Кубарь
Лишь о чуде взмолиться успела я
Лишь о чуде взмолиться успела я,
Совершилось,— а мне не верится!..
Голова твоя, как миндальное деревце,
Все в цвету, завитое, белое.
Слишком страшно на сердце и сладостно,
— Разве впрямь воскресают мертвые?
Потемнелое озарилось лицо твое
Нестерпимым сиянием радости.
О, как вечер глубок и таинственен!
Слышу, Господи, слышу, чувствую,—
Отвечаешь мне тишиною стоустою:
«Верь, неверная! Верь,— воистину».
Лира
Первая лира, поэт, создана первоприхотью бога:
Из колыбели — на луг, и к черепахе — прыжок;
Панцирь прозрачный ее шаловливый срывает младенец,
Гибкие ветви сама ива склоняет к нему;
Вот изогнулись они над щитом полукружием плавным,
Вот уже струны Гермес сладостные натянул;
С первою лирой в руках он тайком пробирается к гроту,
Прячет игрушку, а сам, новой рассеян игрой,
Вихреподобный полет устремляет к Пиерии дальней,
Где в первозданной тени Музы ведут хоровод, —
В сад Пиерийский, куда ты, десятою музою, Сафо,
Через столетья придешь вечные розы срывать.
Люблю в романе вес пышное и роковое
Люблю в романе вес пышное и роковое:
Адский смех героинь, напоенный ядом клинок…
А наша повесть о том, что всегда нас — двое,
Что, друг к другу прильнув, я одна и ты одинок.
О, как таинствен герой романтически-тощий,
С томной бледностью щек, с разлетом суровым бровей!
И есть ли тайна скучнее нашей и проще:
Неслиянность души с душою, возлюбленной ей.
Моя любовь
Моя любовь! Мой демон шалый!
Ты так костлява, что, пожалуй,
Позавтракав тобой в обед,
Сломал бы зубы людоед.
Но я не той породы грубой
(К тому ж я несколько беззуба),
А потому, не теребя,
Губами буду есть тебя!
Молчалив и бледен лежит жених
Медленно-медленно вечер
Мягко, лоно, будь постельное
Мягко, лоно, будь постельное,
Глубь глубокая — земля.
Колыханье колыбельное,
Лейся, поле шевеля.
Травы, заведите шепоты,
Вечер, росы расплесни,
Над могилой одиноко ты,
Божий глаз — звезда, блесни.
Утиши шаги беспечные,
Ты, кто мимо шел, спеша.
Вспомни: здесь на веки вечные
Убаюкана душа.
На исходе день невзрачный
На самое лютое солнце
На каштанах пышных ты венчальные
На каштанах пышных ты венчальные
Свечи ставишь вновь, весна.
Душу строю, как в былые дни,
Песни петь бы, да звучат одни
Колыбельные и погребальные,—
Усладительницы сна.
Не внял тоске моей Господь
Не внял тоске моей Господь
И холодом не осчастливил,
Из круга пламенного плоть
Изнеможенную не вывел,
И люди пьют мои уста,
А жар последний все не выпит.
Как мед столетний, кровь густа, —
О, плен мой знойный! Мой Египет!.
Но снится мне, с глухого дна
Идет струенье голубое,
И возношусь я, — и одна —
Лицом к липу перед Тобою.
Не всегда под ветром пылает ярче
Не на храненье до поры
Не под женский вопль умирать герою
Не под женский вопль умирать герою,
И не женский хор отпевал Ахилла, —
Запевали песню над славным сами
Вещие Девять.
Ни одна из них над тобой не плачет,
Даже та, которой всю жизнь служил ты, —
Я за всех одна над тобой склоняюсь
Плачущей Музой.
Ты, обретший здесь роковую Трою!
На земле, твоей обагренной кровью,
Под родимым небом, тебе да будет
Вечная память!
Не спрашивай, чем занемог
Не спрашивай, чем занемог
И отчего поэт рассеян:
Он просто, с головы до ног,
Насквозь, тобой оведенеен!
Не придут, и не все ли равно мне
Не придут, и не все ли равно мне, —
Вспомнят в радости, или во зле:
Под землей я не буду бездомней,
Чем была я на этой земле.
Ветер, плакальщик мой ненаемный,
Надо мной вскрутит снежную муть…
О, печальный, далекий мой, темный,
Мне одной предназначенный путь!
Нет такой загадки тонкой
Нет спутника сердцу неистовому
Нет спутника сердцу неистовому:
Друга нет у меня.
Не в дом мой путь и не из дому:
Дома нет у меня.
Мой путь под грозой и под радугой
По великой земле,
Тоске моей не нарадуюсь
На великой земле.
Ни до кого никому никогда
Ни до кого никому никогда
Не было, нет и не будет дела.
Мчатся под небом оледенелым
— Куда? Люди знают куда! —
Огнедышащие поезда.
Некогда, некогда, некогда, — так,
Скороговоркой железною, в такт
Сердцебиению мира!…
Громче греми, громыхающий ад:
Скоро во мраке заблаговестят
Трубы прощального пира!..