Играют гусли-самогуды
Играют гусли-самогуды,
Летает коврик-самолет,
Когда — нечаянное чудо! —
Бог весть за что, Бог весть откуда
На душу музыкой дохнет.
Блаженно руки простирая,
Внимает, обворожена,
И мир — от края и до края —
Такая влажная, такая
Венецианская тишина!
Испепелится сердце
Испепелится сердце,
Из пепла встанет дух.
Молюсь всем страстотерпцам,
Чтоб пламень не потух.
Свирепствуй в черной чаще,
Огонь — моя метель, —
Доколе дух обрящет
В костре огнекипящем
Крестильную купель!
Измучен, до смерти замотан
Измучен, до смерти замотан,
Но весь — огонь, но весь — стихи, —
И вот у ног твоих он, вот он,
Косматый выкормыш стихий!
Его как голубка голубишь,
Подергиваешь за вихор,
И чудится тебе: ты любишь,
Как не любила до сих пор.
Как взгляд твой пристален и долог!
Но ты глазам своим не верь,
И помни: ни один зоолог
Не знает, что это за зверь.
Из последнего одиночества
Из последнего одиночества
прощальной мольбой, — не пророчеством
окликаю вас, отроки-други:
одна лишь для поэта заповедь
на востоке и на западе,
на севере и на юге —
не бить
челом
веку своему,
Но быть
челом века
своего, —
быть человеком.
К нам долетит ли бранный огонь
Как воздух прян
Как воздух прян,
Как месяц бледен!
О, госпожа моя,
Моя Судьба!
Из кельи прямо
На шабаш ведьм
Влечешь, упрямая,
Меня, Судьба.
Хвостатый скачет
Под гул разгула
И мерзким именем
Зовет меня.
Чей голос плачет?
Чья тень мелькнула?
Останови меня,
Спаси меня!
Каин
Каждый вечер я молю
Каждый вечер я молю
Бога, чтобы ты мне снилась:
До того я полюбилась,
Что уж больше не люблю.
Каждый день себя вожу
Мимо опустелых комнат,—
Память сонную бужу,
Но она тебя не помнит…
И упрямо, вновь и вновь,
Я твое губами злыми
Тихо повторяю имя,
Чтобы пробудить любовь…
Как встарь, смешение наречий
Как встарь, смешение наречий, —
Библейский возвратился век,
И поднял взгляд нечеловечий
На человека человек.
Гонимы роковою ложью,
Друг в друге разъяряют злость,
И, поминая имя Божье,
В Христову плоть вонзают гвоздь.
По нивам и по горным кряжам
Непостижимый свист ядра…
Что скажете и что мы скажем
На взгляд взыскующий Петра?
Как пламень в голубом стекле лампады
Как пламень в голубом стекле лампады,
В обворожительном плену прохлады,
Преображенной жизнию дыша,
Задумчиво горит твоя душа.
Но знаю,— оттого твой взгляд так светел,
Что был твой путь страстной — огонь и пепел:
Тем строже ночь, чем ярче был закат.
И не о том ли сердцу говорят
Замедленность твоей усталой речи,
И эти оплывающие плечи,
И эта — Боже, как она легка!—
Почти что невесомая рука.
Как неуемный дятел
Как неуемный дятел
Долбит упорный ствол,
Одно воспоминанье
Просверливает дух.
Вот все, что я утратил:
Цветами убран стол,
Знакомое дыханье
Напрасно ловит слух.
Усталою походкой
В иное бытие
От доброго и злого
Ты перешел навек.
Твой голос помню кроткий
И каждое мое
Неласковое слово,
Печальный человек.
Как музыку, люблю твою печаль
Как музыку, люблю твою печаль,
Улыбку, так похожую на слезы, —
Вот так звенит надтреснутый хрусталь,
Вот так декабрьские благоухают розы.
Как дудочка крысолова
Как дудочка крысолова,
Как ртуть голубая луны,
Колдует тихое слово,
Скликая тайные сны.
Вполголоса, еле слышно,
Окликаю душу твою,
Чтобы встала она и вышла
Побродить со мною в раю.
Над озером реют птицы,
И вода ясна, как слеза…
Подымает душа ресницы —
И смотрит во все глаза.
Как светел сегодня свет
Когда забормочешь во сне
Когда забормочешь во сне
И станет твой голос запальчив,
Я возьму тебя тихо за пальчик
И шепну: «Расскажи обо мне, —
Как меня ты, любовь моя, любишь?
Как меня ты, мой голубь, голубишь?»
И двери, закрытой дотоль,
Распахнутся страшные створки,
Сумасшедшей скороговоркой
Затаенная вырвется боль, —
И душа твоя, плача, увидит,
Как безумно она ненавидит.
Каролине Павловой
И вновь плывут поля — не видишь ты, не видишь! —
И одуванчик умилительно пушист.
Росинку шевеля, — не видишь ты, не видишь! —
Пошатывается разлатый лист.
И провода поют, — не слышишь ты, не слышишь,
Как провода поют над нивами, и как
Вдали копыта бьют — не слышишь ты, не слышишь! —
И поздний выстрел будит березняк.
Июль у нас, январь, — не помнишь ты, не помнишь:
Тебе столетие не долгосрочной дня.
Так памятлива встарь, — не помнишь ты, не помнишь
Ни вечера, ни ветра, ни меня!
Какой неистовый покойник
Какой-то еле уловимый признак
Какой-то еле уловимый признак,
Как после обморока мятый холодок, —
И вот уже, прозрачная, как призрак,
Ты вновь переступаешь мой порог.
И сквозь тебя, в распахнутой двери,
Как в занавешенной сквозной завесой раме,
Горит — неизъяснимое словами! —
Сиянье новорожденной зари.
И радуюсь, и тихо плачу я
С какой-то неутешною отрадой…
А там, вдали, стеклянный звон ручья,
И шорох крыл, и райская прохлада.
Конус
Летят, пылая, облака
Летят, пылая, облака,
Разрушился небесный город.
Упряма поступь и легка,
Раскинут ветром вольный ворот.
Кто мне промолвил «добрый путь»,
Перекрестил — кто на дорогу?
Пусть не устанут ветры дуть,
От твоего стремить порога.
Былое — груз мой роковой —
Бросаю черту на потребу.
Над бесприютной головой
Пылай, кочующее небо!