Архив стихотворений Сергея Наровчатова

«Мессершмитт» над составом пронесся бреющим.
Стоим, смеемся:
— Мол, что нас?
— Мол, что нам?!
— Ложитесь!— нам закричал Борейша,
Военюрист, сосед по вагону.

Почти два года прошло
С тех пор, как
Узнали мы пороха запах прогорклый.
И смерти в сугробах зыбучих и сизых
Узнали впервые свистящую близость.

С тех пор как учились
В штыки подниматься
И залпами резать
Бессонный рассвет…
Мы вернулись домой,
Повзрослев на пятнадцать
Прижимисто прожитых
Лет.

Гадали — теперь, мол, ничем не поправить,
Решали — на лыжном, на валком ходу
Мы ее второпях обронили на Ярви
В этом году.
Но юность, горевшая полным накалом,
Радугой билась о грани бокалов
И в нескончаемом споре ночном
Снова вздымала на щит: «Нипочем!»
Снова на зависть слабым и старым
Сорванной лентой смеялась над стартом
И, жизнь по задуманной мерке кроя,
Брала за рукав и тянула в края,

Где солнце вполнеба,
Где воздух как брага,
Где врезались в солнце
Зубцы Карадага,
Где море легендой Гомеровой брошено
Ковром киммерийским
У дома Волошина.

Через полгода те, кто знал нас в шинелях,
Встречаясь с нами, глазам не верили:
Неужто, мол, с ними, с юнцами, в метелях
От бою к бою мы версты мерили?
Суровость с плеч, как шинель, снята,
И голос не тот, и походка не та,
Только синий взгляд потемнеет вдруг,
Лишь напомнит юнцу визг свинцовых вьюг.

«Мессершмитт» над составом пронесся бреющим.
Стоим притихнув:
Слишком многое
На память пришло
Под свист режущий
Пуль ураганных
У края дороги.
И если бы кто заглянул нам в лица,
По фамилии б назвал,
Не решившись по имени:
— Товарищ такой-то,
Не с вами ли именно
Случилось
Из финского тыла пробиться?!

Много злата получив в дорогу,
Я бесценный разменял металл,
Мало дал я Дьяволу и Богу,
Слишком много Кесарю отдал.

Потому что зло и окаянно
Я сумы страшился и тюрьмы,
Откровенье помня Иоанна,
Жил я по Евангелью Фомы.

Ты ли нагадала и напела,
Ведьма древней русской маеты,
Чтоб любой уездный Кампанелла
Метил во вселенские Христы.

И каких судеб во измененье
Присудил мне Дьявол или Бог
Поиски четвертых измерений
В мире, умещающемся в трех.

Нет, не ради славы и награды,
От великой боли и красы,
Никогда взыскующие грады
Не переведутся на Руси!

Ты стала от холода синей,
Скорей с подоконника слазь…
Взглянула, как светится иней,
Как блещет морозная вязь?

Красиво? Конечно, красиво!..
Не зря постарался мороз,
Рассыпав по стеклам на диво
Великое множество звезд.

Почти что такие, как эти,
Но только, пожалуй, светлей,
Мерцают на раннем рассвете
Над ширью далеких морей.

Чудесней такого рассвета
Никто бы придумать не смог…
Там ярко-зеленого цвета
Становится утром восток.

В причудливом этом сиянье
Над пеной морскою вдали
Вулканов встают очертанья
У самого края земли.

А море в серебряной дымке
Холодной предутренней мглы,
И звезды белы, как снежинки,
Как иней на окнах, белы.

Под звездами быстрое судно
Летит по волнам напролом…
А ну! Догадаться нетрудно!
Кого ты узнаешь на нем?!

Так что же, мой цветик далекий,
Узнала теперь наконец?
Ведь это же долгие сроки
Тебя не видавший отец.

Скажи ты и Кате и Тане
Нетрудные эти слова!
«На Тихом,- скажи,- океане
Курильские есть острова».

Ты всем расскажи, не скрывая,
Что даже на снежном окне
И звездочка может простая
Напомнить тебе обо мне.

Что ты, не покинув квартиру,
По светлой дороге земной
Прошла по широкому миру
И встретилась в море со мной!

Здесь, на краю нежилой земли,
Штатский не часто встретится,
Но в ближней деревне нас версты свели
С неожиданной собеседницей.

Сто раз обрывалась беседы канва,
Но заново, как откровение,
Мы открывали друг другу слова,
Простые и обыкновенные.

Я думал, что многих из нас война
Сумеет не сжечь — так выжечь.
И время придет — наша ль вина,
Что трудней будет жить, чем выжить!

Но, глядя, как буйно горят дрова,
Как плещет огонь на приволье,
Нам просто казалось, что трын-трава —
Все наши беды и боли.

Что время придет — и мудрая новь
Из праздничных встанет буден,
И краше прежней будет любовь,
И молодость снова будет.

За окнами Лука ломала лед,
Ветер метался талый.
Мы говорили всю ночь напролет,
И ночи нам не хватало.

Решил бы взглянувший со стороны,
Что двое сидят влюбленных,
Что встретил Джульетту полночной страны
Ромео в защитных погонах.

Но все было проще. И к четырем
Дорога дождалась рассвета.
И я распрощался с секретарем
Извозского сельсовета.

Секретарю девятнадцать лет.
Он руку дает мне на счастье.
Он веснушчат. Он курнос. Он одет
В довоенной выкройки платье.

Я с ним не сумел повстречаться с тех пор,
А вы повстречаетесь, исподволь
Попробуйте завязать разговор —
И у вас получится исповедь.

Проходим перроном, молодые до неприличия,
Утреннюю сводку оживленно комментируя.
Оружие личное,
Знаки различия,
Ремни непривычные:
Командиры!

Поезд на Брянск. Голубой, как вчерашние
Тосты и речи, прощальные здравицы.
И дождь над вокзалом. И крыши влажные.
И асфальт на перроне.
Все нам нравится!

Семафор на пути отправленье маячит.
(После поймем — в окруженье прямо!)
А мама задумалась…
— Что ты, мама?
— На вторую войну уходишь, мальчик!

Вот и отобрана ты у меня!..
Неопытен в древней науке,
Я бой проиграл, пораженье кляня,
Долгой и трудной разлуке.

Я бился, как за глухое село,
Патроны истратив без счета.
Со свистом и руганью, в рост и в лоб
В штыковую выходит рота.

И село превращает в столицу борьба,
И вечером невеселым
Догорает Одессой простая изба
И Севастополем — школа.

Бой проигран. Потери не в счет.
В любовь поверив, как в ненависть,
Я сейчас отступаю, чтоб день или год
Силы копить и разведывать.

И удачу с расчетом спаяв, опять
Каким-нибудь утром нечаянным
Ворваться и с боем тебя отобрать
Всю — до последней окраины!

Мы дни раздарили вокзалам!
И вот — ворвалось в бытие
Пургой, камнепадом, обвалом
Неслышное слово твое.

Рожденная гордой и горькой,
Прямая, как тень от угла,
Ты руку, иконоборкой,
На счастье мое подняла.

Ты напрочь уходишь, чужая,
И в пору занять у тебя
Любить, ничего не прощая,
Прощать, ничего не любя.

Обугленный взгляд исподлобья!..
Не сдержит ни шепот, ни крик
Мое бытовое подобье,
Мой грустный и вечный двойник.

К концу подходило крещенье
Горластых российских ребят,
И древние гасли реченья,
И гаснул старинный обряд.

Ударили в окна шрапнели,
А пуля икону прожгла,
И женщина в жесткой шинели
В уездную церковь вошла.

Смеркалось в приделах священных,
Но вспыхнул окладов металл.
Ребенка смущенный священник
Безропотно ей передал.

Тяжелые, властные руки
Легко подхватили меня
Во имя всеобщей поруки,
Во имя всеобщего дня.

Чуть двинула в ласке губами,
Услышав над крышей разрыв,
Свое огневое дыханье
С ребячьим дыханием слив.

Закинулась мать. Закричала:
— Ведь я же его родила!..—
С концами смешались начала,
Свершались большие дела,

Упали уездные стены,
Ни тени от них, ни угла…
По страшным просторам вселенной,
Спеша, Революция шла.

А в глуби бездонной России,
В глубины всемирной любви
Ее провожали пустые,
Святые глазенки мои.

Держа рукоятку нагана,
Как ангел, в грозе и грязи,
Куда она вдаль прошагала
По нашей жестокой Руси?

А может, она и жесточе,
А может, и мягче ее?
Все дольше ей путь… Все короче
Короткое время мое.

И я, на путях ее крестных
Не зная иного креста,
Влюблен, долгопамятный крестник,
В ее огневые уста.

На свежих путях поколений,
Обдумав житье и бытье,
Шепчу: — Революция, Ленин,
Россия —
Крещенье мое!

Вижу прозелень рек
И озер голубые прозоры,
Светотень лесосек,
Темных пашен просторы

И простые кресты
Возле церкви над взгорьем,
Глубину высоты
Над рокочущим взморьем.

Слышу, плещет душа
На пастушеской дудке-жалейке…
О, как ты хороша!
Свейки, Латвия, свейки!

«Свейки» — ты в мое бытие
Входишь силою властной.
Ведь двояко значенье твое:
«До свиданья» и «здравствуй».

— Здравствуй,- слово приходит ко мне,
Разумея о добром здоровье,
Если Латвию вижу во сне
Я в своем изголовье.

Но встречает со мною зарю
И второе, иное звучанье:
— До свиданья,- я говорю.-
Слышишь, Латвия? До свиданья!

Я свидаться хотел бы с тобой,
Увидаться с моими друзьями,
Вновь увидеть во мгле голубой
Красных башен застывшее пламя.

Повидать среди чащ и равнин,
Где земля трудолюбьем гордится,
Крепкоруких, спокойных мужчин
Ясноглазые лица.

И по-прежнему плещет душа
На пастушеской дудке-жалейке…
О, как ты хороша!
Свейки, Латвия, свейки!

Мне на стих не хватило бы сил,
А тоски б переполнилась мера,
Если б я позабыл
Имя чистое — Вера.

Вера! В имени этом святом
Вера в счастье все души объемлет,
Словно реки сливаются в нем
Все народы и земли!

С этой верой и стану я жить…
Ведь напев у пастушьей жалейки
Будет память всегда сторожить:
Свейки, Латвия, свейки!

1

Вот он, под крышей тесовой,
Сразу за гулким мостом,
В брызгах черемухи, новый,
Охрой окрашенный дом!

Гордость всего полустанка,
Он пятистенный, хорош…
Здесь ты живешь, северянка,
Здесь ты и счастье найдешь.

Нет, не желанной невестой
В жизнь ты приходишь мою…
Я лишь прохожий безвестный
В вашем далеком краю.

Я лишь взыскательный путник,
Ищущий правды в речах,
Радостных праздников в буднях,
Ясного света в ночах!

2

В поселок путь смела пурга,
И слышно лишь по ночи мглистой,
Как табуном встают снега
Под ветра исступленный высвист.

Пускай буран колотит в дом,
Пускай зовет в белесый омут,
Но ни теперь и ни потом
Меня не выманить из дому!

Сорвется заржавелый крюк,
И дверь, распахнутая настежь,
Закличет из крутящих вьюг
Мое беспамятное счастье.

Рванет под перестук крюка
Рука, исколотая вьюгой,
На юге тканого платка
Концы, затянутые туго.

Я вздохом отдышу одним
Заиндевелые ресницы
И расскажу глазам твоим
О том, что им должно присниться!

3

Шапку звезд на брови надвинув,
Шагает мартовский вечер
В пьянящее бездорожье
И неоглядную ширь.
Он шагает по черным лужам
Туда, где далеко-далече
Мне незнакомая девушка
Ждет этот вечер в глуши.

Набросив платок на плечи,
Выходит одна за околицу
И смотрит, как солнце нехотя
Гаснет за синей рекой,
И все, что подумает девушка,
Обязательно исполнится,
А девушке очень хочется
Быть близкой и дорогой.

И девушка просит вечер,
Чтобы он отыскал ей кого-нибудь,
Непременно очень хорошего,
Себе и весне под стать.
Ручьи зазвенят под снегом,
Покатятся звезды по небу,
А вечер заломит шапку
И пойдет жениха искать!

4

Билась о каменья жирная кета,
Птицы вылетали из-под сапога,
В желтые и бурые красилась цвета
Под осенним солнцем сонная тайга.

Ягоды тянулись к мордам медвежат,
Привечал оленей ледяной ручей…
Здесь все так же было сто веков назад,
Будет ли здесь так же через сотню дней?

Грузовик промчался вдалеке от нас,
Как сигнальный выстрел тишину прорвав.
Затрещал кустарник ровно через час.
Мы поднялись разом:
— Здравствуйте, прораб!

5

На торбаза мои взгляни,
Взгляни глазами быстрыми,
Как ладно скроены они
И как обшиты бисером.
Он по коричневым верхам
Густою сыплет искрою,
Зеленой — тут, красной — там,
Расцветкой юкагирскою.
Про те цвета, про тот узор —
Долгий разговор.
Его б продолжить с вами мог
В далеком стойбище
Скорняк таежный и стрелок
Иванко Столбищев.
И он сказал бы вам в глаза,
Что эти торбаза
Надеть считали бы за честь
Даже в Магадане…
Иванко сшил такие здесь
Лишь мне да Айне.
Двустволка, нож и патронташ,
Патронов — за глаза!
Дверь открываю наотмашь,
Свищу в два пальца пса!
Куда шайтан его занес?
В сугробе спал проклятый пес,
Вернется — отхлещу!
У нас короткий разговор…
Но вот он мчит во весь опор
И ластится ко мне, хитер…
Прощу!

6

Сияют звезды Колымы,
Их свет неугасим…
От незапамятной зимы
Пройдет двенадцать зим.
И за двенадцать тысяч верст,
Среди ночей гремящих,
Перед полком, поднявшись в рост,
Колымский встанет мальчик.
Он крикнет хриплое «ура».
Он с голосом не сладит,
Но все вселенские ветра
Его «ура» подхватят.
Затем, что в этот час ночной
В ста метрах от рейхстага
Заканчивала смертный бой
Бессмертная атака!

7

Сыну, бывало, скажет мать:
— Ну, что тебя гонит снова
По целым дням в тайге пропадать,
Бежать из дома родного?

Для меня же в доме моем порог
Только лишь тем и хорош,
Что гремят за порогом десятки дорог
И одной из дома уйдешь.

Уйдешь, ничего не сказав в ответ,
Туда, где несмел и робок,
Встает белесый летний рассвет
Над черной грядою сопок.

Туда, где сосны красны, как медь,
Где, свесив над речкой тушу,
Опытный в промысле бурый медведь
Лапой глушит горбушу.

Где лебедята над гладью озер
Пробуют крылья впервые,
Где светит и манит далекий простор
Сквозь стланика ветви густые.

Ради его золотого огня
Надолго бросал я поселок…
Охотно в подручные брал меня,
Со мной подружившись, геолог.

Я думал, что той же дорогой пойду,
Дело его продолжая,
Но участь написана мне на роду
Сходная, но другая.

Как недра родные, язык наш щедр,
И заново вспомнишь и снова
Неистовый труд разведчика недр
В поисках верного слова.

Ах, как он плещет, снегопад старинный,
Как блещет снег в сиянье фонарей!
Звенит метель Ириной и Мариной
Забытых январей и февралей.

Звенит метель счастливыми слезами,
По-девичьи, несведуще, звенит,
Мальчишескими крепнет голосами,
А те в зенит… Но где у них зенит?!

И вдруг оборвались на верхней ноте,
Пронзительной, тоскливой, горевой…
Смятенно и мятежно, на излете
Звучит она над призрачной Москвой,

А я иду моим седым Арбатом,
Твержу слова чужие невпопад…
По переулкам узким и горбатым
Опять старинный плещет снегопад.

Послушай, Ольга свет Сергевна,
Простую песенку мою:
Поется весело и гневно
Она в моем родном краю.

Ее я слышал у причалов
Родимых волжских пристаней,
И мой земляк Валерий Чкалов,
Когда был молод, знался с ней.

Звучала гордая досада
На то, что жизнью не дано:
«Меня не любят — и не надо,
Мне все равно, мне все равно!»

Кого ж слова корили эти?
Так знай, курносый мой пострел,
Что без плохих людей на свете
Хороших больше было б дел.

Плохие люди пусть не любят,
Ну, а хороший человек,
Когда разлюбит, как подрубит —
Сосной повалишься на снег.

Бываешь ты не очень рада,
Когда я вновь твержу одно:
«Меня не любят — и не надо,
Мне все равно, мне все равно!»

Таких, как мы, живущих вместе,
Не сыщешь, право, днем с огнем,
И мы с тобою, к нашей чести,
Неплохо все-таки живем.

Свои с тобой мы знаем нужды,
Тень не наводим на плетень.
Друг другу в дружбу, а не в службу
Мы помогаем каждый день.

И все ж, мое родное чадо,
Когда на душеньке темно:
«Меня не любят — и не надо,
Мне все равно, мне все равно!»

Был тихий голос еле слышен,
Спросила ты, ко мне подсев:
— Быть может, мой вопрос излишен,
Но знаешь, ли, что твой припев,

Ну, слово в слово тот же самый,
Не одному тебе знаком…
Вы, вовсе не встречаясь с мамой,
Все время сходитесь на нем.

Она который год уж сряду
Твердит с тобою заодно:
«Меня не любят — и не надо,
Мне все равно, мне все равно!»

Пожелтевший листок,
Шелком выткана роза,
В заключение строк
Стихотворная проза,

Память давних тревог!..
На страницах старинных
Вновь встает между строк
Облик твой, Катарина!

В хмурый день января
Возле строк Катарины
Бороздили моря
Среди волн бригантины.

И неспешно во мгле
Грязь месили кареты,
И тревог на земле
Долго ждали рассветы.

Кто ж тревожной порой
В дом вошел спозаранок,
Кто нарушил покой
И господ и служанок?

Ах, лебяжьим пером,
В окруженье соседок,
Подпись в этот альбом
Не вписал ли мой предок?

Скинут ментик с плеча,
Сабля брошена в угол…
И погасла свеча
С неподдельным испугом.

Скрылись враз за стеной
Удивленные лица…
Он альпийский герой
И герой Аустерлица.

Полк пускается в путь,
Были сутки на роздых,
Как желанно вдохнуть
Зимний утренний воздух.

Провожая рассвет
И бахвалясь посадкой,
Русской службы корнет
Машет немке перчаткой.

Он сведет под огнем
Старый счет с Бонапартом.
Катарина о нем
Погадает по картам…

А на старости лет
Вспомнит вслух над вязаньем,
Как девицу корнет
Осчастливил вниманьем.

Пожелтевший листок,
Шелком выткана роза,
В заключение строк
Стихотворная проза.

Пыль давнишних дорог!
Как свежо и старинно
Вновь встает среди строк
Облик твой, Катарина!

Не старушкой седой,
Не с вязальною спицей,
Но вот той, молодой,
Романтичной девицей.

Я увидел альбом
На дубовом прилавке,
В лавке книжной о нем
Книжки вспомнили в давке.

Потеснились они
Всей компанией честной,
Вспомнив давние дни
Вместе с давней невестой.

И, как прежде юна,
С тихой строчки альбома
Сразу встала она,
Сразу стала знакома.

Эту милую тень
За четыреста марок
Дал мне в спутницы день
Не в покупку, в подарок.

Со страницы сойдя
Среди улиц Шверина,
В моросинках дождя
Шла со мной Катарина,

Теплый радостный дождь
Мекленбургского лета…
Как легко ты идешь,
В плащ из капель одета!

Катарина моя!
Вот как мы повстречались…
Только ты, только я
В зыбком мире остались!

Взгляд скрестивши со мной,
Говорит чужеземка:
— Победитель ты мой,
Я ж природная немка.

Мы чужие…- Как знать,
Есть ли выше награда
Вместе вдруг получать
Счастье с первого взгляда?!

Мне-то что! Мне-то что!
Шепчет общий наш предок:
— Как сошлось хорошо!
Выбор крови так редок.

Ты мой ранний портрет,
Только мягче чертами…
Ах, треклятый корнет,
Он встает между нами,

Злись, гневись, негодуй!
Но склонись пред прозреньем.
Каждый наш поцелуй
Дышит кровосмешеньем!

Он исчез, как возник,
Он пропал, как явился…
И сверкающий блик
Прямо в сердце вонзился.

Катарина… С нее
Терпкий взгляд не свожу я,
Отраженье свое
Снова в ней нахожу я.

Глупый ангел слетел:
— Все мы сестры и братья,
Все белы словно мел,
Все чисты без изъятья.

Вздрогнул горестно я:
Где ты злость? Где ты жалость?
Катарина моя,
Ты испуганно сжалась?

Мимо смотрит она:
— Я лишь знак человека,
Между нами стена
Ослепленного века.

Молчаливо в ответ
Ей сжимаю запястье,
И кладется запрет
На двойное несчастье.

Исчезают черты,
Расплываются в дымку,
Превращаешься ты
На глазах в невидимку.

И уходишь ты вспять,
В то, что прежде знакомо,
Ты ложишься опять
На страницу альбома.

Пожелтевший листок,
Шелком выткана роза,
В завершение строк
Стихотворная проза.

Свет давнишних дорог!

Катарина!

Взгляд цепенел на кирпичном хламе,
Но тем безрасчетней и тем мощней
Одна стена вырывалась, как пламя,
Из праха рухнувших этажей.

Улиц не было. В мертвую забыть
Город сожженный глядел, оглушен,
Но со стены, обращенной на запад,
Кричала надпись: «Вход воспрещен!»

Она не умела сдаваться на милость
И над домами, упавшими ниц,
Гордая, чужеземцам грозилась,
Не в силах случившегося изменить.

И город держался. Сожжен, но не сломлен,
Разрушенный, верил: «Вход воспрещен».
По кирпичу мы его восстановим —
Лишь будет последний кирпич отомщен…

И стена воплощеньем грозового ритма
Войдет, нерушимая, в мирную жизнь,
Как памятник сотням районных Мадридов,
С победной поправкой на коммунизм!

На рейдах в ночи лунные
По-девичьи, во сне,
Чуть слышно бредят шхуны
О завтрашней весне.

Пускай на мачтах иней,
Пусть кили вмерзли в лед,-
Им виден в дымке синей
Далеких солнц восход.

Разломанные глыбы,
Растопленные льды,
Зеленые изгибы
Бунтующей воды.

И в высях небывалых,
В преддверье небылиц,
На одиноких скалах
Гнездовья белых птиц.

За ними, в отдаленье,
В игре дневных теней,
Лежбища тюленей
Меж голубых полей.

Летучее скольженье
По пенистым волнам
И счастье возвращенья
К знакомым берегам.

Когда без проволочки
Подхватят на лету
С белужьим жиром бочки
Грузчики в порту.

Когда откроют склады
Густой толпе мехов,
Которые их рады
Заполнить до верхов.

Когда в высоком зданье,
Точней, чем с давних слов,
Наметят очертанья
Полярных островов…

На рейдах в ночи лунные
По-девичьи, во сне,
Чуть слышно бредят шхуны
О завтрашней весне.

Юностью ранней
Нас привечал
Ветер скитаний
Песнью начал.
В этих началах
Места не знали
Горесть усталых
Горечь печали.

Вестники сердца
Юной земли —
В них заглядеться
Мы не смогли.
Боль переспоря,
Не уставали
В противоборье
С силой печали.

В схватке ль опасной,
В вихре свинца
Мы не подвластны
Песне конца.
Юностью ранней
Нас привечал
Ветер скитаний
Песнью начал.