Сидела со мной у огня,
Но вдруг прервала напев,
Потом увела меня
В Долину каменных дев.
Там статуи стыли у скал —
У самых снегов и зарниц.
И мастер, что их изваял,
Жил трепетом чёрных ресниц.
Он создал подобия дев
С венцам на выпуклых лбах.
Вдруг древний кыпчакский напев
У них прозвучал на губах?
Гранитные косы, звеня,
Качнутся и лягут на грудь.
Сквозь камень глядит на меня
Извечная женская суть.
Подобно синей колыбели
Подобно синей колыбели
Качался небосклон.
Тому, кто пережил метели,
Не страшен вечный сон.
Я видел в тундре, сквозь хрустальный
Колеблющийся свет,
Высокой нарты погребальной
Неизгладимый след.
Луч
Пусть порой неприметен
Луч меж яростных туч,
Оттого, что он смертен,
Он безмерно могуч.
Жизнью жертвуя щедро,
Светом гибель поправ,
Входит в тёмные недра,
Как алмазный бурав.
Настасья
Мы в горах своё искали счастье,
Ехали к Настасье в одночасье,
Видели небесные снега,
Водопады, в три обхвата ели,
Сыпались алмазные метели
С высоты на горные луга.
Спешились за старой коновязью.
Разминаем ноги, ждём Настасью
У крыльца бревенчатой избы.
Держимся подальше от оравы:
На цепях гремучих волкодавы
Мечутся, вставая на дыбы.
Вышла к нам в кашгарской алой шали,
Плечи будто в пламени пылали;
Солнца луч остался позади, —
Не посмел её коснуться тела.
Медленно качалась и звенела
Нить кораллов на её груди.
Не хотелось покидать Настасью.
Расставаться с величавой властью
Простоты, добра и красоты!
Улыбалась, мёдом угощала,
Проводила нас до перевала,
Долго вслед глядела с высоты.
…Я не сдамся горю и злосчастью,
Лучше вспомню горы и Настасью.
Её сейчас поди за пятьдесят?
А вокруг неё — снега и ели.
А вверху, как вечности качели, —
Водопады в пропасти летят.
Дочь атамана меня звала
Дочь атамана меня звала —
Вспомнить о жизни былой;
В сердце её была Акмола,
Она жила Акмолой.
И я пошёл сквозь метельный свет
К Ишиму, покрытому льдом…
И нет Акмолы, и станицы нет,
Но как уцелел её дом?
Всё тот же крыльца высокий венец,
И дверь на тёмной цепи,
И в ставнях — прорези в виде сердец,
Весь дом — как пикет в степи.
Певучий старый сундук открой,
Наследье предков достань:
«Георгий» — за дело под Чар-Дарой,
Медаль — за поход в Тянь-Шань.
Мы вспомним тех, кто оставил след
На жаркой степной земле.
Ведь я — современник тех славных лет
И свой человек в Акмоле.
Белая тара
Жирный лама Жамьян-жамцо,
Погрязший в смертном грехе,
Всем говорил, что видел в лицо
Богиню Дара-Эхе.
Он уверял, что недавно она
Была в Стране Антилоп,
В белую женщину воплощена,
В руках не лотос, а сноп.
Смешав с молитвой низкую лесть,
Весел и в меру пьян,
Схватив бумаги целую десть
Писал о богине Жамьян.
Жамьян похитил алый коралл,
Воспетый в древнем стихе,
Тибетскую ткань из музея украл —
В подарок Дара-Эхе!
Зря ликовал Жамьян-жамцо,
Поглаживая живот.
Живую богиню я знаю в лицо,
А лама хвастливый — лжёт!
Знаю, что женщин (даже богинь!)
Туда, где опасна стезя, —
В самую глубь нагорных пустынь —
Одних отпускать нельзя…
Жамьян-жамцо! Не обессудь —
С тобой ещё встретимся мы.
Судьбой мне завещан священный путь
К владеньям вечной зимы.
В оленьих унта’х, в сибирской дохе,
Сквозь снег и морозный свет,
Белая Тара — Дара-Эхе
Пойдёт за мною в Тибет!
Змея
Змея в малиннике сухом
Свернулась в скользкий жгут.
Ей незачем ползти в мой дом,
Ей хорошо и тут.
И что ей радость иль печаль?
Бесчувственный клубок.
Как бирюзовая спираль
Проводит смертный ток.
Овидий знал наречье скифов
Овидий знал наречье скифов
В стране, где властвует зима,
Но это был не труд сизифов,
А подвиг пленного ума.
И я, не избежав изгнанья,
Пытаясь скрасить горький век,
Собрал и объяснил названья
Гиперборейских гор и рек.
И, озарён незримым светом,
Я был пред вечностью склонён,
Уподобляя самоцветам
Слова исчезнувших племён.
Карна и Жля
…За ним кликну Карна и Жля
Поскочи по Русской земли…
Слово о полку Игореве
Олжесу Сулейменову
Я мерил жизнь (и этим горд!)
И на степной салтык;
Живя в стране трёх древних орд,
Я слушал их язык.
В бессмертном «Слове о полку»,
Как буйная трава,
Вросли в славянскую строку
Кыпчакские слова.
На них таинственный покров
Набросили века…
Я раскрываю тайну слов
Чужого языка!
От грома вздрогнула земля,
И ринулись, звеня,
Жалын-желеу, или Жля, —
Завеса из огня.
Ещё напишет в добрый час
О пламенной строке
Мой юный друг — кыпчак Олжас —
На русском языке!
Стансы
Бирон — исчадие ничтожества —
Припал, как волк, к кровавым ранам, —
Терзать науки и художества
Издревле свойственно тиранам.
Не сразу на весах склоняется
Златая чаша благородства.
История не повторяется,
Но есть разительные сходства.
Пусть снова Соймонов приснится мне.
Как он стоял, со смертью споря,
С оледенелыми ресницами
У края каторжного моря.
Он, испытав судьбу опальную,
Отвергнув сердцем укоризну,
В сибирской мгле рукой кандальною
Благословлял свою отчизну.
Сочтя Эзопа собутыльником
И утешаясь мудрой баснею,
Он догорал морским светильником
В своей деревне под Лопаснею.
О вы, птенцы гнезда Петрова,
Вельможи и чернорабочие,
Ревнители живого слова, —
Татищев, Соймонов и прочие!
Вы жили мыслями едиными,
Высоким преданы заботам,
Блистая славными сединами
В единоборстве с Геродотом.
И, вам не находя подобия,
Сокрытый двухсотлетней далью,
Я ваши ветхие надгробия
Ищу с почтительной печалью.
Грядущего крепкий росток
Грядущего крепкий росток
Оставил я на земле…
Пошёл самолёт на Восток,
Навстречу зарницам и мгле.
Я милость приму от небес,
Снегов и горных вершин.
Умру на руках стюардесс
Иль пограничных старшин.
Язык детей
Шумят сады, и солнечные пятна
Горят слюдой на голубом песке,
И дети говорят на непонятном
Нам, взрослым, океанском языке.
Я слушаю не находя ответа…
Кому, скажите, понимать дано
Косноязычье светлое поэта
И детский лепет, тёмный, как вино?
Было два снегопада
Было два снегопада
В бренной жизни моей,
Гнётом стала ограда
Ослепительных дней.
Поднимая столетий
Каменеющий прах,
Разразится последний
Смерч в Небесных горах.
Не надеясь на кровлю,
Что меня сохранит,
Сердце к снегу готовлю —
Облекаю в гранит.
В городе Верном
В городе Верном была метель,
Потом запела свирель,
Стала алмазная падать капель
На мальвы и дикий хмель.
Долго сверкали ступени крыльца.
Не было счастью конца.
От поворота дверного кольца
Замерли наши сердца.
Для нас исчезли звуки и свет,
Движенье мгновений и лет.
Ни белых гор, ни синих планет
Для нас во вселенной нет!
Есть только сумрак и смутная речь,
Яблочный запах плеч.
Всем существом своим буду беречь
Сокровища наших встреч.
Горе пришло. От его крыла
Могла пошатнуться скала!
Стала моя голова бела…
В Верном она умерла.
Словно алтайский цветок полыхая
Словно алтайский цветок полыхая,
Ты уходила прочь.
Была на душе у меня глухая
Высокогорная ночь.
Сначала я думал, что всё это — небыль,
Детище майских вьюг.
А утром увидел сломанный стебель,
Как я, смотревший на юг.
Ночь в горах
Здесь совершалось чудо за чудом…
Покинув привычный круг,
Качая горбами, подобно верблюдам,
Сопки пошли на юг.
Потом вернулся ветер из Гоби,
Корни кустов обнажил,
Из красной дресвы, из гранитной дроби
Выкатил ясный берилл.
И, окружённый лазурным кипеньем,
Свою обгоняя тень,
Вверх по реке, по прозрачным ступеням,
Стал подниматься таймень.
Листва зашумела, как стая ворОнья…
От страха еле жива,
Очнулась и стала вздыхать спросонья
Лёгкая сон-трава.
Долго металась в своей колыбели
И задремала вновь…
Вдруг я услышал: подобно свирели
Во мне зазвучала кровь.
И самоцветы, и быстрые воды,
И льды в сокровенном сне —
Вещие знаки дикой природы
Той ночью открылись мне.
Дорога в Улалу
Я шёл на Улалу,
Мне встретилась скала.
И я спросил скалу:
«Далёко Улала?»
Ответ гранитных уст
Я слышал в первой мгле:
«Спроси терновый куст,
Он ближе к Улале».
Терновник, нем и глух,
У каменной тропы
Ронял древесный пух
И старые шипы.
Вдруг кто-то мне сказал:
«Со мною не шути,
Опасен перевал
Полночного пути!»
То женщина была, —
В кораллах, как в огне, —
Жила, как Улала,
В моём желанном сне.
И обошла скалу,
Чтоб задержать рассвет.
Дорога в Улалу?
Её на картах нет.
Переименование подбитого броневика
По-старому он зваться здесь не мог!
Убиты люди, сбиты пулемёты…
И он, как слон, подставил жаркий бок
Густой толпе ликующей пехоты.
В чужой крови омытая рука
Выводит буквы быстрые, косые,
Змеится на груди броневика
Победное название «РОССИЯ»…
Хоть надпись на исчерченной груди
И рождена сейчас нехитрым мелом,
Но, вздрогнув всем своим огромным телом,
Могучий пленник снова в бой иди!
Стрелки! Страшитесь участи врага…
Он в башне спит. Раздроблена нога,
За голенищем согнутая ложка,
И кошелёк, замызганный в крови,
А в нём — дары печальные любви:
И локон, и жемчужная серёжка…
Танки и броневики
Они ушли, насупившись по-бычьи,
Туда, где стыла топкая река,
И судорога смертного величья
Сводила их звенящие бока.
Они назад воротятся едва ли,
Когда горнисты прохрипят отбой;
Седые полководцы посылали
Броневики, как стадо на убой.
В колючие, заржавленные сети,
Рыча, стремились в боевом бреду,
Пятнадцать тонн великолепной смерти,
На сумасшедшем танковом ходу.
Они ушли в столбах дорожной пыли,
Туда, где слепли ранние огни,
Но чёрные кишки автомобилей
Ползли из развороченной брони.
Года пройдут, но час придёт единый —
Определит былое бытие,
Специалист по броневым машинам,
Пытливостью похожий на Кювье…
Находку огладит пытливо,
Металла цель осознавая вновь,
И превратит в рычаг локомотива
Кусок железа, видевшего кровь.
Песня матросов 1914-1917
В тени глухих пещер,
В глубоком иле,
Суровый Китченер
В коралловой могиле.
С улыбкой сгнивших скул,
В почёте и награде
На сборище акул,
Как на большом параде.
Он спит, судьбу кляня —
Свою удачу…
Туда бы короля
Ещё в придачу!
А небо — только тронь —
В окисленных отравах,
И пуншевый огонь
Горит в подводных травах.
Таков морской удел;
Горят растенья…
Но это — мёртвых тел
Кромешное свеченье.
Для них готовит дно
Широкие перины —
Летит веретено
Проклятой субмарины.
Приди, приди, сестра,
На наш молебен —
С полночи до утра
За нами гнался «Гебен».
И он друзей узнал,
Привет был жарок,
Послал нам адмирал
Письмо без марок.
И страшно и темно,
И дым навесом —
Германское письмо
В полтонны весом;
И едкая слеза,
Как в солеварне,
…А брат закрыл глаза
На синей Марне.
Чужой корабль нас спас,
Ходил по кругу,
Вылавливал как раз,
Что мёртвую белугу.
Ждала ты жениха,
А он на горе,
Оставил потроха
В Немецком море.
Куски собрать не вдруг,
А ты — слепая,
И цинковый сундук
Несут сипаи.
Шинелью он покрыт,
Ревут подружки,
И тяжелей копыт
Пивные кружки.
Приди, ударь, гроза,
Сверкай в тумане,
Солдатская слеза
В кривом стакане!
И мы в веселье злом
Дворцам покажем,
Что мы тройным узлом
Верёвки вяжем.