всемогущее вино,

Друг воды на всю природу
Смотрит в черное стекло,
Видит горесть и мученье,
И обман и развращенье,
Видит всюду только зло!

Друг вина смеется вечно,
Вечно пляшет и поет!
Для него и средь ненастья
Пламенеет солнце счастья,
Для него прекрасен свет.

О вино, краса вселенной,
Нектар страждущих сердец!
Кто заботы и печали
Топит в пенистом фиале,
Тот один прямой мудрец.

Людская речь — пустой и лицемерный звук,
И душу высказать не может ложь искусства:
Безмолвный взор, пожатье рук —
Вот переводчики избытка дум и чувства.
Но я минутный гость в дому моих друзей,
А в глубине души моей
Одно живет прекрасное желанье:
Оставить я хочу друзьям воспоминанье,
Залог, что тот же я,
Что вас достоин я, друзья…
Клянуся ангелом, который —
Святая, путеводная звезда
Всей вашей жизни; на Восток, сюда,
К ней стану обращать трепещущие взоры
Среди житейских и сердечных бурь,—
И прояснится вдруг моя лазурь,
И дивное сойдет мне в перси утешенье,
И силу мне подаст и гордое терпенье.

Надежда, Вера и Любовь,
Куда, волшебницы, умчались?
Вас в жизни я узрю ли вновь?
Сколь вы прелестны мне являлись!
Я нежил вас в душе моей.
Я вас берёг, лелеял с страхом.
Так! вами возвышен над прахом,
Бестрепетен среди мечей,
Я бодро гнался бы за славой,
Я бы достиг меты своей,
И, падая, герой кровавый,
Я имя отдал бы векам,
А дух бессмертный небесам!
Но ах — однажды, в день унылый
Я вас ищу в моей груди —
По неизвестному пути
Вы улетели, легкокрылы,
И все мои завяли силы!

«Склонился на руку тяжелой головою
В темнице сумрачной задумчивый Поэт…
Что так очей его погас могущий свет?
Что стало пред его померкшею душою?
О чем мечтает? Или дух его
Лишился мужества всего
И пал пред неприязненной судьбою?»
— Не нужно состраданья твоего:
К чему твои вопросы, хладный зритель
Тоски, которой не понять тебе?
Твоих ли утешений, утешитель,
Он требует? оставь их при себе!
Нет, не ему тужить о суетной утрате
Того, что счастием зовете вы:
Равно доволен он и во дворце и в хате;
Не поседели бы власы его главы,
Хотя бы сам в поту лица руками
Приобретал свой хлеб за тяжкою сохой;
Он был бы тверд под бурей и грозами
И равнодушно снес бы мраз и зной.
Он не терзается и по златой свободе:
Пока огонь небес в Поэте не потух,
Поэта и в цепях еще свободен дух.
Когда ж и с грустью мыслит о природе,
О божьих чудесах на небе, на земле:
О долах, о горах, о необъятном своде,
О рощах, тонущих в вечерней, белой мгле,
О солнечном, блистательном восходе,
О дивном сонме звезд златых,
Бесчисленных лампад всемирного чертога,
Несметных исповедников немых
Премудрости, величья, славы бога,—
Не без отрады всё же он:
В его груди вселенная иная;
В ней тот же благости таинственный закон,
В ней та же заповедь святая,
По коей высше тьмы и зол и облаков
Без устали течет великий полк миров.
Но ведать хочешь ты, что сумрак знаменует,
Которым, будто тучей, облегло
Певца унылое чело?
Увы! он о судьбе тоскует,
Какую ни Гомер, ни Камоенс, ни Тасс,
И в песнях и в бедах его предтечи,
Не испытали; пламень в нем погас,
Тот, с коим не были ему ужасны встречи
Ни с скорбным недугом, ни с хладной нищетой
Ни с ветреной изменой
Любви, давно забытой и презренной,
Ни даже с душною тюрьмой.

О сонм глупцов бездушных и счастливых!
Вам нестерпим кровавый блеск венца,
Который на чело певца
Кладет рука камен, столь поздно справедливых!
Так радуйся ж, презренная толпа,
Читай былых и наших дней скрижали:
Пророков гонит черная судьба;
Их стерегут свирепые печали;
Они влачат по мукам дни свои,
И в их сердца впиваются змии.
Ах, сколько вижу я неконченных созданий,
Манивших душу прелестью надежд,
Залогов горестных за пламень дарований,
Миров, разрушенных злодействами невежд!
Того в пути безумие схватило
(Счастливец! от тебя оно сокрыло
Картину их постыдных дел;
Так! я готов сказать: завиден твой удел!),
Томит другого дикое изгнанье;
Мрут с голоду Камоенс и Костров;
Шихматова бесчестит осмеянье,
Клеймит безумный лепет остряков, —
Но будет жить в веках певец Петров!
Потомство вспомнит их бессмертную обиду
И призовет на прах их Немезиду!

Когда же злая чернь не клеветала,
Когда же в грязь не силилась втянуть
Избранников, которым горний путь
Рука господня в небе начертала?
Ты говоришь: «Я одарен душой»;
Зачем же ты мешаешься с толпой?

Толпе бессмысленной мое презренье.
Но сына Лаия почтил Фезей;
Так пред страдальцем ты благоговей,—
Иль сам свое подпишешь осужденье.
Певцу в твоем участьи нужды нет;
Но сожалеет о тебе поэт.

Глубоких ран, кровавых язв сердечных
Мне много жадный наносил кинжал,
Который не в руке врагов сверкал,
Увы!— в руке друзей бесчеловечных.
Что ж? знать, во мне избыток дивных сил;
Ты видишь: я те язвы пережил.

Теперь я стар, слабею; но и эту
Переживу: ведь мне насущный хлеб
Терзанья; ведь наперснику судеб
Не даром достается путь ко свету;
Страдать, терпеть готов я до конца:
С чела святого не сорвут венца.

Умру — и смолкнет хохот вероломства;
Меня покроет чудотворный щит,
Все стрелы клеветы он отразит…
Смеются?— пусть! проклятие потомства
Не минет их — осмеян был же Тасс;
Быть может, тот, кто здесь стоит средь вас,

Не мене Тасса.— Будь яке осторожен,
К врагам моим себя не приобщай,
Бесчестного бессмертья не желай:
Я слаб, и дряхл, и темен, и ничтожен
Но только здесь,— моим злодеям там
За их вражду награда — вечный срам.

Мальчик у ручья сидел,
Мальчик на ручей глядел;
Свежий, краснощекий,
Он тоскующей душой
За бегущею волной
Несся в край далекий.

‘Как здесь стало тесно мне!
Здесь в унылой тишине
Чуть влачатся годы.
Ах, умчусь ли я когда
В даль волшебную, куда
Льются эти воды?’

Льются, льются токи вод,
Миновал за годом год.
Он узнал чужбину;
Полетел, исполнен сил,
Жадно наслажденье пил,
Жадно пил кручину.

Быстрым пламенем любовь
В нем зажгла и гонит кровь.
Сердце в нем вспылало:
Как горит он все обнять,
Все к груди, к душе прижать.
Все для сердца мало.

Он за славой полетел,
Полетел навстречу стрел,
В шум и ужас боя;
Разгромил врагов герой, —
Но насытился войной:
Мрачен лик героя.

Льются, льются токи вод.
Миновал за годом год;
Бросил он чужбину
И, согбенный над клюкой,
Вот понес в свой край родной
Дряхлость и кручину.

Над ручьем старик сидел,
На ручей старик глядел:
Дряхлый, одинокий.
Он растерзанной душой
За бегущею волной
Несся в край далекий!

Минули же и годы заточенья;
А думал я: конца не будет им!
Податели молитв и вдохновенья,
Они парили над челом моим,
И были их отзывом песнопенья.
И что ж? обуреваем и томим
Мятежной грустию, слепец безумный,
Я рвался в мир и суетный и шумный.

Не для него я создан: только шаг
Ступить успел я за священный праг
Приюта тихих дум — и уж во власти
Глухих забот, и закипели страсти,
И дух земли, непримиримый враг
Небесного, раздрал меня на части:
Затрепетали светлые мечты
И скрылися пред князем темноты.

Мне тяжела, горька мне их утрата:
Душа же с ними свыклась, жизнь срослась —
Но пусть!— И я без них любовью брата
Счастлив бы был; с ним вместе, не страшась,
Вступил бы я в борьбу — и сопостата
Мы побороли бы; нет, дружных нас
Не одолел бы!— Может быть, и лира
Вновь оживилась бы на лоне мира!

О! почему, неопытный борец,
Рукой неосторожной грудь родную
Я сжал и ранил?— пусть восторжествую,
Пусть и возьму столь лестный мне венец,—
Ах! лучше бы я положил, певец,
Забытый всеми, голову седую
В безвестный темный гроб, чем эту грудь
И без того больную оттолкнуть!

Где время то, когда, уединенный,
К нему я вдаль объятья простирал,
Когда и он, любовью ослепленный,
Меня к себе под кров свой призывал?
Я наконец перешагнул Урал,
Перелетел твой лед, Байкал священный;
И вот свою суровую судьбу
Я внес в его смиренную избу!
Судьбу того, кто с самой колыбели
Был бед звездою всем своим друзьям…
За них подъемля руки к небесам,
Моляся, чтобы скорби пролетели
Над милыми,— сердца их я же сам,
Бывало, растерзаю! Охладели,
Заснули многие; ты не отъят,
Ты мне один остался, друг и брат!

А между тем… Покинем и забудем,
Забудем бури, будто злые сны!
Не станем верить ни страстям, ни людям:
Оставь мне, отпусти мои вины;
Отныне в жизни неразлучны будем!
Ведь той же матерью мы рождены.
Сотрем все пятна с памятной скрижали;
Всё пополам: и радость, и печали!

1

Государь ты, светлый месяц,
Что сверкаешь в облаках?
Не блистай, отец, над нами,
Не открой пришельцу нас!

Волк за хатой завывает,
Но я волка не боюсь!
Мне ужасен барский голос,
Голос твой, железный муж!

Мадли, дней моих подруга,
В Майцме вместе мы росли.
Ах, убит жених твой, Мадли,
Ты ж — убийц его раба.

Ты для немца ложе стелешь,
На него прядешь и ткешь!
Что ж еще ты, Мадли, дышишь?
Мадли, я бы умерла!

2

Ах, не чайка, кружася, носится,
Не лебедь крыльями взмахивает,—
Плывут молодцы корабельщики,
Корабельщики, гости русские,
Плывут молодцы к Новугороду,
К Новугороду, ко великому!
Гой ты, батюшка, славный Новгород,
Гой ты, город наш белокаменный,
Изукрашен церквями божьими,—
Ко святым мощам мы приложимся,
Образам святым мы помолимся;
Мы на детушек полюбуемся,
Полюбуемся на сожительниц,
На младых девиц, на невест своих!
Красным девушкам подареньице —
Серьги светлые красна золота;
Женам ласковым подареньице —
Платье новое, камки хрущятой!
Гой ты, батюшка, славный Новгород!
Кто поднимется против стен твоих?
Кто восстанет на бога русского?

3

Вдаль плыву по Пейпусу,
Горестный изгнанник.
Воспою Отечество —
Слушай, слушай, странник!

Наши нивы тучные
Кони немцев топчут,
Под бичом мучителя
Старцы тщетно ропщут;

Девы обесславлены,
Юноши в неволе,
Кости наших витязей
Тлеют в чистом поле!

Вдаль плыву по Пейпусу,
Горестный изгнанник.
Воспою Отечество —
Слушай, слушай, странник!

4

На брегу чужой реки
Одинок тоскую;
Грустно в дальней стороне
Воду пить чужую!

Ах, зачем я не сокол?
Полетел бы к милым!
В их дремучие леса,
К их холмам унылым!

В те места, где злой пришлец
Зрит, смеясь, их слезы,
Где одна глухая ночь
Слышит их угрозы!

Полетел бы я туда,
К ним, к родным, в объятья!
На пришельцев бы восстал!
С вами б умер, братья!

На брегу чужой реки
Ты почто тоскуешь?
Нор, воздвигнись! потеки!
Вспомни край родимый!

Что ты медлишь, храбрый Нор?
Нас пришлец терзает!
Варвар долы, луг и бор
Кровью напояет!

5

Душа моя полна боязни!
Однажды долгу изменив,
Злодей не минет поздней казни:
Суд божий справедлив!

Пусть был решителем сражений,
Высокой башней среди сеч:
Вдруг сломится, как лед весенний,
В его деснице меч!

Как жатву зрелую, Каратель
Пожнет главы его друзей;
Их жизнь неведомый предатель
Погубит в цвете дней!

Увы! почто певец оставил
Твои струи, родной поток?
Почто в чужбину путь направил?
Я раб твой, грозный рок!

Деля беспечно хлеб надменных,
Смиренный делит жребий их,—
Судьбу на гибель обреченных,
Возданье дел чужих!

6

Что ты, Машенька, призадумалась?
Что, голубушка, пригорюнилась?
Ах! пришла пора тебе, Машенька,
Пора бросить житье девичье,
Расплести свои косы черные,
Дом покинуть родного батюшки!
Не за тем ли ты пригорнюнилась?
Не на то ли, свет, призадумалась?

7

Уж вы девицы, вы затейницы,
Вы, головушки неразумные!
Что вы шутите над невестою?
Что смиренницу в краску вводите?

Вы зачем сами льете олово?
Петуха овсом зачем кормите?
За ворота те, за широкие,
Вы зачем вечор выбегаете?

Имя молодца зачем просите:
«Расскажи ты нам, добрый молодец!
Как зовешься, сударь, по имени?
Как по отчеству, сударь, кличешься?»

В утренний час бытия, когда еще чувство восторгов,
Чувство страданий живых тихо дремало во мне, —
Ум, погруженный во мрак, не снимал с Природы покрова,
С детской улыбкой еще я на вселенну глядел.
Но и тогда волшебною силой задумчивый месяц
Неизъяснимой красой взоры мои привлекал:
Часто я, вечор сидя пред окном, исчезал в океане
Неизмеримых небес, в бездне миров утопал.
Игры, бывало, покину: над ропотом вод тихоструйных
Сладкой исполнен тоски, в даль уношуся мечтой, —
Тайна сам для себя, беспечный младенец, я слезы
(Их я причины не знал), слезы священные лил;
В полночь немую на мирном одре предчувствовал вечность;
При колыханьи лесов сладостным хладом объят,
Рано я слушать любил унылую жалобу бури.
Шорох падущих листов трепет во мне разливал;
Слышу, казалося, в воздухе голос знакомый, — безмолвен,
Слух устремляю в даль, — всюду молчанье, но даль
В тайной беседе со мной. — О сонмы светил неисчетных!
К вам улетал я душой, к вам я и ныне лечу:
Или над вами отчизна моя? над вами с родною
Чистой душой съединен, к богу любви вознесусь?

Сажень земли мое стяжанье,
Мне отведен смиренный дом:
Здесь спят надежда и желанье,
Окован страх железным сном,
Заснули горесть и веселье, —
Безмолвно всё в подземной келье.
И я когда-то знал печали,
И я был счастлив и скорбел,
Любовью перси трепетали,
Уста смеялись, взор светлел;
Но взор и сердце охладели:
Растут над мертвым пеплом ели.

И уж никто моей гробницы
Из милых мне не посетит;
Их не разбудит блеск денницы:
Их прах в сырой земле зарыт;
А разве путник утружденный
Взор бросит на мой гроб забвенный.

А разве сладостной весною,
Гонясь за пестрым мотыльком,
Дитя бессильною рукою
Столкнет мой каменный шелом,
Покатит, взглянет и оставит
И в даль беспечный бег направит.