— Зачем ты занят нелюбимым делом
И примостился ближе к пирогу? —
…Березы черно-белые — на белом,
Но синем, ибо сумерки, снегу…
Все кончено! Уписывая ломти,
Шестеркой вейся около туза.
— Деревья ненаглядные,
пойдемте
Куда глаза глядят… — Глядят глаза
В просторную прямую перспективу,
Где вечереют желтые огни.
Нет!
Я не растеряю душу живу,
Как в три ее погибели ни гни.
Идем: береза, я, еще береза
И снова я… Поди меня осиль!
…И только вот на голос паровоза
Нет-нет а вздорогну: «Господи, не ты ль?»
Засвети-ка рабочую лампу
Засвети-ка рабочую лампу,
Жизнь, висящая на волоске…
Объявляю как вечному штампу
Вызов великосветской тоске!
О, как наша обида нелепа
И сыта, и болтлива, —
когда
На окраине зимнего неба
Заждалась почтальона звезда.
И поздно молодеть, и расставаться рано
И поздно молодеть,
и расставаться рано…
Наперерез толпе,
неистовой с утра,
По Риму шла карга
в чалме из целлофана,
Безумна и страшна.
(А я — ее сестра.)
Развалины ко мне
величественно-глухи,
Но я им посвящу
любительскую песнь…
— В Италии живут
могучие старухи,
Которым нипочем
душевная болезнь! —
…Я, следуя за ней,
дойду до Колизея,
А потеряв, скажу:
(Спаси и окрыли(.
Здесь ангел пролетал,
т а к и е зерна сея,
Что до сих пор растет
волнение земли.
И родина, где я росла ветвясь
И родина, где я росла ветвясь,
Меня не видит и толкает в грязь, —
И мусор доморощенных жемчужин
На откровенном торжище не нужен, —
И город, где я счастлива была,
Закрыл ворота и сгорел дотла, —
И прохудились сапоги, в которых
Я шла на свет, —
и драгоценный ворох
Всего, что пело, я кидаю в печь…
Коль сгинул век, — то не себя ж беречь!
И ты, и ты хотела жить как все
И ты, и ты хотела жить как все,
Но небеса отказывали в иске…
Покуда (газик( мчался по шоссе, —
Орали птицы и летели брызги!
А ты глядела в утреннюю даль:
То темный пар, то солнце на поляне, —
И открывалось, что твоя печаль
Нечестно претендует на вниманье.
А разве он не заслужил как все —
Замшелый и заброшенный орешник,
Такой красивый — в инее, в росе, —
Отшельник, и молчальник, и кромешник?
Пекло сильнее. Стало веселей.
И душу исцелял от нездоровья
Не то чтобы божественный елей,
Но свежий ветер бедного низовья.
О, всякое открытие — старо!
Пора принять, не требуя разгадки,
Горчайший мир, где все-таки добро
Кладет, кладет гордыню на лопатки…
Иззябшая до нитки
Иззябшая до нитки,
Как сад и сизари,
Я только слово в свитке,
Однако — разбери!
…Пройдя тридцатилетья
Расхлябанную грань,
Сумела разглядеть я,
Какая в мире рань, —
И мир, как оплеуха,
Спасибо, что потряс…
Мне не хватает слуха,
Мне не хватает глаз!
Еще скажу, поплакав,
Что растеряла я
Надежду. Злой параграф
В науке бытия.
Да! Твой характер тяжек,
Открывшаяся явь.
Я не хочу поблажек.
Но все-таки оставь.
Единственную фору —
Неистощимый взгляд
На «фауну» и «флору»,
Как в школе говорят.
То кану в омут сонный,
То встану на ушах…
Судьбе неугомонной
Объявлен вечный шах!
…И только мамин коврик,
Тоскующий в тиши,
Твердит, что мир не горек,
Да мы нехороши.
Измяв, истерзав, исковеркав
Измяв, истерзав, исковеркав
Свою несравненную суть,
Без публики, без фейерверков
Хотя бы минуту побудь.
Ну, притормози на минутку!
Не все ж колесить по Москве.
Увидишь озерную утку,
А может быть, ржавую дудку
Найдешь в прошлогодней листве.
Тебе полегчает от боли…
Забыть о куске пирога!
Следить, как на выжженном поле
Гоняет в футбол мелюзга.
— Меняю, — ты крикнешь, как мальчик,
Влюбленный в коричневый мяч, —
Тщету недостойных подачек
На силу футбольных подач!
Как руки мои постарели
Как руки мои постарели!
А мало месили-стирали,
И землю не рыли в апреле,
И нет бы играть на рояле…
А все-таки вот — постарели.
Я выйду на свет из подъезда,
Где темные грозди лиловы,
И школьники большеголовы,
И нет неуместному места…
Но я постою у подъезда.
Такая — в растерзанном шарфе!
(А нет бы — на скрипке, на арфе…)
Бог,
выпимши,
лепит ошибки.
А вышло: ни тяпки, ни скрипки…
— Спасибо вам всем за улыбки!
Иссеченное дождями
Иссеченное дождями
Где-то дерево растет
С ягодами, желудями,
Шишками, листвой и пухом —
Черт те что, лесной урод…
Встречу, если повезет, —
И влюблюсь единым духом
В эту кутерьму пород,
Не очерченную кругом,
А летящую вперед,
Наземь, вкось и в небосвод!
Холодным иль горячим
Как сказано: «Холодным иль горячим —
Не теплым, нет — горячим иль холодным
Ты должен быть…» Мы ничего не значим.
А он в плаще немодном и свободном,
Он, горячо крича о несказанном,
Он, холодом мерзавца обдавая,
Он — с вытертым фанерным чемоданом,
Прямой, как посох и еще как свая,
Он, фронтовик без удостоверений,
Не признающий даже слова «льгота»,
Он, (я не заговариваюсь) г е н и й,
Все более горячий год от года,
Все более холодный, если надо, —
Вышагивая по плохим дорогам
И не приемля теплого уклада,
Он состоит воистину под богом!
Куча листьев, лопата и грабли
Куча листьев, лопата и грабли.
Можно кислые яблоки грызть.
— Ты любил меня? —
Скажет: — Ни капли!
— А полюбишь? —
Ответит: — Ни в жисть!
Все равно не умру! Не надейся.
В этом мире я слишком своя,
Чтобы взять и предать соловья,
Плач лягушек и бред мелколесья.
Так прекрасен на грядке скворец,
Что печаль моя — бесится с жиру.
Равнодушие к «внешнему миру» —
Срам, и пошлость, и грех, наконец.
Ласка моя изнывает по розгам
Ласка моя изнывает по розгам,
Вольная воля по ужасу пут…
Спор между голосом и отголоском,
Как поножовщина, вечен и крут.
Но коли гордость меня побудила
Милого кинуть и стыть на ветру, —
Это ж не патина,
а паутина:
Детским движеньем ее уберу!
Как бы глаза ни темнели от гнева,
Очень жалею и очень люблю
Все, что меня хоть однажды согрело:
— Родина! Не оттолкни во хмелю.
Тянутся к свету твои каторжане,
И среди них
— со звездою в горсти —
Я: не способная скрыть обожанье,
Ярость утишить, и дом подмести,
И хоть словцо написать без нажима,
И не погибнуть, удар нанеся…
— Милый! Согревшее — неотторжимо.
Можно обидеть, но бросить нельзя.
Любовь — не хлеб, а воздух
Любовь — не хлеб, а воздух.
И в общую тетрадь
Чудовищ длиннохвостых
Не надо рисовать!
…Не теплая краюха,
А мартовский мороз,
Где лишь свободой духа
Решается вопрос;
Где и метет, и тает,
Где,
лунку продыша,
Над озером летает
Смятенная душа.
Любовь моя
Любовь моя — нету подвижней
Тебя, — не поспеют слова!
Пока я стояла под вишней,
Седела моя голова.
В одежде четвертого роста
Являлась, людей тормоша…
И все это было бы просто, —
Когда б не живая душа.
С замашками от Бонапарта!
А впрочем,
не надобно схем.
…Сегодня — 10-е марта.
Седая, седая совсем.
Меня не любили вещи
Меня не любили вещи —
Терялись, мялись, ползли…
И будни были зловещи.
Но —
словно из-под земли —
Выныривал бедный праздник,
Не живший в календаре, —
Хлопушка, свистулька, пряник,
Прозрение на заре!
И —
было плевать на эту
(Вещи — труха) труху…
Спасибо звезде, рассвету,
Придворному их поэту —
Орущему петуху!
Менялся нрав, ломался голос
Менялся нрав, ломался голос.
Не помню лета — помню стужу.
Какой-то стыд, какой-то тормоз
Мешал мне вырваться наружу.
Мой внешний мир
с одной читальней,
Троллейбусом и телефоном
Завидовал дороге дальней,
Лесам глухим, морям бездонным!
Не знала я, что суть не в этом,
Что дух,
невысказанный, пленный,
И был бескрайним белым светом,
Огромной маленькой вселенной.
Мир поделился открыто
Мир поделился открыто
Детством, теплом, обувкой —
На сквозняках алфавита
Бегай за бабочкой-буквой!
Жизнь, расшибаясь о встречи,
Жаждала смысла, дела…
Шероховатости речи —
Лучшее, чем я владела.
Мне ли думать о титулах гения
Мне ли думать о титулах гения?
Но,
в избытке безумной отваги,
Я рифмую свои наблюдения
На оберточной грубой бумаге,
Где не кану в объятиях конника
И не стану, как Лиза, топиться, —
Ибо это не сказка, а хроника,
Бесприкрасная речь летописца.
…Я страдала порой от бессилия
Написать про мерцанье колодца
Или спеть, что грачи —
как флотилия
Потерпевшего крах полководца!
Не моя это сила — метафора.
Я люблю простоту и загадку
Переулка, читаленки, тамбура
И хвоста в овощную палатку.
Вот — мой век и моя биография.
Вот — моя стихотворная школа…
О, не знай ни вранья, ни тщеславия,
Нагота городского глагола!
Мир так хорош и так огромен
Мир так хорош и так огромен,
Бел, изумруден, бирюзов,
Что плыть бы на плоту из бревен
На яркий свет, на дальний зов
И верить, что за горизонтом
Я счастье обрету, как дар:
Свиданье с легендарным Понтом,
И мощной зрелости пожар,
И полное выздоровленье
От юности, тоски и лени…
— На яркий свет, на дальний зов,
Себя, как сплетню, поборов!
На ветру безудержно полощется
На ветру безудержно полощется
Зелень перепуганных берез…
Я приду — заступница, помощница,
Просто утирательница слез.
…Степи выдыхались, хлопья падали,
Рощи раздевались догола, —
Я всегда позорище, растрату ли,
Нечисть от любимого гнала.
Мы уйдем — растает поколение.
Но пока не грянул хор лопат,
Слушайте меня, — мои последние
Человек, и лестница, и сад!
Ухожу — и сразу же аукаю.
Потому что на изломе дней —
Скорой освещенные разлукою,
Вы еще дороже и родней.