Умирающий бесповоротно,
Он надел на пижаму медаль…
И раскрыты глаза, как полотна,
На которых — последняя даль.
Не помогут ни Бог, ни аптека,
Ни домашняя грелка со льдом.
У него, у (ровесника века(,
За плечами — не сад, а содом.
Все равно! Доставайте медали —
На комоде, в большом стакане.
Мы же верили, мы воевали.
Мы летали на красном коне.
Он устал, он не справился с ношей
(А когда-то разбойничал)… Но —
Опускается вечер хороший,
Точно сладкое льется вино.
И, в матрас упираясь локтями,
Он восстанет и крикнет с одра:
— Не подумайте, люди! Я с вами.
Я еще доживу до утра.
Хворая, плача и кренясь
Хворая, плача и кренясь,
Дрожали звезды над Арбатом, —
Где я однажды родилась
В глухом году сорок девятом.
Под мертвенный газетный стих
Пробилась травка дорогая,
Родителей немолодых
Неровным норовом пугая.
…И страх, и оторопь, и мор,
И ложь, сидящая на троне,
И жажда жить — наперекор
Неограниченной погоне, —
И тьма, разящая дотла, —
Без права думать о погостах…
Я с первым криком вобрала
Родимого простора воздух!
Меня не гнали топтуны…
Но, время задержавши в порах,
Я откликаюсь с той весны
На каждый плач, на каждый шорох.
Хозяйская печка с поленьями
Хозяйская печка с поленьями,
Над крышей — планета Юпитер,
И, чей не припомню, с оленями
Колючий и ласковый свитер.
И вечное пение примуса,
И две занавески из марли…
Росточек был слабый, но принялся…
Младенец заплакал. «Не жар ли», —
Бегут и тревожатся, пробуя
Губами румяные щеки…
Ты выросла — высоколобая.
Ты миру диктуешь уроки.
А что ты на деле увидела
Значительней этого дома,
Где жизнь под опекой Юпитера
Была добротою ведома?
Ходившая с лопатой в сад
Ходившая с лопатой в сад,
Глядишь печально и устало…
Не строила — искала клад.
Не возводила — клад искала.
Твою надежду на чужой
Непредсказуемый подарок
Жизнь охлестнула, как вожжой:
— Не будет клада, перестарок!
…Под раскаленной добела,
Под лампою без абажура
Земная жизнь твоя прошла, —
Кладоискательница,
дура…
Часто день суетлив и бездарен
Часто день суетлив и бездарен,
Разворован, размыт, разбазарен,
Но, бывает, запомнится м и г.
В зимнем дворике дворник-татарин
На скамейке разлегся, как барин,
В ожиданье друзей-забулдыг.
Не заметен, не страшен, не жалок,
Все твердит про какой-то «подарок»
И никто во дворе не прервет
Ни горелок, ни пряток, ни салок.
Он глядит на детей и на галок
И татарскую песню поет.
Холодно, бело и лыжно
Холодно, бело и лыжно.
Неподдельная зима.
Можно ли ругать облыжно
Даденное задарма?
Что бы ни случилось в жизни,
Даже если сил в обрез,
Возникает
только свистни!
Невообразимый лес
Или вовсе нелесное
Поле, где лежит лыжня,
Где сейчас в морозном зное
Счастье
бьется
за меня.
Человек привыкает к увечью
Человек привыкает к увечью…
И душа, гробанувшись с высот,
Расстоянье меж небом и вещью,
Одомашниваясь, обживет.
Я — земная, куда мне в колдуньи?
Но как явственно слышится зов,
Как отчетливы сны — накануне
Грандиозных моих катастроф!
Надо выжить во мгле костоломной,
Надо выпарить соль из беды.
…Я иду по окраине темной,
Над которой не видно звезды.
Так и будет — меж вещью и высью…
Но насколько сильней небеса!
То галопом, то шагом, то рысью,
Удираю на четверть часа, —
Там надежды мои прояснятся,
Не веля унывать во грехе, —
Хороши, как пасхальные яйца,
Отогревшиеся в шелухе.
Чистоты и гордыни поклажа
Чистоты и гордыни поклажа
Тяжелей на крутом вираже…
Совершается купля-продажа
В молодой и несильной душе.
Брошу зимнему ворону корму —
Он кругами слетит с высоты.
Вспомню жалкую школьную форму
И святые, до дрожи, мечты.
Неужели и я помудрела,
Чтобы падать за коркой с небес?
…Выручайте,
любимое дело,
И укор существующих смело,
И холодный нехоженый лес!
Шаг недетский и жест молодецкий
Шаг недетский и жест молодецкий —
Это мальчика шлют за вином;
И пылает кустарник турецкий
Ярко-розово-желтым огнем.
Так я помню весну на Востоке,
Где гостила.
И надо же, чтоб
Жил верблюд в головах новостройки:
Лепестками осыпанный горб.
Одинокий, неплачущий, сильный,
Да не вытрется в памяти взор!
Если плохо, —
дорогою пыльной
Марш — во сне — в направлении гор.
Чужая душа не потемки
Чужая душа не потемки,
А поздняя зимняя ночь,
Где жутко от свиста поземки,
От скрипа деревьев невмочь.
Я в милую темную душу
До боли
гляжу и гляжу.
И в снег, в беспощадную стужу
Неверной походкой вхожу.
Что судьба
Что судьба? Это узел смятений:
Ужас детства, и ливень осенний,
Смерть отцова, и блоковский гений,
И желанье подняться с колен,
Чтобы стать человеком Вселенной,
И гармоника в пьяной пельменной
На окраине города N.
Это — путь, потому и бесценный,
Что погибелью платишь за крен!
Это что на плите за варево
Это что на плите за варево,
Это что на столе за курево?
Я смутилась от взгляда карего
И забыть уже не могу его.
Там, за окнами — вьюга страшная,
Тут пытают перо с бумагою…
Мне сказали, что я — отважная.
Что мне делать с моей отвагою?
— Коль отважная, так отваживай. —
…Но какая тревога — нежная!
О, любовь моя, — свет оранжевый,
Жар малиновый, буря снежная…
Это грустно: состарился, сдал
Это грустно: состарился, сдал,
Спился и, говорят, исписался…
Он, бывало, надеждой спасался,
А теперь и спасаться устал.
Я сверну из бумаги трубу.
Стану звать,
понимая, что — где мне,
Если он поселился в деревне,
Разрушая собою избу.
…На вопросы, чего ж он затих,
Ненавидяще гаркну:
«Отстаньте!
В а м случалось остаться в живых
Сиротой при усопшем таланте?
Что мне ваша злорадная прыть
И пустой наблюдательный разум?»
— Появись! Я желаю бродить
По твоим стародавним рассказам.
Этот шрам над правой бровью
Этот шрам над правой бровью —
Тайна, метка, оберег…
С необузданной любовью
Я гляжу на южный снег.
Я в пути вторые сутки.
Не в пролетке, не в арбе —
На замасленной попутке
Я приеду в Душанбе.
Не встречай меня по-лисьи,
Лучше выгони в упор…
Я не разлюблю Тбилиси —
Назло и наперекор, —
А скажу вершинам дымным:
— Лишь бы о н
остался жив. —
…Не обязан быть взаимным
Необузданный порыв.
Эту снежную весну
Эту снежную весну
Пережить — нужна сноровка.
Я не вою на луну
Лишь затем, что мне неловко.
Но когда пишу письмо,
Уверяю адресата:
Все наладится само,
Ибо на задворках сада
Грач тебя окликнет вдруг:
— Молодей,
сирень ломая!
…Мне был до начала мая
Жизнь
не выронить
из рук.
Эх, не малина
Эх, не малина — снег да глина,
Да электричек пересвист,
Да птичий свист и жухлый лист,
И начинается ангина!
И начинается весна
С того, что оживают рощи,
Измучены, черны и тощи,
Шумят — ни отдыха, ни сна.
Хлопот у рощи полон рот,
И грач орет, и воздух звонок…
Душа моя, как медвежонок,
Глаза в берлоге продерет.
Я дождю отпускаю грехи
Я дождю отпускаю грехи! —
Нынче осень увидит спросонок,
Как растет из древесной трухи
Рыжевато-жемчужный опенок.
И сама я,
окно отворив,
Обнаружу сквозь утренний сумрак:
Этот бор, этот мир — некрасив
И прекрасен, как детский рисунок.
А раз так,
то — долой суету,
Прочь уныние, жалобы в шею!
…Я жива:
я старею, расту
И от горькой любви хорошею.
Я думала, мысли чеканя
Я думала, мысли чеканя,
Что больше меня не проймешь.
Но тихое тайное «Таня»
В забытую кинуло дрожь!
Отвечу:
«Послушай, не надо.
Кислящего нет винограда.
Почти добродило вино —
И я не бродяжу давно.
Все верно. Все вовремя».
…Но
Я выроню ложку и банку,
Заслыша из юности зов!
…Я снова бегу к полустанку,
Фуфайка моя наизнанку,
А ты почему-то суров.
И снова — бессилие слов!
Я знаю только то, что под шумящей кроной
Я знаю только то,
что под шумящей кроной
Зеленая трава
и желтые цветы
Живут в ладу с грачом,
синицей и вороной,
А те себе поют
на разные лады.
Еще я знаю то,
что бурую скамейку
Когда-то бирюзой
покрыли маляры.
Но осень, как старик,
грохочущую лейку
Приносит, что ни день,
в окрестные дворы.
Потом зима придет.
Мне музыку метели
И дворника метлу
не различить со сна…
Однажды в феврале
я сослепу, с постели
Не сразу разберу,
что за окном — весна.
И снова зацветут
окраинные скверы!
И праздничный обряд
затеет воронье!
И напряженный ток
их неоглядной веры
Пронижет и прожжет
сознание мое.
Я знаю, что те слова, которые я ищу
Я знаю, что те слова, которые я ищу,
Давно до меня разысканы и охают надо мной,
Когда я стихи пишу, как мостовую мощу,
Где каждый из тысяч булыжников
Надо поднять самой.
Я слышу в чужих стихах, я вижу в любой строке:
Все выстрадано, все высказано, все найдено до меня.
Зачем же тогда, зачем — опять карандаш в руке
И снова тетрадь открылась,
Как захлопнулась западня!