Собрание редких и малоизвестных стихотворений Сергея Соловьёва. Здесь мы сохраняем тексты, которые ищут реже, но они дополняют картину его поэтического наследия и подходят для детального изучения творчества. Больше известных текстов — на главной странице поэта.
* * *
Аполлон с кифарой
Зачем, с душой неутоленной
Весельем Зевсовых пиров,
Я приведен под твой зеленый
Приветно шелестящий кров?
Припав лицом к коре холодной,
Целую нежные листы,
И вновь горят любви бесплодной
Несовершенные мечты.
Как зелени благоуханье
Мучительно душе моей,
Как сладость твоего дыханья
Струится с лавровых ветвей!
Но ствол не затрепещет гибкий
И не зардеет лист. В тиши
Чуть слышен стон твоей улыбкой
Навек отравленной души.
Былой тоской, любовью старой
Душа больна. Уныл, суров,
Один, с печальною кифарой,
Брожу, тоскуя, средь лесов.
Андрею Белому
Мужайся! Над душою снова
Передрассветный небосклон,
Дивеева заветный сон
И сосны грозные Сарова. А. Белый
Зачем зовешь к покинутым местам,
Где человек постом и тленьем дышит?
Не знаю я: быть может, правда там,
Но правды той душа моя не слышит.
Кто не плевал на наш святой алтарь?
Пора признать, мы виноваты оба:
Я выдал сам, неопытный ключарь,
Ключи его пророческого гроба.
И вот заветная святыня та
Поругана, кощунственно открыта
Для первого нахального шута,
Для торгаша, алкающего сбыта.
Каких орудий против нас с тобой
Не воздвигала темная эпоха?
Глумленье над любимою мечтой
И в алтаре — ломанье скомороха!
Беги, кому святыня дорога,
Беги, в ком не иссяк родник духовный:
Давно рукой незримого врага
Отравлен плод смоковницы церковной.
Вот отчего, мой дорогой поэт,
Я не могу, былые сны развеяв,
Найти в душе словам твоим ответ,
Когда зовешь в таинственный Дивеев.
Она одна, одна — моя любовь,
И к ней одной теперь моя дорога:
Она одна вернуть мне может вновь
Уже давно потерянного Бога.
В готическом соборе
Мрак, ложася пеленой тяжелой,
Принял храм в холодные объятья.
В сумраке, на белизне престола
Черное виднеется распятье.
Сводов стрельчатых стремятся очертанья
Ввысь, а там, где нависают тени,
В нишах каменных сереют изваянья
Древних пап, склоненных на колени.
И над мраком, тусклым и суровым,
Вознеслися окна расписные.
То блестят они пятном пунцовым,
То светлеют, бледно-голубые.
Средь листвы, цветущей и зеленой,
Облеченные в одежды алые,
Там пируют у Христова лона
От пути житейского усталые.
Но далеки эти упованья,
А внизу проклятий и молений
Полон воздух сумрачного зданья…
Полон грозных, страшных откровений.
В нишах каменных сереют изваянья
Древних пап, склоненных на колени.
Венера и Анхиз
Охотник задержал нетерпеливый бег,
Внезапно позабыв о луке и олене.
Суля усталому пленительный ночлег,
Богиня ждет его на ложе томной лени.
Под поцелуями горят ее колени,
Как роза, нежные и белые, как снег.
Струится с пояса источник вожделений,
Лобзаний золотых и потаенных нег.
Свивая с круглых плеч пурпуровую ризу,
Киприда падает в объятия Анхизу,
Ее обвившему, как цепкая лоза.
И, плача от любви, с безумными мольбами,
Он жмет ее уста горящими губами,
Ее дыханье пьет и смотрит ей в глаза.
Вечер
Спускался вечер над землею.
Лягушки квакали в пруде.
Туман сгустился над водою,
И стало сыро на воде.
А в чаще леса заливался
Веселых птиц воздушный рой.
В заре вечерней лес купался
Над утихавшею землей.
Тонули лужи в красном блеске.
Цветы заснули на стеблях.
Пруд замер в тихом, робком плеске
В последних солнечных лучах.
Город современный
Над руинами храмов, над пеплом дворцов, академий,
Как летучая мышь, отенившая крыльями мир,
Ты растешь, торжествуя, глумясь над преданьями всеми,
Город — вампир!
Полный сладких плодов, цветодевственный рог изобилья
Скрыла Гея-Земля. Небо пусто давно, а под ним —
Только визги машин, грохотание автомобиля.
Только сумрак и дым.
Опаляя деревья и вызов бросая лазури,
Просит крови и жертв огнедышащий зверь — паровоз.
Целый мир обезумел, и рухнуть великой культуре
В довременный хаос.
Пролагая дорогу грядущему князю Хаоса,
Неустанны властители знаний, искусств и труда.
Содрогаются стержни, стремительно кружат колеса,
Все летит. Но куда?
Что за странных сияний, доселе неслыханных звуков,
Диких образов полон себе предоставленный мир?
Где же песни, молитвы? Ты создан из визгов и стуков,
Город — вампир!
Горе, горе живым! Горе юности, силе, здоровью!
Раскаленная челюсть, дыхание огненных губ
Прикоснулось к народу: трепещущей плотью и кровью
Упивается труп.
Небеса безответны, и людям состраждет природа.
И детей, как бывало, земные сосцы не поят.
Кто-то хитрый и тайный пускает по жилам народа
Разлагающий яд.
Город, город проклятый! во скольких, во скольких вагонах
Ежедневно везут безответно покорных судьбе
И быков, и свиней, и младенцев, и дев, обреченных
На закланье тебе.
Сколько жизней прекрасных стихия твоя растоптала.
Сколько лиц отцвело, сколько сильных угасло умов,
Затерявшись средь банков, контор — алтарей капитала —
И публичных домов.
Расцветет ли любовь, где под грохот железных орудий
Изнуренные девушки в темный влачатся вертеп
Отдавать упыриным лобзаньям бесплодные груди
За каморку и хлеб!
Где и ночи, и дни, побледневший и весь исхудалый,
Надрывается мальчик средь вечно гудящих машин
И, родных вспоминая, на зорьке, холодной и алой,
Тихо плачет один.
Город, город проклятый! где место для каждого дома
Чистой кровью народа и потом его залито!
Вавилон наших дней, преступленья Гоморры, Содома
Пред твоими — ничто.
Торжествуй, торжествуй надо всем, что великого было
И справляй свой кощунственный братоубийственный пир!
Час грядет: ты услышишь дыхание Иммануила,
Город — вампир!
Димитрий Царевич Убиенный
(Картина М. В. Нестерова)
Ты посетил забытые места,
Своей земле пришел ты поклониться;
Твоей души святая красота
Меня на миг заставила забыться.
Была весна. Кудрявились березы.
Как призраки деревья трепетали,
И ты предстал, окутан царством грезы;
Цветы, склонивши головы, шептали.
Была весна. Оделись пухом ивы.
Как призраки деревья трепетали;
Объяты таинством весенние мотивы;
Цветы, склонивши головы, шептали.
К Дездемоне
Посвящается А. А. Б.
Где ты, мой идеал, блуждающий далеко?
Тебя нигде не в силах я найти,
Ни под звездой, горящей так высоко,
Ни на тернистом жизненном пути.
Но знаю я тебя, высокий, незабвенный,
И пусть в моей груди живет тот идеал.
Утешь меня одной лишь лаской нежной,
И счастья луч уж в сердце засиял.
Лесному богу
Пора, мой мальчик-зверолов,
Берлоги зимние покинем!
И ветра шум, и скрип стволов
Зовут весну под небом синим.
Приди весну встречать со мной
На влажный луг, где пахнет прелью,
О бог веселый, бог лесной
С простою ивовой свирелью.
Море жизни
Было тихо море жизни
Но, разрезав лоно вод
И прорвавшися к отчизне,
Море взмылил пароход.
Лишь один остался жертвой
Озлобления других —
Одного лишь гнали ветры,
От отчизны отлучив.
Море злобное шептало:
Будет вам меня казнить:
Прежде иначе бывало,
Но теперь мне победить.
Новгород
Ветер легкий, тиховейный,
Парус зыбля без труда,
Гонит к пристани лодейной
Иноземные суда.
Сколько шлюпок даль примчала!
Первый луч едва блеснул,
Как уж слышен скрип причала
И заморской речи гул.
Моряков синеют блузы,
Возрастают плеск и шум,
С громом выгружены грузы,
Дружно опорожнен трюм.
Запад гордый, запад вольный,
Веселы твои гребцы,
Здесь — и Любек, и Стекольный,
И Ганзейские купцы.
Блещут волны голубые,
И гостям заморским нов,
Новгородская София,
Звон твоих колоколов.
Разрывая все оковы,
Гордо главы возноси,
Сзмовластный и торговый
Город Западной Руси.
Ты не знаешь, как далече
В сумрак будущих веков
Твоего лихого веча
Властный достигает зов.
С правдою Востока споря,
Ты науки поднял стяг,
Предприимчивый, как море,
Гордый, западный моряк!
Новгород богат. На деле
С ним бороться не легко…
И над Ильменем запели
Гусли нежные Садко.
Новый взгляд на назначение средней школы
«Для того стоит гимназия,
Чтобы к жизни приучать!
Что за дикая фантазия
Цицерона изучать!
Знать Гомера, Фукидида
И не знать, что стоит рожь!
О, ужасная обида!
Где позор такой найдешь?»
И всеобщее решенье —
Классицизм из школ изгнать.
Средней школы назначенье —
К нуждам жизни приучать,
Знать науки кулинарные,
Знать изжарить фунт котлет,
Где поближе есть пожарные,
Где хороший есть буфет.
Ведь возможно приключение,
Что кухарка вдруг уйдет.
Тут Гомера изучение
Пользы нам не принесет.
Ежели пожар случится
(Лампу опрокинешь вдруг),
Тут Софокл не пригодится,
А пожарный — добрый друг.
Вот что умным признается!
Браво! Изгнан классицизм,
И изгнать нам остается
В молодежи атеизм.
Чтоб они слугами верными
Были Богу и властям.
Не зачитывались скверными
Повестями по ночам.
Тридцать шесть часов в неделю
Пусть за книгами сидят.
До ложения в постелю
Всё зубрят, зубрят, зубрят.
И для поддержанья веры
Так решили приказать:
Вместо чтения Гомера
Три часа маршировать.
Ночь
Посвящается Б. Н. Б.
Светлые тени по полю ложатся.
Сказкой безумной деревья толпятся.
Месяц плывет в синеве.
Пруд неестественно светит в тиши.
Судьями тихо стоят камыши.
Холодно в тине на дне.
Небо простерлось ужасно далеко,
Звезды на нем загорелись высоко.
Встают мертвецы при луне.
Светлые тени по полю ложатся,
Сказкой безумной деревья толпятся
Месяц плывет в синеве.
Осень
Как скоро ты прошла и отшумела,
Любви прекрасная весна!
Пустеет сад и скрылась Филомела,
Все ночи певшая у моего окна.
Все, все прошло. И рощи молчаливы,
И пруд заглох. На берегу один
Корзину из прибрежной ивы
Плетет убогий селянин.
Уже мороз сребрит скудеющие долы,
И от селений синий дым Вошдит ввысь.
Поют, поют Эолы
По рощам золотым.
Молчи, душа, молчи! Любови
И песен, и ночей прошла пора.
Пустынны небеса. Сверкает пруд. В дуброве
Гудят удары топора.
Морозен воздух, звуки гулки…
0, осень светлая, блести, блести!
Простите, томные полнощвые прогулки!
И девы — розы, все прости!
Где поцелуи, клятвы и измены?
Утех любви быстротекущий сон?
Увяли вы, цветы моей Климены,
В лесах шумит пустынный Аквилон.
Петербург
И волею неземнородной
Царя, закованного в сталь,
В пустыне, скудной и холодной,
Воздвигнут северный Версаль.
Где вечно плакали туманы
Над далью моха и воды,
Забили светлые фонтаны,
Возникли легкие сады.
Где плавали за рыбной данью
Два-три убогие челна,
Закована глухою гранью
Невы державная волна.
Над зыбями свинцовой влаги,
На вечно веющем ветру,
Российский флот развеял флаги,
Гремя приветствие Петру.
И, мудростью подобен змию,
Веселый царь, как утро юн,
Новорожденную Россию
Забил в железо и чугун.
От Бельта до Сибири дальней,
До поздней полночи с утра,
Гудят и стонут наковальни
Под тяжким молотом Петра.
И за победою победа
Венчает наши знамена:
Наказана кичливость Шведа
И гордость русских спасена.
И дочерей на ассамблеи
Везут отцы, как на позор,
Везде — амурные затеи,
Пожатье рук и томный взор.
Дерзят, но в выраженьях лестных,
Цитируя латинский стих,
Под статуями нимф, прелестных
И соблазнительно нагих.
Псишеи, Венусы и Фрины
Скользят аллеями. «У вас
Ланиты — розы, перси — крины,
Купидо целится из глаз».
«К чему сей комплимент нескромный?
Он оскорбителен весьма».
«Алина, ах! улыбкой томной
Ты тайну выдала сама».
А во дворце — банкет веселый,
С вином шипучим, золотым.
Снуют зеленые камзолы,
И стелется табачный дым.
И над кипящей, мутной бездной
— Мечтами в будущих судьбах —
Проходит исполин железный
С голландской трубкою в зубах.
Изломан жаждой сладострастья
Посвящается А. А. Б.
Изломан жаждой сладострастья,
На землю сброшен человек;
Но взгляд мгновенного участья
Ему не дал пустой наш век.
«Пускай страдает одинокий!»
«Не нам его добру учить».
«Он из страны пришел далекой».
«Не нам его руководить».
И человек с тех пор блуждает
Один среди людских степей,
Как прежде, истины не знает
И сердцем недоступен ей.
Истертый в прах, подавлен миром
Посвящается А. А. Б.
Истертый в прах, подавлен миром,
Измучен пошлостью людской,
Склонился я перед кумиром
Своей презренной головой.
Но голос твой раздался ясно,
Меня воззвал из темноты,
И я увидел, что ужасно
Незнанье чистой красоты.
Я понял твой размах могучий
И дух мой с ним соединил,
И с ним теперь лечу над тучей,
Исполнен новых, свежих сил.
Посещение Диониса
Тайный гость в венке из винограда
В полночь постучался у окна:
Отвори мне, юная менада,
В дом впусти ночного пришлеца.
Я устал, оборваны сандальи,
Вся в пыли на посохе лоза,
И полны желанья и печали
Отрока бессонные глаза.
С сердцем, полным ужаса и дрожи,
Грудь и губы устремив ко мне,
Ты не спишь на знойном, смятом ложе,
Свесив ногу в кованном ремне.
Как и я, ты зажжена любовью,
Очи вожделением горят,
И пылает жертвенною кровью
Алых уст и персей виноград.
Встань, возьми потир из кипариса,
Тайный пир для гостя приготовь,
И насыть лобзаньем Диониса
Темную, взволнованную кровь.
Нежная, в венке из роз и хмеля,
Свой хитон на части разорви,
Пей мой взор, исполненный веселья,
Светлого безумья и любви.
В дверь стучу.
Тебя, тебя мне надо.
Я устал от долгого пути.
Отвори мне, юная менада,
И порог лобзаньем освяти.
Пресвятая Дева и Бернард
И. С. Щукину
Он за город ушел, где дороги
Был крутой поворот.
Взоры монаха — молитвенно строги.
Медленно солнце спадало с прозрачных высот,
И молиться он стал, на колени упал, и в фигуре
Были смиренье, молитва. А воздух — прозрачен и пуст.
Лишь над обрывом скалы в побледневшей лазури
Зыбкой листвой трепетал засыпающий куст.
Воздух пронзали деревьев сребристые прутья.
Горы волнами терялись, и вечер, вздыхая, сгорал.
Знал он, что встретит сегодня Ее на распутье…
Благовест дальний в прозрачной тиши умирал.
Шагом неспешным прошла, и задумчиво кротки
Были глаза голубые, и уст улыбался коралл.
Пав на колени, он замер, и старые четки
Всё еще бледной рукой своей перебирал.
Осененная цветом миндальным,
Стояла одна у холма.
Замер благовест в городе дальнем…
Ты ль — Мария, Мария сама?
Никого. Только золотом блещет
На закате пустая даль.
Веет ветер, и дерево плещет,
Беззвучно роняя миндаль.
Пресыщение
(Подражание К. Бальмонту)
Сонмы грешных сновидений,
Извращенных наслаждений,
Окружив меня, стоят —
О возмездии вопят.
Совесть рвется и клокочет,
Дико страсть над ней хохочет.
Ум мутится, вянет воля,
Напоследок волком взвоя.