Архив стихотворений Веры Меркурьевой

Обессиленных рук перегиб уже не гибок –
От несметных пожатий, объятий кандалов.
И устали уста – от бесчисленных улыбок,
От раздельности слов, одинаковости слов.

Примелькались глазам лоскуточки имитаций –
Обветшалое вымыслом творчество само –
Световые эффекты небесных декораций,
Видовые картины земного кинемо.

Спят, остынув, сердца – и холодный сон глубок их,
И покоен их отдых от стольких поз и фраз,
От исканий, скитаний, страданий одиноких,
От трагических фарсов, от грима и гримас.

Притаились, притихли, замолкли и застыли –
В тишине, темноте, пустоте, навек одни.
Мировые метели в купели звездной пыли
Затушили неверные, лишние огни.

У двери каменные гости –
К нам Смерть и Страх напоследях.
И люди – тени, люди – трости
На непомерных площадях.

Ребячьи руки точно спицы,
Голодной птицы стук в окно.
Мы скоро скажем: дети, птицы –
Да, это было, но давно.

Родная, встань, всплесни руками –
Ты детям хлеба не дала.
Но над зарытой – только камень,
На погорелой – лишь зола.

Ведь правда нам была дороже
Тебя и дома твоего.
Неужто правда – дело Божье,
А человечье – естество?

Нас неготовыми доспели
Проговорившие грома.
Покров нам – каменные щели,
Тяжелоярусы – дома.

Мы молча ждем, могилу вырыв,
Удару шею обнажа –
Как раб на плахе ждет секиры,
Как вол на бойне ждет ножа.

Как вол на бойне, раб на плахе –
Связали нас, зажали рот,
И в горьком прахе, в бледном страхе
Молчит поэт, и нем народ.

Не будет так. Клянусь гробами,
Уже раскрытыми для нас:
Порабощенные рабами,
Мы им споем в последний раз.

Споем, что прав державный лапоть,
Венцы сегодня свергший ниц,
Но завтра – слезы будут капать
На сгибы Пушкинских страниц.

Споем, что ветхи краски партий,
И сквозь поблекшие листы
Проступят вечных знаки хартий –
Всё те же звезды и цветы.

Споем, что слово правды – с нами,
Что слова жизни – страшен гнев,
Что тот, кто бросил в слово камень –
Не оживет, окаменев.

На лобном месте, веку злого
Лихие вины искупив,
Мы верно сдержим наше слово,
Не изменив, не отступив.

Совьем лирические бредни
В созвучий вольных коловерть
И кончим ямб, свой ямб последний
Прощальной рифмой к слову «смерть».

Был вечер утру солнца равен –
Пронизан светом каждый миг,
И в старой лавке старый раввин
Перебирал страницы книг.

«Находит Бог свои утраты
На дне морей, в песках пустынь,
И возмещает седьмикраты
Он оскорбителям святынь.

Но если мы падем на лица
Свои у страшных Божьих ног –
Он отомстит и примирится:
Не вечен гнев, но вечен Бог».

Лоскутьев темные отрепья,
Бумаги шелест, звонкий торг –
И строгих рук великолепье,
И глаз экстатика восторг.

А рядом – город: в шума лаве
Гудит мотор, звенит трамвай.
О, старый равви, мудрый равви,
Напрасных снов не вызывай.

Смерть поколенья – смерть и Бога.
Что новый род – иной кумир.
Но наша в вечности дорога.
Не вечен Бог, но вечен мир.

И будем век мы тщиться всуе
Сойти с дороги слепо той,
И ужасаясь, и любуясь
Мирскою буйной лепотой.

И нам у сонных побережий
Покоя смерти не вкусить,
Моляся Времени, о еже
Нам нашу вечность износить.

И мед, и яд – слова очарования.
Кто знает их – премудр и тайновещ.
Всегда – о, да – прекраснее название,
Чем названное – чувство или вещь.

Безумный маг великого молчания
Заветную снимает пелену –
И сам тогда во власти волхвования,
У чар своих, у слов своих в плену.

И видит он сияние мечтания,
И молит он: – Прекрасное, ко мне! –
И слышит он: – не то, не там, не та, не я, –
И гнется он под тяжким знаком Не.

Очерчен круг. Дневной неволе – дань ее:
Условностей заученный словарь,
Бесценных книг дешевые издания,
Небесных тайн житейский календарь.

В страстную полночь страсти и страдания
Дано одно – смотреть и целовать.
А те слова – те страшные, названия –
На них темна заклятия печать.

Есть слова – не от уст к устам, –
Ласковые, как небо летом,
Радостные нездешним светом,
Вспыхивающим только там.
И не знаем мы даже, где там
Есть слова от сердец к сердцам.

Есть слова – как кровь на клинке,
Жалящие отравным жалом,
Ранящие слепым кинжалом,
Острые – как стекло в песке,
Страшные – как бичи отсталым.
Есть слова – от тоски к тоске.

Ласковые – нам снятся сном,
Облачные – летят бесследно.
Яростные – навек, победно,
Резанным на меди письмом,
В памяти остаются бледной –
Выжженным на душе клеймом.

I. Интимная

Свободно и пусто в комнате,
Все вещи на своих местах.
Подглядывающие, полноте
Метнувшийся поднимать страх?

Зачем вы дразните мороком
Вкось видимых нечужих лиц?
Тревожите, шелестя ворохом
Не тронутых никем страниц?

Так вот какие – ревнивые,
Лукавые друзья ночей,
Пугающие и пугливые,
Вы – души неживых вещей.

Так вот что за дверью грохало,
Стучало внутри коробка –
Вам хочется, чтобы вас трогала
Человеческая рука.

И чуть, другим отвлеченная,
Гляжу, не замечая вас –
Как звери, к рукам приучённые,
Вы требуете моих ласк.

Ах, я бы с вами поладила,
И мне ваша тоска близка,
И я бы хотела, чтоб гладила
Хозяйская меня рука.

А строчки мои неловкие,
Хромающие всё звончей –
Не те же ли хитрые уловки
Являющихся душ вещей?

II. Канон

Кто без меня был у меня вечером сочельника?
Мглил у огня – кто без меня – ветки можжевельника?
Тайный гость.
Был у меня – взор уклоня –
Вечером сочельника мглил у огня
Ветки можжевельника – темную трость –
Тайный гость.

Взор уклоня – в ночь ото дня – дымами овеянный,
Темную трость – бросил у меня, стихший и рассеяний,
Тайный гость.
Терпкую гроздь – в ночь ото дня –
Дымами овеянный, бросил у меня,
Стихший и рассеянный – терпкую гроздь –
Тайный гость.

Сердце пронзил – зов иль вопрос? тень невозвратимого,
Острый гвоздь – сердце пронзил – забытого любимого –
Крестный гвоздь.
Зов иль вопрос – не мне, не мне –
Тень невозвратимого – но нет, но нет —
Забытого, любимого – крестный гвоздь —
Тайный гость.

III. Свободная

Я без имени, я без отчества,
Без приюта в толчее мирской.
Но бессонное строит зодчество
Потаенного одиночества
Удаленный мне мой покой.

Городской машины колесико,
Полустершееся на ходу –
Я на свет не высуну носика,
Я – надломанного колосика
Незаметнее – пропаду.

Но – скользну в себя легче тени я –
И не прежняя, и не та,
И наитием озарения
Я в безумии приближения
К Сердцу Мира и к тайне тайн.

Одиночество и фантастика
Начинают свой брачный пир.
Слышишь? Музыка. Видишь? Пластика.
Крест огня в кружении – Свастика.
Хочешь? Творчество. Можешь? Мир.

IV. Безнадежная

Кто знал, как я, соблазны одиночества –
Влекущие провалы пустоты,
Все тайные, все темные пророчества
Тоскующей, взыскующей мечты, –
Тому равны и торжище, и студия,
Ему на них себя не раздвоить,
Но в келии безмолвия, безлюдия –
Таимому – таиться и таить.
Ему нейти печалить или радовать
Свои глаза убором красоты –
Но потаенно, отдаленно складывать
Сокровища смиренной нищеты.
И вдруг – чужих, своих ли отклоняющей –
Увидит, одиночества на дне,
Что он себе – другой, чужой, мешающий,
Что он с собой – вдвоем, наедине.
И горестно возропщет, и восплачется,
От стен к стенам безвыходно снуя —
И отойдет, и убежит, и спрячется
Он от себя в толпу чужих не-Я.

V. Рабочая

День заколот тенью черной. Вот твой молот, вот твой жернов.
Необорно и упорно в слово словом снова бей.
Слов раздавленные зерна пасть расплавленная горна
Варом слижет, жаром снижет. Ты же смей, не робей.

Пусть, клубяся дымным гимном, уст устами ищет пламя,
И, яряся диким скимном, сгорблен короб – горб огней,
И взаимным прыщет ливнем, метит – ты в нем – встретить бивнем –
Не яви страх, в быстрых искрах стой, умей, пой и смей.

Слов зыбучесть и текучесть вылей в жгучесть, в силе мучась,
Куй им огненную участь – испытуем, не жалей.
Мук и пыток прав избыток, звука слиток плавь, созвучась,
Как напиток, как струи ток, слово лей, слово лей.

Слова сгусток, сжатый в жгуты, вынь у огненного спрута
И, как злато – Бенвенуто, стих чекань, стих чекань.
Год работы иль минута – вот он, вот он, пресловутый,
Гнутый, мятый многократы, явит сплав славы грань.

Здесь означен, весь прозрачен, как чертог украшен брачный,
Как восток, окрашен в утра перламутровую рань –
Или, – гневный, строг и мрачен, рог заката огнезначный
И набата зевный плач он, боя вой, бури брань.

Ты же, скован заклинаньем, обетован послушаньем,
Пред созданием готовым, перед словом, мастер, встань.
Делу рук своих – признаньем, телу мук своих – дыханьем,
Весть во мгле дней, честь последней славы слову дай дань.

VI. Напрасная

В далекой комнате задвинута
На полке, книгой между книг,
Я жду, ко мне, давно покинутой,
Придет неверный мой жених.

Войдет походкою неспешною
И сядет в кресло у стола –
И станут сказкою утешною
Все помыслы и все дела:

И я, слепая от рождения,
Глухонемая – обрету
Все царства слышанья и зрения,
Всей милой речи теплоту.

Где шрамы язв, где пятна тления,
Оцепененья синева?
Не в зимнем сне, не в мертвом плене я –
Но вся в цвету и вся жива.

А он, преображенье даруя
Одной мне только внятным: встань —
Бормочет в кресле сонно старое:
– Да, жизнь прошла, куда ни глянь.

VII. Последняя

Шесть дней прошло моей недели,
И день седьмой.
Кто здесь со мною на постели –
Немой, не мой?

Не видно глаз, не слышно речи,
Нигде, ничуть –
Но холодом сжимает плечи
И страхом грудь.

И никого, и ничего нет
Внутри кольца –
Но поцелуй бесстрастный гонит
Кровь от лица.

А, Темный Рыцарь, многих вышиб
Ты из седла –
Но твоего копья не выше б
Моя стрела!

Пойду сама, твоей навстречу –
Петле-тесьме,
И вечной памятью отвечу
Я вечной тьме.

Но темная яснее риза,
Виднее круг:
Чему мой гнев, кому мой вызов?
Со мною друг.

Ведь только с ним в пределах мира
Я не одна.
Какая царственней порфира,
Чем пелена?

И я зову: иди же зыбку
Мою качать,
И дать устам моим улыбку –
Твою печать.

VIII. Веселая

Черным окошко занавесила,
Белые две лампы зажгла.
Боязно чего-то и весело,
Не перед добром весела.
За день-то за долгий намаешься,
Ходишь по людям по чужим,
К маленьким пойдешь ли – спокаешься,
Вдвое спокаешься – к большим.
Дай-ка, оденусь попригляднее,
В гости пойду к себе самой.
Будет чуднее и занятнее
Речи вести с самой собой.
– Милая, вы очень фривольная.
– Милая, я на колесе.

– Бедная, есть средства – безбольные…
– Бедная, пробовала – все.
– Нежная, где друг опечаленный?
– Нежная, заброшен, забыт.
– Певчая, где голос ваш хрустальный?
– Певчая, хрустальный – разбит.
– Порченая, знахаря надо бы.
– Порченая, знахарь-то – я.
– Гордая, есть пропасти адовы.
– Гордая, и там я – своя.
– Грешная, а Бог-то, а любящий?
– Грешная, знаю. Не дано.
– Нищая, на гноище, в рубище.
– Нищая, верно – и смешно.

Что уж там громкие названия,
Жалкие, жуткие слова.
Проще – бесцельное шатание,
Правильней – одно, а не два.
Сердце, разбившись, обнаружится
Обручем игрушки – серсо.
Весело взвивается, кружится,
Прыгает со мной – колесо.

На перекрестке Лель подошел к Снегурке –
Там, где пестрит афишами забор.
Он – в кожаной скользкой куртке,
Она – в суконном tailleur.

– На «Двенадцатой Ночи» вы уже были?
– Нет, я боюсь вечерней темноты.
– Двенадцатая ли, ты ли?
– Единственный, это ты.

– Слышали, опять голодный бунт в Коломне
– Не говорите, кошмар наяву.
– Приснившаяся, напомни.
– Я помню, но не зову.

– Февральский сахар, а по карточкам марта.
– В августе, значит, получим за май.
– Ты – случай? красная карта?
– Проигранная. Прощай.

– Уезжаю, не зная, куда назначат.
– Мне сюда, на Сретенку. Добрый путь.
– Ты – Встреча моя. Удача?
– Ты вспомнил? поздно, забудь.

С завязанными глазами, точно в жмурках,
Догнать – не догонит марта апрель.
Потерянная Снегурка,
Растерянный, глупый Лель.

Зеленые

Да что ж это за листики весенние.
Раскрытые так трепетно и молодо?
Им – синее небес благоволение,
Им – солнечное, праздничное золото.

А мы-то, мы – домов своих теснинами,
Асфальтовыми теми тротуарами –
Мы сушим их, мы душим их невинными,
Мы делаем их блеклыми и старыми.

И все-таки, стыдяся и досадуя,
Со всяческой расценкою и мерою,
Мы плачем перед ними – нежно радуясь,
И молимся им – горестно не веруя.

* * *

Светлый диск в кольце туманном,
Бледный в бледном круг –
Ляжет поздно, встанет рано
Мой небесный друг.

Ночью бродит, луч наводит
На крыльцо в саду –
Смотрит, кто ко мне приходит
И кого я жду.

Днем над домом незнакомым,
За чужой стеной –
Метит облачным изломом
Шаг неверный мой.

Нас обоих верно тянет
К той же кривизне –
И покоя нет, и сна нет
Ни ему, ни мне.

* * *

В окно влетели стайкой белою –
Ночной налет, дневной наряд –
И надо мною, онемелою,
Вершат им ведомый обряд.

Коснутся плеч моих усталости –
За ними крылья в серебре.
Коснутся сердца темной алости
Покоем неба на заре.

Ах, пыль земли забыть умела я
И видеть только высоту,
Где раскрывались крылья белые,
Все на свету и на лету.

* * *

От звезд норовя занавеситься,
Под облачный спрятаться плат,
Заря загляделась на месяца
Бродячего краешек лат.

Хоронит за ближней осинкою
Свои пересветы венца,
Туманною кроет ширинкою
Несносную алость лица.

– Когда бы не копья те звездные,
Не те потайные ключи —
Послала за ним бы и поздно я
Косые, цветные лучи. –

Но жить ей впотай заповедано,
Небес на краю, под замком –
И латнику бледному вслед она
Махнет рукавом – ветерком.

* * *

С неба шел, на землю падал
Летний дождик, частый, меткий,
И друг к дружке жались рядом
Две березки, две соседки:
– Не побило бы нас градом,
Не помяло бы нам ветки. –
И бежали старым садом
Две сестренки-малолетки,
И смотрели робким взглядом
Из жасминовой беседки:
– Ай, не трогай, дождь, не надо,
Мы же крошки, мы же детки. –
Дождь смеялся, на земь, на дом
Водяные метил сетки,
Дождь пролился водопадом
И сквозь солнце брызгал, редкий.
И равнялися нарядом
Две березки, две кокетки.
А сестренки были рады
Мокрой травке-разноцветке.

* * *

Нездешний

В путанице поворотов,
Разбегающихся дорожек –
Спрашиваю прохожих,
Изредка молвит кто-то,
Бросит на ходу: «не знаю»,
Торопко пробежит: «не здешний».
Это – цветопад вешний
По ветру облетает,
Бледные сквозные хлопья –
Белые лепестки черешни.
Это – мечта утешней
В матовом сне опия.
Это – моя Утопия
Оттепели поспешней.
Это ее, кромешней
Зыби, мути, топи, я
Про водами встречаю.
Вот это что — «не знаю»,
Вот это кто – «не здешний».

* * *

Метнулась пугливой кошкой,
Зацепила скупые фортки,
Постучала галкой в окошко,
Растворила дверные створки,
Мигнула зайчиком в луже,
Расплескалась синей канавкой –
И дразнит: а последней стужи
Не боится первая травка!

Желтые

И в тихой дали, в неба глуби
Такая нежность и покой,
Как светлый кто-то белизной
Сквозь голубую мглу проступит –

И он всем полем нас полюбит,
Нам улыбнется всей рекой,
И отпускающей рукой
Нас примирит и приголубит.

Ах, это тот, кого на свет
Каким названьем ни уродуй –
Зови природой иль погодой –

Большой талант, большой поэт
Кончает осени сонет
Очаровательною кодой –
Под вечер дней, на склоне лет.

* * *

Березка растет высоко,
Ветки наклонив низко.
И до неба недалёко,
И от земли-то близко.

Ей сверху – лазурь и алость,
Снизу – тьма и прохлада.
И – слабость то или жалость,
А всему она рада:

Полоскам на белом платье,
То ли кружеву в косах,
Тому ль, что скоро лежать ей
На вечерних на росах.

Невольно, светло красуясь,
Ждет: придет он и взглянет –
Кто, жадно ею любуясь,
Насмерть ей сердце ранит.

* * *

Бесцветный день – оторванный листок
В расплывчатости тающих кристаллов.
А где-то дней ликующих исток
Горит зарей пылающих кораллов.

Пустых речей – бряцающих кимвалов –
Чужих людей томительный поток.
А где-то есть – единственный Качалов
И есть – о, есть – Ахматова и Блок.

Вся жизнь, вся жизнь – разорванные ткани,
Немой души расколотые грани,
Слепой мечты разбитая эмаль.

А где-то есть всё то, всё то, что снится,
Что никогда, нигде не повторится.
И, если есть – мне ничего не жаль.

* * *

Кривыми улицами непролазных
Идти до тайныя черты
И видеть в лицах безобразных
Лик непорочной красоты.

Внимать, как с веток листья вязу,
Хрустя, совьются и замрут –
И видеть в щелях черных пазух
Его весенний изумруд.

Всё, всё, что на земле ни сталось –
Таить, как некий вдовий сон:
Одежды темныя линялость
Сменить на пурпур и виссон.

И вот – дойдешь до той до грани,
Там остановишься и ждешь –
Когда же сущей правдой станет
Твоя пророческая ложь?

* * *

Зашумели, зашуршали
Листья у крыльца –
Это платья побросали
Братья-месяца.
И бегут – под землю лестниц
Не замел бы снег.
Только самый крайний месяц
Замедляет бег:
Жалко листьев яркий пояс,
Поздних ягод-бус,
И кусает, беспокоясь.
Золотистый ус.

– А и мать-земля скупа шить,
Изорвешь – латай,
Сентябрем уйдешь под пажить
Оборотит в май.
И с тобою той весною,
Новым платьем чист,
Станет по пояс травою
Оброненный лист. –

* * *

Вечерни солнца конченная треба.
Пути на запад облачные метки.
В чужом саду, в заброшенной беседке
Под вечер успокоиться и мне бы –
И видеть сквозь темнеющие ветки
Полоски еще розового неба.

Последний звон – на ивах, на вербах ли,
Куренье смол игольчатым кадилом.
Ах, на моем далеком юге, снилось,
Родные тополя сильнее пахли,
И я о севере грустила милом
Острее – там, в забытой белой сакле.

Как непохожи там и здесь природа,
Здесь – Антигона, там же — Клеопатра.
Но здесь я у подножия Алатра,
У темной грани светлого восхода,
Но ближе здесь небесного театра
И высь и даль украшенного свода.

Вечерняя прохлада нежить рада
Чужого сада тихую беседку.
Пора идти. Еще мгновенье взгляда —
И снимок спрятан в темную кассетку.
Но я его возьму, когда мне надо,
В моих стихов узорчатую сетку.

Иерофант ли знаком знания,
Иль слова магией поэт –
Равно напрасно ловят грани Я
Неуловимый тайносвет.

Равно искусства сети гибкие
И знанья шаткая ступень –
Не емлют тайны вечно зыбкия,
Чужого сердца светотень.

А там – чернавка, позабытая
У придорожного крыльца,
Глазами сказки видит скрытое
От мудреца и от певца.

Игра ли то слепого случая,
Закон ли вещей глубины,
Но все созвездия, созвучия –
В девичьи косы вплетены.

Мои причуды и прикрасы,
Энигм и рифм моих кудель,
Моей улыбки и гримасы
Очередная канитель.

Если мы плачем кровавыми слезами,
Бросив – незрячим ли? – под ноги любовь –
Боль нашу спрячем гранеными стихами,
Ими означим пролитую кровь.

Зримые зорче «колеблемые трости»,
Нашепта, порчи суха беда лиха,
Пыточной корчей раздавленные кости –
Там, в узорочье росного стиха.

Сердце ли радо весенним светозвонам,
Райского сада ли ветвью зацветем,
Если не надо для счастья ничего нам –
Струнного лада ливнем изойдем.

Что ж это, что же – такое дорогое,
Счастья дороже, страдания больней,
Совести строже, приманнее покоя,
Милости Божией – Смерти – сильней?

Скорби ли лава, блаженства ли то море,
Страсти ль отрава, то бездна ли греха –
Верно и право немотствуют в затворе,
Слуги устава – подвигом стиха.

Приутихшая, невеселая
Вечерняя Москва, старинная.
Темнота на ощупь тяжелая,
Улицы кривые, длинные.

Тени одна другой сторонятся,
Опасливо по стенке тянутся,
Встретятся и не поклонятся,
Разойдутся и не оглянутся.

По асфальту ступаю с краешка,
Сторонясь, не оглядываясь,
Пальцами трогая, не знаю, что –
Как прибираясь, опрятываясь.

Безыменная и бессловная,
Давняя, неизгладимая
Земли моей обида кровная
Прикипела, прижглась к груди моей.

Болью душа моя проточена,
Мое тело измором пытано.
Я как ты, земля, и точно ты,
В твоих ранах до недр открыта я.

Пустыми глазами вглядываюсь:
Во мне ли то или около –
Метнулись в полнеба радуги,
Плеснули в полуночи рокоты.

Хлынули прибои светами,
Вихрями налетели молнии.
Это ли мое сердце – это ли
Мое сердце переполненное?

Закружилось, забилось, схвачено
Круговых огней метелями –
В пляс ударится то ли в плач оно,
Налету пронзено, подстрелено.

Как лампада, земля стеклянная
Извнутри замерцала пламенем,
Струйчатыми диафанами
Стены засветлели каменные.

За глухими дверьми, за окнами
Растопились слезами частыми,
Пробежали навзрыд потемками,
Смехом просияли ласковым.

Да не камень то плачет, радуясь,
То не вздохи счастия, боли в нем –
Это я взметелилась в радугах
Хлынула звездным проливнем.

Распростерлась – попираемая,
Обнимаю – отверженная,
Вечно живя, что миг умирая –
Ночь, песнь, любовь – миродержная.

Земную тягу вынашиваю
Поступью неслышною, женскою.
И откуда что – не спрашиваю,
Но – земля от земли – блаженствую.

1. Эктения

Летучие снега. Луга и тучи – белый саван. Смыл берега, слил в пену кипень жгучий – холодная, слепительная лава. Эй, жизнь не дорога. – повыйти, что ли, в поле, – на воле схватиться силой с метелью поленицей, сестрицей ро дною? Холодная, помилуй.

Нога в хрустящей, блестящей парче утонет, заслонит глаза покров кисейно-снеговой, с головой схоронит покой от века нежилой. Разверста ворог дуга — долой со света в бе­лой тьму утробы, в сугробы спрятан, в богатые, глазетовые гробы, мглистой пеленой повит, укрыт от ветра истовой могилой – Немилая, помилуй.

Игрой потешь лихою околесиц, запутай без пути, позакружи причудами, повысмей, зашути погудами разного­лосиц, заворожи у ведовской межи. В пески пуховые, снеговые зарой – укрой у ледяной доски — от страсти на­прасныя, от праздныя напасти, от власти бесстрастныя тоски, от пагубныя боли и от постылой неволи любовныя – Бескровная, помилуй.

2. Прокимен

В немое било стукнув глухо.
Ступая тупо в мутной мгле,
Идет начетчица-старуха
Творить метание земле.

Стан перетянет жесткий пояс,
Не дрогнет нитка сжатых уст.
Лишь выдаст старость, шубой кроясь,
Сухих колен морозный хруст.

Идет, и вдруг – как вздымет руки,
Как грянет оземь черствым лбом,
Запричитает по разлуке,
Заголосит по неживом,

Как завопит в тоске несносной,
Твердя святые имена –
И вихри вслед размечут космы,
Ее седые дьякона.

И в смутных светах, в бледных бликах
Едва проступят образа,
Иконостасов дымноликих
Несосветимые глаза.

И, чуть завидев строгих очи,
Сама от страха не своя –
Не то блажит, не то порочит
Чужие скорби плачея.

3. Тропарь

Холодно, холодно. Беда ледяная, неминучая настигла, мучает иглами колотого льда. Долог, холоден путь – лечь под белый полог, отдохнуть. Не вздохнуть, не разомкнуть век заиндевелых. Тело, как чужое, не сгинается, опускается чуть живое на холодную, на белую постель. Белый хмель над ним осыпается – спит, не просыпается, пронзенное снежными копьями, нежными хлопьями занесенное. И не дышится, только слышится – где? когда? талая вода из-подо льда пробивается, собирается в ручьи, и журчит, и бежит – куда? – да к тем же, всё к новым фиалкам лиловым, подснежникам горько-медовым. То не колкие иглы суставы пронзают, – пронимают землю иголки-тонинки, молодые былинки-травы. Не метели морок слепит неразглядно, – цветопадный ворох вишен в апреле. Не старуха седая вопит, убивается – усмехается красота молодая.

Не спи, не спи, вставай –
По-на лугу
Давай дышать, давай
Жить на бегу.

Тебе и мне – цветы.
И ты, и я –
Светясь – и я, и ты –
Бежим, смеясь.

Ай, полна вода
Хмельным-хмельна.
Да нет, нет да – ну да –
Весна-красна.

4. Полиелей

Да что же сталось? куда девалась лихая, злая вьюга снежная? ты, нежная подруга, красавица, забавница, шутила-потешалась, шутя заворожила, насмешница досужая, ты стужею трескучею измучила, шутя заполонила, до смерти
зашутила, ты, милая, до смерти залюбила и необорной силой из мертвых воскресила чудотворно. К тебе зову, тобой живу, и славлю тебя — любя. За кубок пыток – о горький страстной напиток – тебя хвалю. Я кровь и воду
лью. Я желчь и уксус пью. Тебя хвалю и славлю. И ставлю твой медный жезл, твой звездный бич я – как знак позора и величья. Ты зимняя весна, ночное солнце – на донце сна ясна. Хочу тебя, хваля, найти, признать, назвать. Ты – мать земля. Ты вся в себе, и я в тебе, душа, любовь, и боль, и счастье. И ты во мне, в моей великой части, ты малая пес­чинка, пушинка, зеленая тониночка-травинка, ты крошечная звездочка-снежинка.

Ранним днем, тонким сном –
Талый снег за окном.

Малых рук, сонных глаз
Тайный зов, темный сказ.

Коврик шитый в углу,
Котик спит на полу.

И дремля, и тая,
Ты со мной, ты моя.

Первый луч, ранний свет,
Тонкий сон, талый снег.

I. Прибой

Ой ли и солоны волны,
Соли да горечи полны.
То ли у берега, то ли у дна –
Горько волна солона.
Как ни разлейся, ни хлынь –
Соль да полынь.

Бьются до боли прибои,
Боли от ярости вдвое.
Грянет о берега острый висок,
Канет, изранен, в песок,
Гривистый ринет забой,
Сгинет прибой.

Холодно-голые скалы,
Полые злые оскалы –
Ловят на зубья зеленую кровь,
Горько-соленую кровь.
Да люби пьет, до зела —
Злая скала.

II. Мертвая зыбь

Там глубо ко, там глубоко, там на дне,
Там, где оку свет не свет, ни заря,
Там, где водоросли белые одне
Пальцы-щупальцы тянут не смотря,
Где не водится и блестких, ладных рыб,
Где не шоркает жесткий, жадный краб,
Там, где плоские уступы тупы глыб,
Кроя дна скользкий скат, бездонный трап –
Там проступят в тусклом фосфора огне
То плечо, то рука, то голова.
Кто же эти, кто же эти – там на дне?
Сорок два их, сорок два, сорок два.
Как узнать улыбку милого лица
В одинаковом оскале всех губ?
Своего не угадавши мертвеца,
Каждый – страшен, каждый – труп, каждый – люб.

Почему они стоят, все стоят, стоят?
Под водой, как живой, колышим ряд.
Мертвыми руками шевелят, шевелят,
Мертвыми губами говорят.
Онемелым ртом послать живым – слабый зов,
Ласки рук онемелых им простерть.
Кличут, дышат, шепчут, молят – и без слов
Внятно: жизнь, любовь. Тихо: спрут, смерть.
Чья душа – и не жива, и не мертва –
Там не с ними, под водой, в западне?
Сорок два их, сорок два их, сорок два –
Там – глубоко, там – на дне, там – на дне.

III. Затишье

Волна вольна. С луною на приволье
Целуется, рифмуяся, волна.
На взморье, на просторе, на раздолье
Купается, качаяся, луна.
Луне в лицо бросает искры соли
Волна – со дна.

Не разобрать вон в том лукавом диске
И не запомнить, сколько ни учи, –
Скользящие то лунные ли брызги,
Светящие морские ли лучи –
Так слитны, так неразличимо близки
Они в ночи.

Луна – волной, волна – луною дышит,
Чуть слышимы, колышимы едва,
И дали лунной волны в сердца нише
Печали струны тронут дожива:
Их шлют со дна, всё ласковее, тише,
Те – сорок два.

Укладочка моя спрятанная,
Украшенная,
Хорошенькая, приглядная –
Не страшная.

По полю по алому – цветики
Лазоревые,
Со травы стебельчаты, с ветви –
Без корени.

Ох, ношенная
На плечиках –
Полным она полна, полнешенька,
В обручиках тугих, в колечках.

Уложена, улаженная –
И не то лкнется.
А щелкнет ключ, а звякнет в скважине –
Ото мкнется.

Внутри – горицветы, в лад они
Сверкнут искрами,
Зерном пересыпятся окатным
И бисером.

Мои города разваленные
Парчами лягут золотными,
Пустые дали –
Полотнами.

Мои петли не зря висели –
Те самые
Богатые бусы-ожерелья,
Пояса мои.

Не хлеб, не вино по осени
Питье-съеденье,
А красное, скользкое, тесано
Камение.

Кому-то мое приглянется
Приданое?
Кому достанется, во всем глянце,
Оно заново?

Тащить на себе укладочку,
В пыли, в замети,
Забавную загадав загадку –
Для памяти:

Где шьют по земле по нетовой
Пустоцветики?
Отгадка: как ни переметывай,
А – у Смерти.

Загадываю
Наудачу:
Где плачут, когда я радуюсь,
И радуются, когда плачу я?

Отгадка: как ни заглядывай,
А – у Бога.
Ой, дьявола со дна укладки
Не трогай.

I

На Москва-реке, по-за Москва-рекой,
Что ни день под землю опускается,
Что ни ночь на небо подымается –
Нет покоя изотчаянной душе мирской,
Угомона неприкаянной тоске людской,
Не умается она, не унимается.

По снегу по крепкому шаги хрустят,
Ног бессонных беспокойных топоты.
Чьи же то украдчивые шепоты?
Чьи же то платки тугие на плечах шуршат?
Кто такие, кто такие по ночам вершат,
Крадучись, догадчивые хлопоты?

Перекрестки-переулки спят – не спят,
И во все незрячие оконницы
Недреманные глядят околицы,
Как сугробы мнут нажимами тяжелых пят, –
Пробираясь – чет и нечет, сам-четверт, сам-пят –
Богомольцы всё да богомолицы.

И у всех, у всех в ушах и на устах:
Двинулась Царица приснославная,
Новоявленная, стародавняя.
И несут от церкви до церкви впотай, впотьмах,
На рабочих, на усталых на своих руках
Образ Божьей Матери Державныя.

Ладаном возносятся от многих уст
Воздыхания и сокрушения,
Упования и умоления.
Очи теплятся свечами во сорокоуст.
Пенье – стоны заглушенные и тонкий хруст
Рук, поднятых в чаяньи спасения.

Плачут горькие: – Как были три петли,
Так они по горлышку приходятся.
Кто и выживет – навек уродица.
Ты не нам, крапивам сорным, благодать пошли,
Ты за малые за травки Бога умоли,
Оглянись на деток, Богородица.

Шепчут нежные: – На что цвести цветам,
Если высохнуть никем не взятыми,
Без вины кручинно виноватыми?
Ты нечаянною радостью явися нам
И зарей незаходимой улыбнися нам –
О Твоем же Имени и святы мы.

Молвят злые: – Заплутали без пути,
Впали во прелестное мечтание.
От бесовского избавь стреляния,
Тихое Пристанище, от бури ущити,
Вызволи, Споручница, из адовой сети,
Смерти нам не дай без покаяния.

Так и носят о полуночной поре,
Провожая низкими поклонами,
Вздохами, слезами затаенными.
Не оставят ранее, чем утро на дворе,
И поставят Матушку в Страстном монастыре,
С древле-соименными иконами.

II

О ночную пору на Москва-реке
Поднялася, веется Метелица,
Вьюжится, и кружится, и мелется,
Неодета, необута, пляшет налегке.
Как хмельная, в снеговом да вихревом танке,
Прядает, и падает, и стелется.

Вьется, завивается лихой танок.
А и свисты-посвисты глумливые,
А и крики-окрики шальливые.
У пяти углов да посреди пяти дорог
Разметались нежити и вдоль и поперек,
Нежити, во скрежете визгливые.

Средь пяти дорог да у пяти углов
Святки повстречались с грехитяшками,
Разбежались юркими ватажками –
В щели пробираться незакрещеных домов,
Баламутить, дразниться на тысячу ладов
Хитрыми лукавыми замашками.

Святки беленькими скатками катят,
Грехитяшки – серыми кружочками,
Пылевыми мягкими комочками,
И трепещутся-мерещатся кому хотят,
В подворотнях ежатся, как шерстка у котят,
Множатся за мерзлыми за кочками.

Перестрев Метелице пути-концы,
К ней кубариками взмыли-вздыбили:
– Мы на убыли, подай нам прибыли, –
Запищали несыта, что галочьи птенцы.
А Метелица: – Аминь, аминь, мои гонцы,
На две пропасти, на три погибели. –

На своем пиру да не в своем уме
Немочи и нежити тлетворные,
Поперечные и перекорные,
Закрутились-замутились в снеговой суме.
Стали святки – пустосвятки во кромешной тьме,
Грехитяшки – Грехи Тяжки черные.

Нечисти со всех сторон до всех хором
По миру тенетами раскинулись,
На поле болотом опрокинулись.
Там, где был престол – на Руси – ныне стал сором,
Что ни град – пожар – на Руси, что ни дом – погром.
Пустосвятки, Грехи Тяжки двинулись.

III

На честном дворе, в Страстном монастыре
Собрались Царицы, миру явлены,
Преискусно от людей прославлены:
Ризы Утоли моя печали – в серебре,
И Нечаянныя Радости – в живой игре
Изумрудов – искрятся, оправлены.

Купина Неопалима аки мак
Расцвела пылающими лалами,
Скрыта Троеручица опалами,
В жемчугах Скоропослушницы таимый зрак,
И одна Державная осталась просто, так –
Не грозя каменьями, металлами.

Собирался Богородичен собор
На совет о тяжком о безвременьи,
О кругом обставшей церковь темени.
В сумраке чуть теплится лампадами притвор.
А на паперти вопит разноголосый хор
Дьявольского и людского племени.

Молятся Заступнице кто сир, кто нищ,
Радостную славит тварь печальная:
– Радуйся, Благая, Изначальная,
Одеяние нагих, покров пустых жилищ,
Упование благих – с поруганных кладбищ,
Радуйся, Всепетая, Всехвальная. –

Молится Метелице кто зол, кто враг:
– Радуйся ты, бесное веселие,
Корени худого злое зелие,
Ты – имущая державу душевредных благ,
Упование взыскующих пропасть дотла,
Госпожа ты Кривда, лихо велие. –

Первая Скоропослушница вняла,
Купина – всем гневом опалилася,
Утоленье – Радостью закрылося,
Крепче Троеручица Младенца обняла.
А Державная – неспешно поднялась, пошла
К паперти, где стали оба крылоса.

Храмовой престол и снеговой алтарь,
Жизнь и Смерть – порогом узким делятся.
К Богородице идет Метелица,
Новоявленной навстречу – вековая старь.
И кому-то грешная стенающая тварь
Невозбранно, неотвратно вверится?

Госпожа благая, тихая – одна,
А другая – буйная Владычица,
Дерзостно красуется, величится
Над простой одеждой домотканой изо льна.
Той глаза – креста и колыбели купина,
А другой – двойное жало мычется.

Вечных глаз лучи скрестились, как мечи,
К бездне тьмы взывает бездна звездная.
И – приотворилась дверь небесная,
Приподнялся край покрова всенощной парчи,
И прояснилась, при свете заревой свечи,
Наверху – Невеста Неневестная.

Чуть довеянное сверху: Свят еси.
Чуть отвеянное снизу: Элои.

И Земля не надвое, но Целое.

Тихо на Москва-реке и по святой Руси.
Только небо голубое на златой оси.
Только поле чистое и белое.

1

Брожу вокруг да около
Ступенчатых сеней,
Фениста — ясна сокола
Жду много, много дней.
Жила я белой горлицей
За каменной стеной,
Молчальницей, затворницей,
Шестнадцатой весной.
Забуду ль, как на зореньке
Слетел ко мне Фенист –
В моей светелке-горенке
Лучист, перист, огнист?
Забуду ли, доколе я
Не пронзена стрелой,
Глаза его соколии,
Руки его крыло?

2

Что дождик слезы капали,
Что росы на лугах;
Догнать ли ветра на поле,
А птицу в облаках?
Пошла путем-дороженькой
Соколика искать,
Изнеженною ноженькой
По тернию ступать.
Мне беличьи, мне заячьи
Тропинки по пути.
Всем кланялась, пытаючи:
Где Ясного найти?
Не знали – ни соломина,
Ни папороть, ни ель.
Но сердце привело меня
За тридевять земель.

3

Мой Сокол в крепком тереме
У лютой у Тоски,
За десятью за две рями
Со двадесять замки.
«Докучница, разлучница,
Ты двери отопри,
Дай видеть ясный луч лица
И – всё мое бери».
Пустила злая, жадная
Три ночи ночевать,
Три ночи непроглядные
Фениста миловать.
Купила те три ноченьки
я дорогой ценой:
Прокинулась, точь-в-точеньки,
Я ведьмой, ведьма – мной.

4

Свою из-под убруса я
Ей косу отдала,
И стала ведьма – русая,
А я – как лунь бела.
Сменили исподтишенька
Румянец тек и уст,
Она горит, как вишенька,
А я – корявый куст.
Сняла из-под мониста я
Свой голос молодой,
Та – птица голосистая,
А я – шиплю змеей.
Не знала ведь доселе я,
Меняяся легко,
Что быть тоске веселием,
Веселию – тоской.

5

У милого, крылатого
Две ночи проводить,
Хмельного иль заклятого
Ничем не разбудить.
Напрасно разбирала я
По перышку крыло,
Напрасно целовала я
И в очи, и в чело.
Ах, дубу ли, высоку ли,
До травки у косы?
Фенисту ль ясну соколу
До брошенной красы?
На третью ночь – единою
Слезою изошла,
И сердце соколиное
Насквозь она прожгла.

6

Взглянул – я тоже глянула.
Не охну, не вздохну.
А сердце разом кануло,
Да камешком ко дну.
Ступила безнадежно я,
Как в омут по края:
Я – верная, я – прежняя,
Я – милая твоя.
И слышу, точно с башни, я
Сквозь полымя и дрожь:
– Ты старая, ты страшная,
Я молод и пригож. –
Пошла обратно маяться
Одна, одним-одной,
А Сокол утешается
Да с молодой женой.

Мы говорили красивыми словами – стихами
о радости и грусти
и о мечте, о красоте и об искусстве,
и о любви, и о печали –
мы обещали и звали.

Давно ли мы стали? – недавно –
говорить красивыми словами – стихами
о смерти бесславной,
о неминучей, о неизбывной доле,
о страшном дне, о казни дне,
и о стыде, и о неволе –
мы горевали и ждали,

Когда же настанет час,
когда же придет Он – больший нас,
кого мы и назвать не умеем,
но ждем – и ждать, зовем – и звать – смеем?

Тот, чьи уста –
непочатая чаша неслыханных созвучий,
певучей и краше, чем на море зори,
в чьем взоре – всё счастие наше, всё горе,
вся красота,
и все ключи, все тайны — все раны.
Придет Он – чаянный, званный —
в ночи, нежданно.

И скажет Он: солнце –
и славу рассвета
мы увидим впервые,
ослепнем от света.
И скажет Он: сердце –
и сердце в нас дрогнет
любовью впервые,
омытое кровью Поэта.
И скажет Он: песня –
и все наши маленькие песни
зажгутся прелестней, новей, чем утром роса на траве,
прольются в Москве, в России и в Мире,
отзовутся – всё ярче, шире –
в эфире планетном, в кометном, всесветном клире.

И те, что мы радостными пели устами –
звенели родниками –
и те, что мы горестным сердцем излили,
что плыли,
под слова сыпучею золою,
горючею смолою –
ах, все они станут такими, такими, такими,
как не были петы никем-то, нигде-то,
повторяя, от края до края, единое имя –
Поэта.

Быть может, пришел Он – и тоже тут, с нами,
вот тот или эта? вошел или вышла?
Мы вещими снами заслышали Поэта,
но слепыми глазами не встретим – и бредим, пророчим:
вот он там, о спетом бормочем:
его нет там.

И Песню мы снова на крест вознесем
и станем, святого окрест, сострадая воочью,
одежды кровавыя славы разделяя, разрывая на клочья.
И Песню оплакав,
и много имея явлений и знаков,
мы в мир понесем тревожные вести –
безумные песни – о блаженной утрате,
о распятом за нас, при нас, на закате
и взятом от нас, при нас, на рассвете —
Великом Поэте.

И кто унесет одежды чудотворной клочок –
тот лучше споет, на запад и восток,
о розе небесной, крестной,
о смерти воскресной,
о нерукотворной расскажет иконе – влюбленней,
о Лике – согретей, зорче – о тайне видений,
яснее – о сне, и о расцвете – блаженней,
споет и поманит, обманет и солжет
о Великом Поэте –
красивыми словами – стихами.

Дай, тебе расскажу я,
Что это значит – стих.
Это – когда гляжу я
В протени глаз чужих –
Там, как на дне колодца,
Сердце – одно двоих –
Взмолится и зайдется.
Это любовный стих.

Если заря проглянет
Сквозь дождевую сеть,
Если луна в тумане,
Если трава в росе –
Там, у родной могилы,
Куст васильков простых –
Это забытый милый,
Это печальный стих,

Если снежинки утром
Падают с высоты,
Если в незнаньи мудром
Около смерти ты,
Если ручейно шалый
И говорлив и лих –
Это шиповник алый,
Это веселый стих.

Если алмаз в изломе,
Если душа в огне,
Если в небесном доме
Днем Господина нет,
Если пустой лазури
Свод онемелый тих –
Это находят бури,
Это безумный стих.

Если, как тонкий холод,
Где-то внутри, на дне,
Сладкий услышишь голос:
– Пав, поклонися мне,

Мир тебе дам на выем,
Блага всех царств земных. –
Древним ужален змием
Этот прекрасный стих.

Это – когда подснежье
Паром с полей встает,
Где-то зовут – но где же?
Кто-то – но кто? – поет
И поцелуем вьется
Около губ твоих,
Льнет, и скользит, и льется –
Это любимый стих.

Стих – это Сердце Мира,
Тайн святая святых,
Стих – это милость мира,
Жертва хваленья – стих.
Стих – это весть о смерти,
Смерть – это жизни стих.
Это сердце поэта,
Это поэта стих.

А. К. (с пудрой)

Меж вымыслов лирических косметик
Приманчивей, обманчивее нет
Той, под которой маленький поэтик
Вдруг явится нам как большой поэт.

Скрывает благодетельная пудра
Шершавости, лоснистости грехи,
От критики утаивая мудро
Неловкие, неверные стихи.

Истертое, истрепанное слово
Неслыханным показывает вновь, –
Беспамятно, бессмертно… бестолково…
А имя той косметики — любовь.

Она, любовь – единая, простая,
От света к тьме блаженно низойдя,
Всё зная, всё терпя и всё прощая,
Булыжник в перл созданья возводя…

И есть другое: смоет краски грима
Холодная и трезвая вода —
И глянет бледно, станет недвижимо
Что искрилось, мерцая, как звезда.

Посмертным удаляет омовеньем
Цветы и пятна, музыку и шум,
И жизни ложь являет правды тленьем
Безжалостный разоблачитель – ум.

Ну что ж, друзья! чему хотите – верьте,
А у меня безумие в крови –
Я не хочу правдивой прозы смерти,
Я – за обман стихов живой любви.

P.S.

Не приложить ли шифра ключ при этом,
Хотя его всяк знает про себя? –
Надеюсь, Вы меня большим поэтом
Считаете, безропотно любя.