Архив стихотворений Веры Меркурьевой

Перестоявшись, киснет нектар,
Впрок солят только огурцы.
Давно и «Новь», и сам «Прожектор»
Простерли к Вам свои столбцы.
Вас извещает Тахо-Годи,
Что он к осенней непогоде,
Мечтой иль Павловым влеком,
Готов издать Ваш первый том.
А Вы — писанием «методик
И восхожденья» занялись,
Вы — наш arbiter и стилист,
Инструментатор и мелодик!
Вот так-то, чтя полезный труд,
Поэты улицу метут.

Но нет, земли ничтожный сор
Не затемнит правдивца взор,
Не заградит уста поэта
Чужой молвы бездушный толк —
Свой щедрый дар, свой вольный долг
Ты вспомнишь, данник Мусагета!
Уйдешь от ласковых долин,
Как ветер волен и один,
Туда, к пустынной горной келье,
Где буря правит новоселье.
И там увидишь землю ты
Такой покинутой и пленной —
Что к ней рванешься с высоты
Потоком песни солцепенной.

А. Ахматовой

Ступит ли на островерхий скат она –
и, не оскорбив занозами,
зацветет кремень нечаянно-негаданно
фиалками и розами.

Тронет ли сновидица-загадчица
узкою рукой, кручинною –
лед арктический растопится, расплачется
слезой аквамаринною.

Взглянет ли – неслыханно, невиданно
и земля, и небо – заново,
сердца больше нет в груди, дотла сгорит оно
свечою воску рдяного.

Усмехнется ль, нехотя-то, молча-то,
рта надменной половинкою –
дорассветная звезда дрожит стекольчато
встающею льдинкою.

А споет от полуночных снов она
и от месяца щербатого —
что песня на земле у нас прикована
и названа: Ахматова.

В.И.

Полу-смеясь, полу-тоскуя,
Полувсерьез, полушутя,
Разводы путаные вскую
Вокруг да около плетя,

Мои причуды и прикрасы,
Энигм и рифм моих кудель,
Моей улыбки и гримасы
Очередную канитель,

Я приношу Вам, как игумну –
Полу-обет, полу-обман,
Полузаветный, полоумный
Полу-устав, полу-роман.

И заодно с ним – полу-полый
Эмблематический пирог.
Ах, в этой пляске встречных «полу»
Его лишь цел пока зарок.

И сердца жар, что тает, плавясь,
И жар плиты – Вам в честь, и в месть –
Примите всё: вот так, как есть –
Полу-гневясь, полу-забавясь.

В тумане, на пороге меж
былым и небывалым, еле
виднеется Пришелец – свеж
с мороза, чист он, как метели
дыханье. – К нам пожалуй, здесь
тепло, уютно на помосте
вощеном, можешь мягко сесть
в подушки. Мы для встречи гостя
желанного хлеб-соль, вино
найдем – приветить посещенье
твое. Но что запасено
для нас тобою? исполненье
желаний? – Шелест муравы
под ветром-то – пришелец, слушай –
обозначается: – «А вы
чего б хотели? безделушек
на полочку? иль лоскутов
на платья? погремушек славы
за творчество? за труд – значков
почета? род людской, лукавый
род! Знаменья не будет вам
всем явного! но в час бессилья
тягчайшего, когда ни там,
ни тут не мило, и не крылья
несут, шумя, а точит лязг
оков души под гнетом будней
сплошных, в переплетенья дрязг
и мелочей, когда безлюдней
в толпе, чем в келье, – в этот час
новорожденье новолетья
дает редчайший дар – из вас
кому-нибудь – “учуять ветер
с цветущих берегов”, – налет
его едва заденет краем
крыла – и всё кругом поет
о счастии, и дышит раем
весны зимой, заводит – пыль
земная – золотистый танец
в столбе лучей, сверкает, иль
тускнеет – что? – не грязи глянец –
алмазов черный блеск. Кому
из вас тот ветер?» – Стихли в глуби
таимой все мы. Лишь кто любит
другого — молвит: «ей», «ему».

Венок сонетов

1

Стране и миру говорит Москва:
Я вам даю, в утеху и в угоду,
Всё, чем сама богата – всю природу,
Всю полноту земного естества.

Даю родных – не знающим родства
Семьи – равно ребенку и народу,
Голодным – хлеб, закованным – свободу,
Бездомным – кров, затерянным – права.

Грозит разбоем ворог у порога.
Стань на защиту дома своего —
Один за всех и все за одного –

Пока уступит тишине тревога,
И на урочный труд, и на покой
Страну и мир вновь позовет отбой.

2

Страну и мир вновь позовет отбой
Сиреной, глухо слышной и в подвале,
Под домом, где от смертоносной стали
Снарядов, за массивною стеной

Железа и бетона, под землей
Глубоко, в ночь налета укрывали
Мы старых и детей. А на металле
Обмерзлой крыши, под зловещий вой

Фугасов, бой зениток, грохот ската
Обвалов, наши старшие – ребята
Вчера – сегодня выросшие — свой

Дом стерегли от огненосок вражьих,
Пока не отпустил сигналом страж их
И на урочный труд, и на покой.

3

И на урочный труд, и на покой
Урочный разошлись. Кому – работа
Ночная у станка, кому – дремота
Угретая постели. Заводской

Гудок – тревога. Дрогнувшей рукой
В рукав не попадая, прочь от гнета
Стен, крыш – в поля, где, став у поворота
К реке, увидишь небо над Москвой –

В грозе и буре. Смоет каждый сектор
Его, голубизной слепя, прожектор –
Гаситель звезд – иль зарево кольцом

Охватит, упреждая багрецом
В дыму: на смерть небесная дорога, –
Пока уступит тишине тревога.

4

Пока уступит тишине тревога
Воздушная, зальется болью грудь
У нас за тех, кто выстояли, чуть
Не перейдя через ступень порога

Последнего, на страже у чертога
Кремлевского и у избушки, жуть
Смирив сознанием: кому-нибудь
Не уцелеть, но остальные – много

Нас – примут на плечи, поднимут груз
Бесценный – нашу родину, Союз
Советский заслонят несокрушимым

Щитом живых сердец, и отразим мы
Грабителя, став супротив него —
Один за всех и все за одного.

5

Один за всех и все за одного:
За старого и малого, за брата
И за сестру, злодейской пыткой ката
Истерзанных, за раннее вдовство

Жены, позор невесты, сиротство
Ребенка, чья обугленная хата
Дымится, и за угнанных когда-то
Отца и мать. По голосу того

Из нас, кто сам за всех одним-один
Стоит, чья адамантовая воля
Ведет нас от тягчайшей из годин –

К легчайшим, и на поле жита – с поля
Сражения – за ним, вокруг него
Стань на защиту дома своего.

6

Стань на защиту дома – своего
Удела в общем и своем селенье –
Частице родины, чье притяженье –
Страна – часть глобуса земли, в его

Всей шири. Лунной ночи ведовство
Осыплет хризолитами струенье
Рек полноводных, жемчугом – цветенье
Пшеницы полновесной. Торжество

Обилья, плодородия. Немного
Найдется драгоценностей в дому
Богатого, что зрелому уму

Хозяина дороже стали б стога
Колосьев золотого. Вот чему
Грозит разбоем ворог у порога.

7

Грозит разбоем ворог у порога
Высоких достижений и побед
Великих. Что ж! Захватчику ответ
Достойный дать Москва сумеет – строго

И беспощадно. Пролегла дорога
Двоякая: кто не на склоне лет
И сил – на фронт, а остальным – весь свет
Открыт. И разъезжаются, залога

Не оставляя ценного, и рук
Не связывая у бойцов. Наук
Плоды, искусства цвет – в вагоны

Грузят. За эшелоном эшелоны
Найдут везде, где снег или трава,
Бездомным – кров, затерянным – права.

8

Бездомным кров, затерянным права
Даны у нас в стране на честь и место
Под солнцем, на земле, что мягче теста
Ржаного и не подставляет рва

Ногам скитальцев, в суете едва
Успевших захватить с собою, вместо
Важнейшего – пустяшное, протеста
Не заявляя, хоть не день, не два

Стучат колеса – месяц. Как в могиле
Темно при светомаскировке – или
В вагоне так же нам темно, как тем

Родным, чья кровь багрянит реки, к броду
Не допуская, выкупая всем
Голодным – хлеб, закованным – свободу.

9

Голодным – хлеб, закованным – свободу,
Священную, свободу – полноту
Дыхания, свободу, что мечту
Преображает в творчество рапсоду –

Их мужество спасает в непогоду
Грозы военной. Нам ли темноту
Вагонную и день иль два в посту
Бесхлебицы – к армейскому походу

Приравнивать? Но все-таки скажу:
Хоть бледным отраженьем к рубежу
Страданья подойти – честней исход,

Чем благоденствовать как антиподу
Вдали от них, чье мужество – оплот
Семьи – равно ребенку и народу.

10

Семьи – равно ребенку и народу
Недостает. Будь сытно на хлебах
Чужих, а всё же неприветен взмах
Руки чужой, ведущей к обиходу

Чужому. Так ли? Мальчуган, от роду
Лет девяти, стоит в одних трусах
И майке, в тапках – выскочил впотьмах
Взглянуть на станцию, а поезд – ходу –

Ушел. Он в наш. Ну, телеграмму вслед
Детдома эшелону: цел Сережа,
Везем. И – каша у кого, одежа –

К нему. По нитке с миру — и одет
Голыш. Правдивы матери слова:
Даю родных не знающим родства.

11

Даю родных не знающим родства
По крови – братьев и сестер. Так скажет
Мать, чье владенье – не скупая пажить
Лишь для своих детей, а мурава

Шелковая, для всех – идет молва
Не зря – кто отдохнуть, устав, приляжет
На ней – та мать, чьих рук трудами нажит
Дом – весь простор, но не для баловства

Ленивцев сытых, не на подневолье
Рабов, а дом труда свободных, где б
Работники нашли приют и хлеб

И соль чужой страны – своя жива
В ней родина, давая всё раздолье,
Всю полноту земного естества.

12

Всю полноту земного естества
В окне вагона – трудно жадным взглядом
Окинуть: позади блестит нарядом
Снегов земля, а здесь еще листва

Зеленая, и неба синева
Безбурно улыбается громадам
Гор вдалеке, широким рекам, рядом
С безводными песками. Не мертва

Нигде живая сила, – не проснулась
Пока, но только ждет, чтоб прикоснулась
Рука людская к спящей красоте

Стихии – щедро творческой мечте
И воле даст она всю землю, воду,
Всё, чем сама богата, всю природу.

13

Всё, чем сама богата, всю природу
Свою раскинув, показала нам –
Скитальцам – родина, пока мы там
Каталися от запада к восходу –

Навстречу солнцу, с ним усвоив моду
Восточную – всё раньше по часам
Вставать. Конец пути. Выходим. Гам
Иноязычный северному роду

Для слуха – дик, для глаза диво – розы
Об осень. Вдруг: «вы из Москвы?» — вопросы
Дождем – о ней. И в начатой главе

Пути – второй – на подступах к Москве
Мы здесь. О ней, собратья с юга, оду
Я вам даю – в утеху и в угоду.

14

Я вам даю в утеху и в угоду
Уму и сердцу, о Москве мой сказ –
Правдивый в изощрении. Для нас
Она – маяк, светящий мореходу

Средь бурь, магнит, железную породу
Влекущий, на конце земли – алмаз
Сияющий бесценно, что ни час,
И что ни день бесценней, год от году

Всё ярче. Имени нельзя ей дать
Сильнее и нежней, чем слово: мать –
Земля. Для нас – ее детей — нет доли

Светлей, чем, к ней припав и в дальнем поле,
Внять, как орлицы зовом, рыком льва
Стране и миру говорит Москва.

I

Запушено на небо окно
Просеянною снеговой пылью.
Не выпрямиться ив сухожилью –
Заиндевелостью сведено.

Уснуло подснежное зерно,
Покорное зимнему засилью.
Белым-бело земному обилью,
Подземельному темным-темно.

Глубоко залегла тишь да гладь,
В потемках затаилась бесследно,
Бесчувственно, немо, безответно.

Снежинкам привольно зимовать,
Былинкам не больно истлевать,
Невидно, неслышно, неприметно.

II

Еще не светло, но уже не темно,
Шатнулись, качаются тени,
Прояснилось из-за деревьев окно,
Наметились сизым ступени.

Кривая луна унесла, как грибы,
Все звезды в дырявом лукошке,
И, выпав, одна у небесной избы
Осталась лежать на дорожке.

Большая, яснее, хрустальнее всех,
Дрожит в холодке спозаранку.
Такую светильницу снять бы не грех
В полон бы пригожую бранку!

Привстала ль на цыпочках я до нее,
Она ль за меня зацепилась –
Но только замерзлое сердце мое
На тысячи льдинок разбилось.

И каждый осколок, светясь и звеня,
Пронзает восторгом и болью,
И рвется он вон из груди у меня
К раскинувшемуся всполью.

В глазах, на руках ли – одно к одному –
Сверкает, струится и тает –
Лучи или слезы, никак не пойму.
Звезда закатилась. Светает.

III. Хроника

И.П.

Очень приятно – залечь средь хлама – и
жмурить разнеженные глаза.
Очень занятно оно, то самое,
щурится на меня из-за
ширмы: «и чего она всё мечется?
ишь, бормочет: не найти, хоть брось».
А помнишь, недавно, с черной лестницы
ты вошел, больной, тощий насквозь,
и сказал: «камешки несъедобные,
шубка не теплая, а потому
пустите меня к себе, очень неудобно и
плохо маленькому одному».

Вот и живем, и довольно дружно мы,
ссоримся подчас, ежели ты
книжки мои своими игрушками
воображаешь и рвешь листы.
Я и досадую: вот убожество –
нянчиться с ним, свалишься пока!
Но он не один — многое множество
смотрит из щели его зрачка.
Тянутся ко мне сквозь него – травами
с прежних дорог и с родных могил –
полузамученные забавами
тех, кто беспомощных не щадил.
Голые крылья, клювики цапкие
всех птенцов, выпавших из гнезда,
все беззащитные руки и лапки
тянутся, через него, сюда.
В нем, сквозь него, я тоже вот с этими,
кто одни, я с теми, кто ничьи,
общими связаны мы приметами:
у них, как у меня, нет семьи.
А болести – пусть, в теле как цвель они,
но пойдемте вон к той душистой ветле:
выеден ствол, а ветви все зелены,
иначе нельзя – гнездо в дупле.

И у нас с тобой нечто подобное:
звереныш, детеныш – не пойму,
иначе нельзя – очень неудобно
и плохо старенькому одному.

Примечание

Вам отвечу, кто суть высокопарно
прячет за чьи-то высшие права:
сантиментально? нет – гуманитарно,
если к вам еще дойдут слова.

IV

Снег, все улицы заметающий,
Читать надоело до оскомины,
Жмусь у печки, перебираючи
Не четки, не карты – помины.

Палисадник, сумерки-памерки,
Снежинки – или вишень цветение,
Шаги – или вздохи – замерли,
Туман – или наваждение.

Прошло – а было так недавно,
Прошло – и стало так давно.
А пляшет, кружится исправно
Постылых дней веретено.

И, хоть ни холодно, ни жарко
Ни от добра, ни от греха,
А жизнь, сухая перестарка,
Всё рядится для жениха.

Напрасно, бедная, пойми ты:
Хоть ешь и пей на серебре,
Не зацветут твои ланиты
Снежком на утренней заре.

И то, что смолоду хотело,
Пленяло, заворожено,
Как цветень вишень облетело
Давным-давно, давным-давно.

А всё же – остудила древность
Когда-то огненную кровь,
Не ранит страсть, не жалит ревность,
Но не мертва твоя любовь.

Она подспудна, потаенна,
Она стара, она страшна,
Как ночь – слепа, как день – бессонна,
Всё ближе к вечности она.

И у порога, где безгласна
И недвижима красота,
Она как молодость прекрасна,
И безрассудна, как и та.

Снег и снег, идет нескончаемый,
Хватило бы до весны и глетчеру.
Что же, погреемся за чаем мы,
Надо бы протопить к вечеру.

V

И ты взаправду, сердце, отлюбило,
Отпело, отгорело и остыло?

И молодость взаправду отцвела?
И я – вот эта Вера – отжила?

И мне ни на кого не глянуть боле,
Не взвидев света от блаженной боли?

И мне, руками белыми обвив,
Не задохнуться, миг остановив?

Да, снашиваю платьице – не купят!
Да, спрашиваю: как же это любят?

А вот – привстанет новолунный рог,
И вдруг он – весь он – здесь он, лег у ног.

А вот звереныш, оставшийся ничьим, –
О, не пройти мне, о, не пройти же мимо.

А вот – чуть есть, чуть нет, ничуть почти,
И вдруг восходит солнце — в груди.

И так еще – работы костоеда,
И вот – достиженье, вот – победа.

Так это ль, это ль омертвенья знак?
Ах, просто это так, и ясно так:

Вы влюблены? вы молоды? нас трое:
Нежна я – вами, дышите вы – мною.

Вы – плоть моя и кость, я – ваша кровь.
И это есть бессмертная любовь.

Чужой он – чего же ради мы
Ждем, как в очереди у касс?
Надежды не зря ли тратимы?
Не ими ль вперед мы платим – и
Не знаем, сдадут ли заказ?

Нет, лучше мы не погонимся
Вслепую ловить произвол.
Нет, лучше в проводы тронемся,
С признательностью поклонимся
Тому, кто уже отошел.

Он сыпал благодеяньями
(Обманывая раз-другой):
Нечаянными скитаньями,
И после разлук свиданьями,
И в пустую суму – деньгой.

Бросал нам горстями щедрыми
Белояровые снега,
Устилал по весне луга
Зеленорунными фетрами,
Лил ливни полными ведрами,
Что носила нам радуга,
Мел умолотными ветрами
Багрецовые вороха.

Забавами тешил, радовал,
Баловства не считал грехом,
Закатом на нас поглядывал,
И горе тихонько скрадывал
Звездою, мечтою стихом.

Так мчась за новым исканием,
На бегу за чужим вперед,
Простимся мы целованием
И запоздалым признанием:
Доброхотом был старый год.

Луне на ущербе, в третью четверть,
Волне на отливе не прекословь.
Кому в бесполезной поздней жертве
Догнать убегающую любовь?

Да и не надо. Мирно приемлю
Всего, что уходит, благой черед.
Пускай зерно хоронится в землю –
Иначе колосом не взойдет.

Кольцом не звени луне на ущербе,
Волне на отливе сети не ставь –
И ясной выстанет в тусклом серпе
Твоя кенотафия.

Но разве закат не так небесен,
Как ранней зари розовая пясть?
И разве у сердца меньше песен,
Когда их шепчет не злая страсть?

И разве есть на свете любовник,
Чье объятье забвение даст навек –
Как тот спокойный, бездонный омут,
Где мера жизни полна по верх?

И есть еще в нем такая песня,
Что как сон легка и сильна – как смерть.
Ее бы вспомнить, и с нею вместе
С лица земли свое имя стерть.

На улице всё той же самой
Всё тот же дождь, как из ведра.
Дворняжка тявкает упрямо
И будет тявкать до утра.

Кто может, спит – в гробу иль в зыбке –
Лишь было бы кому качать.
И в бледной сонного улыбке
Застыла мертвая печать.

А мы не спим, мы небылицы
Слагаем строго и пестро,
Бесчинных рифм вереницы
В размеренный равняя строй.

Случайный спутник странной жизни
Чертит бумагу, прям и тих –
И вдруг нежданным смехом прыснет
Неугомонный шалый стих.

Улыбкой вечной рот оскалив,
Он сам не знает, как близка
Его смеющейся печали
Моя веселая тоска.

Так оба мы проходим через
Любви и Смерти общий круг,
И полный пепла желтый череп
Нам улыбается, как друг.

Но мною радостно угадан
В «memento mori» смертный грех,
А у него – канун да ладан
Сквозь беззаботный смех.

По Арбату, по Арбату ходит ветер.
Над Арбатом, над Арбатом никнет вечер,
По-за стеклами, при сумеречном свете
Зажигаются заплаканные свечи.

Подойти – пойти – послушать под стенами:
Что поманится, то станется над нами.

То не меди колокольной слышны звоны –
Это сердцу больно, сердце стоном стонет,
Не в лесу к земле деревья ветер клонит –
Наши головы гнет горе под иконы.

На Арбате, у Явленного Николы
Жгут лампады, чтут кануны на престолы.

Ты приди, душа, ты стань у царской двери,
Изойди, тоска, слезами за вечерней.
Помолись, любовь, о гаснущей о вере,
О земном ее пути гвоздей и терний.

У Николы бархатами кроют сени,
У Явленного коврами бьют ступени.

Ты пойди, душа, спроси, кого встречают,
Для кого там жгут елей и курят ладан?
На судьбу ли то, на царство ли венчают?
И Невеста ли, Царица ли то – чья там?

Слышишь? радость бьется в сердце звучным ладом.
Видишь? радость смотрит в очи ясным взглядом.

Вся смиренная, как древняя черница,
Вся святая, как небесная Царица,
Вся простая – как дитя возвеселится –
Мать моя, земля моя, землица.

Дай к тебе нам, по тебе нам, мать, ступати
В час вечерний, на московском, на Арбате.

А. К-ву

Разбередило окаянное
Чужое певчее питье
Мое последнее, останное,
Мое пустынное жилье.

Мне тесно в комнате. За окнами
Слезится вечера слюда.
Дрожат железными волокнами,
В зарницах искр, провода.

И вспышками ежеминутности
Несчетных осыпей и крох
Томит неутолимый вздох
О нежности и бесприютности.

Покорны искривленью улицы,
Трамваи закругляют ход.
Все отзвуки, отггулы, отгульцы
Мешаются в шумоворот.

Над всасывающей воронкою,
Немея, песня замерла.
О, разве, разве этой звонкою
Я к этой гибельной звала?

Неправда. В отсмехе иронии
Была затаена мечта,
И в заклинании, и в стоне, и
В мольбе дышала высота.

Внизу – людей разноголосица –
Из дома в дом – ответь, согрей.
Внизу – путей чересполосица –
Туда-сюда – скорей, скорей.

А сверху: сквозь дым полупрозрачный,
Где толчея кипит ключом –
Пылинок столб, одним означенный
Переплеснувшимся лучом.

А сверху: гладь холодных плит –
Свиданья милое преддверие,
Признанья облачное перие
Сметает изморозь обид.

И провода гудят предвестие,
Что нет чужого, есть свое,
Что в одинокое жилье
Вступает полностно всевместие.

Металась я, усталая, бежала я,
Как заяц от погони петли путает.
Всё тело будто ватное и вялое,
Лицо как паутиною опутано.
Нет, не уйти. Присяду я на каменных
Ступеньках незнакомой черной лесенки
И задремлю, как на коленях маминых,
Прислушиваясь к колыбельной песенке.

Спит деточка.
На ходу замучена,
Согретая
Одеяльцем сыпучим.
На самом дне
Колыбель дубовая.
Стоит над ней
Домик-крест тесовый.
Не встанешь ты,
Лежи да полеживай.
Протянуты
Беспокойные ножки.
Спит нежная,
У меня пристроена.
Утешенной
Хорошо ей, спокойно.

Опять вставать, метаться по околицам,
Опять оно, которому нет имени.
И вся душа и вскинется и взмолится:
Скорей возьми, скорее прибери меня.

На сковородке жарится лягушка,
На адовом огне Наполеон.
Горит подчас в дымящей печке вьюшка,
В дымящейся известке вибрион.

Огню обещан нерожденный сборник,
Растопит им, увы, мангал амбал.
И как же нам не петь на лад минорный,
Когда огнем, огнем грозит Судьба?

При обмороке жжет нам нос аммоний –
Души огня химический аспект.
Забудут ли о дерзком Фаэтоне
Поэты всех времен, и лир, и сект?

Лишь не в огне царя морского кресло
И сторож около — Левиафан.
Да племени бесовскому весело
Вдыхать огонь, как нежащий дурман.