Боюсь, что для вас, дорогая
Боюсь, что для вас, дорогая,
Я только далёкая тень.
На карте Полярного края
Найдите мизинцем Мезень.
О, северные пределы,
Поморская, светлая мгла!
Здесь женщины белотелы
И хОлодны, как камбала.
Они суровы и хмуры —
Белёсые дочери шхун,
И вместо стрелы Амура
Здесь нужен китовый гарпун.
Здесь сила любви многоликой —
Подобье скупого огня.
Лукавою голубикой
Они накормят меня.
Они спокойны, как рыбы.
Но вот уместный вопрос:
Вы нос наставить смогли бы
Длинней, чем Канинский Нос?
Поморская жёнка
В ясный день, от народа сторонкой,
Ты проходишь, задорно смеясь.
Не с такой ли поморскою жёнкой
Жировал новгородский князь?
Что ж? Томи горделивым весельем
У высоких тесовых ворот!
На лугах приворотное зелье
Не для каждого, знаю, растёт.
И напрасны наветные речи:
Знаю я, что совсем ты не та;
Не для каждого эти плечи
И малиновые уста!
Ты приносишь и радость и горе,
Понапрасну тобой позабыт,
Рыжий штурман в серебряном море
За стаканом плачет навзрыд.
Моряки, сожжены синевою,
В честь привета и ласковых слов
Над твоею шальной головою
Поднимали сто вымпелов!
Белый дым, За рекою пожары,
Умирает весёлый день,
Разжигает свои самовары
Белобрюхая наша Мезень.
Пусть шуршат на лукавой дороге
В тесной горнице половики,
Бьётся сердце, слабеют ноги,
Окна тёмные далеки.
Жаркий шёпот щекочет ухо,
Мир, весь мир — сейчас на двоих!
Тишина. За стеною старуха
Повторяет раскольничий стих.
Ты смеёшься задорно и звонко,
Манишь в бор — собирать голубень.
Ты одна, родимая жёнка,
На вселенную всю и Мезень!
Беломорская комиссарша
В хриплых звуках медного марша
Старый город бьётся давно.
Беломорская комиссарша,
Гром стучится в твоё окно!
Там, по глине речного склона,
Облакам отдавая почёт,
Полурота всего гарнизона
Полинявшее знамя несёт.
Вот он — день большой годовщины,
И не сгладит шумный штандарт
Эти траурные морщины
Под лучами звёздных кокард!
На холме невысоком, близком,
Как пример для бесстрашных душ,
Под некрашенным обелиском
Спит спокойно твой храбрый муж.
Самый смелый и самый ярый,
Тот, за кем без раздумья шли,
Он прошёл сквозь дым и пожары
Вдоль по самому краю земли.
И когда патрули тонули
В розоватом снегу на аршин,
Не щадили светлые пули
Синеглазых его старшин.
Слушай, бледное Беломорье,
Это доблесть считает гробА!
О простом и суровом горе
Боевая гремит труба.
Ниже голову ты наклонила,
Поминальные флейты поют.
Ведь сейчас на родную могилу
Упадёт нестройный салют.
У широких окОн мещане
Осуждают вдовье житьё,
Но, как северное сиянье,
Величаво горе твоё.
Гроза
Наверно, многие запомнят
Паденье огненной стрелы,
Когда на окна тёмных комнат
Гром наводил свои стволы.
И над равниной Подмосковья
Летела жаркая гроза;
Наполненные синей кровью,
Фиалки жмурили глаза.
Почуяв крылья грозовые
В ту ночь у бледного лица,
Я понял — может быть, впервые —
Закон слепящего конца.
И туч горячие волокна,
Влачась, измучили меня,
А люди запирали окна,
Боясь небесного огня.
Когда, почувствовав немОту,
Прощаясь с гулом бытия,
Грозу, последнюю по счёту,
В восторге детском встречу я?
Ведь озарившая полмира,
Пугая горного орла,
Гроза, летящая с Памира,
В гостях в Ташкенте не была.
Под светлой молнией познанья
Я вздрагивал, горел и рос.
Но, может быть в горах Тянь-Шаня
Ударит молния в утёс?
Я встречу известковым взором
Виденье жаркое моё,
Когда с расплавленным затвором
На землю упадёт ружьё.
Я в мире жил, как небылица,
И скучно повторять азы.
Что я — ничтожная частица
Меня сжигающей грозы.
Глиняный рай
Здесь от восхода до второй зари
Скрипели перьями секретари,
Подсчётом урожая занята,
Гремела счётами Алма-Ата.
Чернильную купель канцелярист
К себе придвинул… Мой дорожный лист
Отметил он и с чувством стал дышать
На синюю округлую печать;
Под росчерка пронзительный зигзаг
Свершается рождение бумаг!
Я шёл по заповеданным следам
Которые оставил мне Адам.
Но этою дорогою в пыли,
Кряхтя, четыре трактора прошли.
О бронзовые руки на рулях!
Горит закат на хлопковых полях,
И всюду под ногами у людей
Хлопчатник, как гнездовье лебедей.
Царапины — что трещины земли —
На руки загорелые легли.
(На них лежит высокая печать —
Они могли ласкать и убивать,
Стрелять зверей и быстрокрылых птиц
И гладить спины жарких кобылиц!)
Как знойный ветер опалённых уст,
Нагретый степью шелестящий куст!
И возникает рядом горячо
Порывистое женское плечо.
В одно мгновенье смог я рассмотреть
Всю женщину, литую, словно медь.
Как будто что-то выпало из рук,
И замер сердца беспокойный стук.
Мы собираем вместе волокно,
В её руках легко скользит оно.
Но вдруг судьба сейчас захочет свить
Из двух — одну причудливую нить?
Вы лжёте, обольстители! Не зря
Всем женщина светила, как заря.
Я отвергаю ваш хвастливый бред
О лёгкости придуманных побед.
И сколько разных видело гостей
Ты, дерево познания страстей!
Но я к тебе сейчас идти не мог,
Глотая пыль исхоженных дорог.
И я ступил на земляной порог,
Где над крыльцом прибит волнистый рог.
Мы дома. Сердце рвётся из границ,
И слышен каждый взмах её ресниц!
Павлиньим цветом Искрятся ковры,
И женщину зовут Бибэ-Сары.
И здесь закон гостеприимства прост,
Горячий плов и жар морковных звёзд.
Бибэ-Сары, скорее приготовь
Зелёный чай — драконовую кровь!
Пришёл к концу нежданный поздний пир,
Застыл в котле жемчужный нежный жир.
И нас к отдохновенью приглашал
Наёмник звёзд и сумрака — шакал.
(Он за лачугой медленно бродил
Вкруг диких роз и брошенных могил.)
Кладя под изголовье револьвер,
Я женщине показывал пример
На войлоки пушистые прилечь
И завести незначащую речь.
Я вспомнил вдруг! Нескладен и сутул,
Растёт в пустынях острый саксаул,
А в зарослях — в пыли песчаных троп —
Пасётся стадо резвых антилоп.
Я опускаю веко на зрачок,
Спокойно жму на спусковой крючок.
Но тут — другое… И другая страсть
Мучительную предъявляет власть.
«Я лягу здесь. Здесь от луны светло,
Кошма, палас. Под головой — седло.
А если очень долго не засну —
В окошко буду наблюдать луну!»
И я, зевнув спокойно, сколько мог,
Уже снимал брезентовый сапог.
Украдкою из-под прикрытых век
Я видел войлок, светлый, словно снег.
Там — Ева, там извечная жена —
Бибэ-Сары луной освещена!
Ведь можно, толко долго не любя,
Так пристально разглядывать себя.
О женщина, как близко от меня
Вздыхаешь ты, браслетами звеня!
…И я заснул — лукавый книгочей.
Во сне мелькали сабли басмачей,
И снилось мне, как будто наяву,
Что я упал в колючую траву
И гололобый всадник в страшный срок
В меня вогнал серебряный клинок!
Хватаю за руку… Но почему легка
Упругая и нежная рука?
Прошелестели пёстрые ковры,
И ты сама пришла, Бибэ-Сары.
…Но вот зарёй расхвастался Восток.
В окне бушует золотой поток.
Теперь пойдём! Нас ждёт обычный труд,
Послушай, как плантации поют!
Взгляни скорее, как янтарный шмель,
Гудя, садится на зелёный хмель.
А вы и дня прожить бы не смогли
В неведомом ауле Чигили!
Теперь я поневоле воспою
Глухую полночь в глиняном раю,
Великое ничтожество страстей —
Наследие Адамовых детей!
И снова — голубая высота,
В зелёном сне лежит Алма-Ата.
И кажется, что у людей из пор,
Нагретых солнцем, — потечёт кагор!
К глазам приблизил мой дорожный лист,
Нацелился пером канцелярист;
Он неприступен, словно падишах,
Хоть мухи вьются на его ушах!
Ему невнятен зной моих дорог,
Моих волнений радостный итог.
Он равнодушно рапорт мой прочтёт,
Потребовав авансовый отчёт.
Но ведь не он, а слава наших лет
Меня вела дорогою побед.
Я, совершая сложный свой поход,
Испортил, верно, не один блокнот!
Я ставил в ряд прекраснейших поэм
Каналы оросительных систем.
Я спал в пустыне, знал её народ,
Меня несли и конь и самолёт.
Я разделял почётные труды
С искателями нефти и руды.
В крутых горах по имени Кучук
Мы открывали смуглый каучук;
Рябой басмач там целился в меня
Из длинного и узкого ружья.
Но скажет мне заносчивый педант,
Что не туда направил я талант,
Освирепев от даровых чернил,
Меня ретиво оплюёт зоил,
Ворочающий яаячьей губой,
В улыбке снисходительно-тупой.
Осудит строго, песню он мою
О лунной ночи в глиняном раю
(Ему подай машинные масла
И шестерни без счёта и числа.)
Так дай мне, критик, вспомнить!
У ворот
В ветвях качался и кричал удод.
Он громогласно осуждал пиры
И требовал привычные дары.
Но Ева вышла проводить меня,
Держась за гриву рыжего коня.
Удод, раздувши злобою кадык,
Ронял на землю недовольный крик:
Бибэ-Сары ему не принесла
Пшеничных крошек с круглого стола.
Бескрылый приживальщик и юрод,
Ты поцелуям не мешал, удод!
Сиди, удод, спокойно на ветвях.
Тебе не быть вовеки в соловьях!
А нашу честь, любовь, мечту и труд
Не осквернят ханжа и лизоблюд.
В неведомом ауле Чигили
Растут деревья в солнечной пыли,
И всюду под ногами у людей
Хлопчатник, как гнездовье лебедей.
Пою единство страсти и труда,
Могучее, как алая руда.
Я воспеваю мудрый светлый сад,
Где уживутся сталь и виноград.
И неужель в нём люди не найдут
Живых ростков Адамовых причуд?
Если голубая стрекоза
Если голубая стрекоза
На твои опустится глаза,
Крыльями заденет о ресницы,
В сладком сне едва ли вздрогнешь ты.
Скоро на зелёные кусты
Сядут надоедливые птицы.
Из Китая прилетит удод.
Болтовню пустую заведёт,
Наклоняя красноватый гребень.
Солнце выйдет из-за белых туч,
И, увидев первый тёплый луч,
Скорпион забьётся в серый щебень.
Спишь, и спишь… А солнце горячо
Пригревает круглое плечо,
А в долине — горная прохлада.
Ровно дышат тёплые уста.
Пусть приснится: наша жизнь чиста
И крепка, как ветка винограда!
Пусть приснятся яркие поля,
Глыбы розового хрусталя
На венцах угрюмого Тянь-Шаня!
Дни проходят, словно облака,
И поют, как горная река,
И светлы свершённые желанья.
Тает лёд ущелий голубой.
Мир наполнен радостного смысла.
Долго ль будет виться над тобой
Бирюзовой лёгкою судьбой
Стрекозы живое коромысло?
Прибаутка
Плыли с моря тюлени
Возле славной Мезени.
А на угОре поморы
Слушали их разговоры.
Много тут было шуток —
Встретили звери уток.
— Эй, вы, утки-молодки,
Летите до Старой Слободки.
Там в ледяную сторонку
Ненцу сосватайте жёнку!
Крякнула первая утка:
— Есть там жёнка Аксютка.
Муж её в непогоду
Морскую попробовал воду.
— К жёнке тихой тропою
Ходят сейчас зверобои.
— Находит почёт и место
Писарь из рыбного треста!
Долго кричали утки
У дома жёнки Аксютки:
— Выйди на улицу, ну-тка,
Ловецкая жёнка Аксютка.
— Косы покажь из-под кики,
Рассыпь у ворот голубики!
Гремит печная заслонка,
Кричит слободская жёнка:
— Мне ли, на молодость глядя,
Путаться с самоядью,
Когда мне почёт и место
У писаря рыбного треста?
У ненцев доброго мало —
Одно ледяное сало.
Крупитчата я и румяна —
Краса всего окияна!
К морю летели утки
От дома жёнки Аксютки, —
Тюленям новые слухи
Поведали три белухи.
Только по первой метели
Новые вести летели!
Выйди-ка, жёнка, в сенцы —
Видишь приехали ненцы.
Загнанные олени
Падают на колени!
Лишней не будет траты:
Тюлени — добрые сваты.
Вышла по-новому шутка —
На нартах жёнка Аксютка.
Жених её взял в охапку,
Сулит ей песцовую шапку,
А если одной ей мало —
Две привезёт с Ямала!
Олени по мелколесью
Мчатся Мглою да Нессью.
Вот как в славной Мезени
Кряквы чуднЫ да тюлени.
В быль обернулась шутка —
Замужем жёнка Аксютка!
Письмо псу
Верный друг моей последней славы,
Мы с тобой бродили у заставы
И травили жёлтую лису…
А за нами в тучах жаркой пыли
Басмачи скуластые следили
И клинки держали на весу.
Солнце… пограничная поляна…
За скалой — охотники Синьцзяна.
По повадке узнаём гостей;
Изогнувшись в ласковом поклоне,
Разбросали по нейтральной зоне
Груду вкусно пахнущих костей!
На призывы вкрадчивого свиста
Прянешь ты — огромен, зол и дик, —
В бархатный сапог контрабандиста
Запуская свой вершковый клык!
Скучно… Воет канинская лайка,
А моя дородная хозяйка
Ворожит весь день на короля —
Парусного шкипера. Едва ли
Им сегодня спать на сеновале —
Инеем покрылася земля.
А у вас — совсем иные страны!
Снятся, верно, глупые фазаны,
Жирные китайские купцы,
Дым костров, дороги, караваны.
Ты во сне зализываешь раны —
Старые почётные рубцы.
Про меня поморки у колодца
Говорят: «Пройдёт — не улыбнётся,
Нелюдимый, Господи, прости…»
Ласку бабью, простоту рыбачью
Да твою бы преданность собачью
Мне у моря синего найти!…
Ангелина
За снеговой курган вела
Тропа среди долин,
А в городе Архангела
Есть сотни Ангелин.
Но все они не нравятся.
На свете ты — одна,
Ташкентская красавица,
Лукава и нежна.
…Где карагач сутулится
У твоего жилья,
На Госпитальной улице
Лепечут тополя.
Дню надо быть скупее
На золото и синь.
На узкой портупее —
Густая пыль пустынь.
Открой мне дверь, красавица!
В твоих сенях темно,
Пусть на щеке останется
Горячее пятно.
Прекрасному начальнику
Сдаю ружьё и нож,
Со смехом к умывальнику
Ты путника ведёшь.
Вот выдумала моду —
Возня, весёлый крик! —
Серебряную воду
Мне льёшь за воротник.
Я знаю эти шутки,
Где смех кипит вином.
Сама мне вытри руки
Прохладным полотном.
От сердца к сердцу тянется
Трепещущая нить.
Но я тебя, красавица,
Люблю подчас дразнить:
«Поют и ноют лестницы.
На кровлях, севши в круг,
Чимкентские прелестницы
Жуют сухой урюк.
Чуть сердце не украдено!
Браслетами звеня,
Туманной виноградиной
Начнут бросать в меня.
И рядом с песней звонкою
На огненной заре
С казахской амазонкою
Я ехал к Сырдарье.
Мы кольцами менялись
Под звон стальных удил.
Я, Ангелина, малость
Тебе не изменил»
Смени же гнев на милость!
Мне надоело лгать.
Ведь если б не любилось
Была бы тишь да гладь.
Нам свет сошёлся клином
И узок свод небес.
Хоть ты не Ангелина,
А сероглазый бес.
…И где найти колодцы
Чтоб в них укрыть тоску?
Архангелогородцы
Жуют свою треску.
И жирные поэты
Бормочут мне стихи,
В которых смысла нету,
А больше чепухи.
Как страшно, Ангелина,
Жить под надзором вьюг,
Где холодны, как глина,
Уста моих подруг.
Где светят звёзды острые,
Где ледокол ревёт
И тучи над Кегостровом
Качают самолёт.
Весёлую, печальную,
Тебя к себе не жду;
В Ташкент, на Госпитальную,
Я всё-таки приду.
Ничтожная, великая!
Запомню навсегда,
Как светит над арыками
Ташкентская звезда.
Заморский капитан
Не видать кормового флага…
Скалы серые высоки.
Замелькали у Кунингскваага
Скандинавские маяки.
Слышь? Сирены кричат в океане
К мачтам льнёт заклятый туман.
У заморского капитана
Старый перстень индийских стран.
У заморского капитана
Шёлком вышит пёстрый жилет.
Трубка чёрная из Дурбана
Да складной голландский кисет.
Проходя фиорды поране,
Между мелей да каменных скул,
Где на глубь плывут норвежане
Головастых ловить акул.
Находи на мудрёной карте
Верный след, где тебе идти;
Город Васин да город Варде
У тебя стоят на пути.
Городами не хвастай ныне…
Знаем мы не такие псалмы;
Ведь не токмо что в Гавусине —
И в Стекольном бывали мы.
Нам издревле в этой сторонке
Светит яркий сполох — брульянт.
Ведь в корытах сосновых жёнки
С печки плавали на Грумант!
Наше морюшко — знаменито…
И придётся, верно, тебе
На своём железном корыте
Поплясать в Мезенской губе!
Заказал ли своей хозяйке
О себе молить небеса,
Если подлая рыба сайка
Будет есть твои телеса?
Ну да ладно… Поладим на том же…
Приливная встаёт волна,
И тебя встречают у Сёмжи
Наши бравые лоцмана.
Враз узнаешь нашу породу…
А настанет весёлый день —
Сам увидишь, сколько народу
В карбасАх пойдёт на Мезень!
Ну идут! Как будто посУху!
Выходи, матросы, на ют!
Жёнки-кормщицы дразнят белуху,
Озорные песни поют.
Городок у нас — в лучшем виде:
Слобода да ещё слобода,
На соседей мы не в обиде —
Облака кругом да вода.
Ты смотри, капитан, да слушай,
Вишь, на морюшке синь-туман,
Налетают утки-крякуши
На Мезень из индийских стран.
В тундре ягель щиплют олени.
На угоре дым от костров,
И шатаются по Мезени
Восемь шалых братьев-ветров.
Наших сказок в Мезени послушай —
Есть колючие, словно репей!
Нашей сёмужки славной покушай
Да хвалёной бражки попей.
Нам присловья да сказок не жалко.
Видно край весёлый такой.
Ведь у нас с глазастой камбалкой
Покумился заяц морской.
Меж зверями не слышно раздора —
Морж с белухой мирно живёт.
Сёмга замуж за пинагора
Выходила нонешний год!
Самовары у нас золотые,
А на чашках — лазорев цвет;
Будешь гостем — мы люди простые, —
Только вашего рома вот нет!
Рыбу-матушку ловим в сети…
ВымпелА красны да легки.
В Исполнительном комитете —
Зверобои да рыбаки.
Старики на рассказы споры,
Девки любят весёлый пляс,
Гуси-лебеди — белопёры,
Белогруды жёнки у нас.
Только вот не взыщи за порядки,
Если выпадет летом снежок,
Как подует с Холодной Матки
Ветер тот, что зовётся Всток.
И разбиться у нас не трудно;
Понадёжней крепи причал,
А не то наскочит на судно
Штормовой негаданный вал.
Знай свои заморские думы.
По спардеку с трубкой ходи.
Сосны красные в тёмные трюмы
Успевай опускай да клади!
У мезенцев такая натура —
Весь порядок прошли морской;
Аж до самого Сингапура
Беломорской пахнет доской!
Скрипачке Эрике
Лежит у Зимнего берега
Корабль по имени «Эрика»,
До него не достанет глаз.
Поднять его очень трудно —
Не может гордое судно
Найти ни один водолаз.
О, Эрика! Чёрная скрипка,
Твои глаза и улыбка
Свели с ума северян.
В театре запах извёстки,
Сосновые кресла жёстки,
И сладкие вздохи румян.
И сердце моё утонуло…
О, звук театрального гула,
Серебряной музыки нить!
Мои о любви рассказы
Поймут лишь одни водолазы,
С которыми будем мы пить.
Лежит у полярного берега
Корабль по имени «Эрика»…
По небу проносятся тени,
Гудит прибылАя вода,
И струи подводных течений
Ломают его борта…
В стране Каргун-Пуоли
ВорОны в мокром поле,
Лесная даль темна,
О ты, Каргун-Пуоли, —
Медвежья сторона!
Не вспомнить мне без боли
О счастье прежних лет;
В стране Каргун-Пуоли
Тебя со мною нет.
Ведь скоро на приволье
Расставит терема
В стране Каргун-Пуоли
Звенящая зима.
В слезах немало соли.
Что толку? В блеске льдин
В стране Каргун-Пуоли
Я проживу один.
Хрустальный дворец
1
Ты планы рвала на клочья,
Не верил твоим слезам
Отец твой — уездный зодчий,
Творец больниц и казарм.
Но я, презрев расстоянья,
Полярную ночь и пургу,
В постройке чудесного зданья
Отсюда тебе помогу.
Я вырежу светлое зданье
На льдине крепким ножом,
И северное сиянье —
Надстройка над чертежом.
Тебе приглядеться надо
К ветвям тополей в серебре,
Смотреть, как лист винограда
Встаёт навстречу заре.
Как льются весенние воды
И струи сгибает родник…
Искусство — движенье природы,
Застывшее только на миг.
2
О жизнь высокая, здравствуй!
Всё небо — хрустальный дворец.
Лучи пробегают по насту
И лает белый песец.
Я сердце радостью тешу,
Смотрю в полярный простор,
И мне с телеграфа депешу
Несёт синеглазый помор.
Мечта не знает границы!
Сквозь ветер и лёгкий снег
Летели белые птицы
К истокам тибетских рек.
И я эскадрилье лебяжьей
Шептала: «Счастливый путь!
А прошлою ночью даже
Успела немного всплакнуть;
Прослушала радиосводки
Про лютость вашей зимы…
Мой милый! Поменьше водки,
Суши почаще пимЫ.
Как зноен воздух пустыни,
Но как терпелив человек!
У вас, наверное, синий
Прохладный, звёздчатый снег?»
3
Весной, на рассвете дозоря —
С бывалым помором вдвоём, —
Я лебедя у лукоморья
Сыщу и добуду живьём.
Легка и быстра, как зарница,
В сиянии первых вьюг,
Лети, горделивая птица,
Лети на лазурный юг!
Свеченье встаёт золотое
Навстречу юной пурге,
Сверкает кольцо литое
На тонкой лебяжьей ноге.
Но буря травы нагнула,
А лебедь в пути изнемог —
Он рухнет в кусты саксаула,
В горячий туркменский песок.
Ты вскрикнешь… В это мгновенье,
Прервавшее быстрый полёт,
Раздастся хрустальное пенье
И звон бесконечных высот.
А я за обмёрзшею дверью
Увижу в просторе седом:
Ноябрьского сполоха перья
Плывут над пылающим льдом.
Скоро буду я седым
Скоро буду я седым…
Между нами говоря,
Я прошёл огонь и дым,
Реки, степи и моря.
Я прошёл огонь и дым,
Ледовитую зарю,
Стал спокойным и простым,
Ровным пламенем горю.
Я к случайностям привык.
Ты сама приди ко мне —
Десять огненных гвоздик
На моём живут окне.
И, пока верна душа
Поцелуям и теплу,
Как ночной цветок, дыша,
Уведи меня во мглу!
Олисава-кормщица
Ты — всего Поморья честь и слава,
И тебя назвали: Олисава.
Голосом, как медная труба,
Поп мезенский — борода куделью —
Пел над деревянною купелью:
Божья, мол, крещается раба!
С той поры которая путина
Минула? Блестит на взморье льдина,
Приливной водой гудит река,
Весела привычная работа,
Только вот от парусного шкота
Загрубела белая рука.
Олисава, не сама ль кроила
Белый холст на крепкие ветрила,
Чтоб шумели посреди зыбей,
Новой мачты слушая скрипенье,
Не сама ли проверяла звенья
У холодных якорных цепей?
Глухо стонут ледяные горы.
А подруги — на веселье споры —
Не глядят, что снежный ветер лют;
Чтобы день был ярче и чудесней,
Залились морской протяжной песней,
Шторм любой они перепоют!
«Как у Олисавушки-сестрицы
Полуночник леденит ресницы.
Как у Олисавы, у сестры,
Сарафаны шумные пестры,
Бисером расшиты рукавицы!»
Разошлась вовсю морская сила,
Но не зря сидишь ты у кормила,
Ясная владычица волны,
И сжимаешь руль рукою властной.
Только чистым душам в час опасный
Грезятся младенческие сны.
Солнце! Бирюзовая улыбка.
Океан качнулся, словно зыбка,
Наступает радужный покой.
Гнев сменив на солнечную славу,
Ветер приласкает Олисаву
Тёплою и крепкою рукой.