Я люблю этот холод осенний,
Я люблю этой жизни зигзаги…
Чем обиженней —
тем вдохновенней
Отражается жизнь на бумаге.
Стол в пыли, и посуда побита,
И под мышками рвется рубаха, —
Но в глаза полоумного быта
Я гляжу без упрека и страха,
Ибо искренна и неустанна
Перекличка души и природы.
А к тому же на дне чемодана
Есть еще сапоги-скороходы,
При наличии коих доступна
Путевая беспутная проза…
О, как больно сияют и крупно
На полянах лепешки навоза!
Я надышалась — и за мною выдох
Я надышалась — и за мною выдох.
А до сих пор,
беспечна и смела,
Я плакала на ваших панихидах,
Но смерть во мне без просыпу спала.
…Все изменилось! На простые вещи,
По узкому шагая рубежу,
Не то чтобы угрюмо и зловеще,
Но с ясностью прощальною гляжу.
Я не пойду дорогою окольно,
Не стану прятать знание в стогу…
Я мысль о смерти сделаю настольной,
Как лампа, —
без которой не могу.
Я не желаю тесниться в единой обойме
Я не желаю тесниться в единой обойме
С теми, кто ловит улыбку любого тиранства…
Только с годами открылось мне в полном объеме
Чернорабочего пира простое пространство.
По малолетству мне нравились быстрые игры —
Салочки, прятки и жмурки, лапта и горелки.
…Лес отворялся; дразнили и ранили иглы;
Звезды сверкали; линяли и прыгали белки!..
Это не правда, что люди стареют с годами, —
Просто линяют, чтоб слиться
с нахлынувшим снегом…
(Вот: полюбили загадки — и не отгадали!
Лес затворился, и стало дитя человеком).
Нынешним вечером больше работать не в силах,
В доме пустынном поставлю пластинку такую,
Чтобы оплакала всех непутевых и сирых,
Чтобы сказала, как я без ушедших тоскую.
Чтобы болезных моих навестила в палате,
Чтобы привадила жалость и выгнала злобу…
Чтобы напомнила первое детское платье
И предсказала последнюю смертную робу!
…Ну а покуда линяют и прыгают белки —
Надо поехать в Саратов, на родину папы,
И отказаться от замыслов, ежели мелки,
И уколоться опять о еловые лапы.
Я повторяю, что по нутру одиночка
И не желаю двора твоего, властолюбец…
Это не пишется: каждая новая строчка
Ветром глухим с перегона доносится, с улиц.
Я не замечала бы
Я не замечала бы,
Если бы не ты,
Робкие, как жалобы,
Первые цветы.
Я не знаю, скоро ли
Встреча суждена,
Но со мною в сговоре
Ранняя весна.
Льет она сияние,
Боли не тая,
Северная, ранняя,
Горькая моя…
Я не молодая, слава богу
Я не молодая, слава богу!
Знать не знаю давнюю берлогу
С окнами на северо-восток
И тебя с глазами наутек.
Слава богу, я не молодая!
Занавеску старую латая
И кормя лиловых голубей,
Я тебя не помню, хоть убей.
Но — приснился. И ночные мысли,
Дерзкие, как медвежата гризли:
Шерсть клоками и на лапах кровь, —
Зарычали песню про любовь.
Про любовь шальную и больную…
Слава богу,
больше не ревную,
Не хвораю, не грызу кору.
Нет. Не «слава…», потому что вру!
Были дни просторнее, чем ныне.
Были дали зелены и сини.
И, конечно, было во сто крат
Больше смысла на земной квадрат.
Стало быть, беру себя за шкирку.
— Ну, садись, печатай под копирку:
«Слава богу, что меня беда
Осчастливливает иногда…»
Я не трачу себя понапрасну
Я не трачу себя понапрасну.
Как фонарь на рассвете, я гасну,
Если свет мой не виден, не нужен,
Не заметен ни небу, ни дому…
Надоело,
Разбей меня,
Ну же!
Или выучи жить по-другому.
Я расскажу тебе впотьмах
В. Ш.
Я расскажу тебе впотьмах,
Вполголоса, скороговоркой
Про город на семи ветрах,
Стоящий кротко за «Вечеркой», —
Где я росла; где даже бред
Бульварной изморози ржавой
И тот был понят и воспет
Магнитофонным Окуджавой;
Где мы росли под гул вестей;
Где воздух был жесток и молод
В шестидесятых. Не старей!
Я расскажу тебе про город,
Где ежедневно бил пожар
Зари в окошко угловое;
Где елочный лиловый шар
Мне был как зеркальце кривое
И сокровенное. Я так
Сумею рассказать об этом,
О давешнем
— за шагом шаг, —
Что светом озарится мрак
Усталости, тщета бумаг
Служебных, тряпка с табуретом…
— Живи, живи под этим светом!
Я тебя разлюбила, глотатель
Я тебя разлюбила, глотатель
Новостей, пирогов и сердец!
Не творец, а бумагомаратель,
Остроумец, домашний мудрец.
…А в окно,
как больничная няня,
Ледяная рябина глядит.
Я тебя люблю всего лишь
…Я тебя люблю всего лишь,
Но не знаю ни на грош.
Что же ты меня неволишь
И за воротник ведешь?
Мой невероятный кореш!
Даже крепко полоня,
Не согнешь, не переборешь:
Мне
не выжить
без меня.
Ярко-зеленые листья в клею
Ярко-зеленые листья в клею
Боготворю, а на холод плюю
И не по-женски чеканно шагаю.
Милая жизнь не вошла в колею
И не войдет уже, я полагаю.
…Как я любила грибные дожди,
Лыжи и веру, что все впереди,
Личную тайну и общую ношу…
— Милая, милая, не уходи!
Я еще сильно тебя огорошу.
Пряжки тяжелые — на сапогах…
Дай заплутаться в лесах и лугах,
Намиловаться с простором гудящим!
…Солнце играет в оленьих рогах…
Все времена — как одно — в настоящем.
Я то лягушкой, то царевной
Я то лягушкой, то царевной
Глядела из-под челки гневной
И миру говорила:
— Мучь! —
…Мне просто не вручили ключ
От ровной жизни ежедневной.
— Ты не моя, — твердил обычай
Желанного житья-бытья…
Вот и летела с песней птичьей
В надуманную глушь! Хотя
Мне так хотелось жить — шутя…
А то,
что вы зовете нравом
Холодным, гордым и неправым, —
Лишь только тень от боли той,
Которую понять сумели,
В отличие от вас,
метели…
Вот почему люблю без цели
Шагать по насыпи крутой.