Я покорён неотвратимой думой
Я покорён неотвратимой думой,
Что я последней ясности достиг,
Что я умру нежданно и угрюмо —
Не в день, не в час — в один короткий миг.
И вот не так ли просто и нежданно,
Бросая свет на низкорослый лес,
Ревущая звезда аэроплана
Срывается с полуночных небес?
Походка
Забыть сейчас, что есть глаза и уши,
Не вымолвить ни слова до утра,
Бродить с тобой и чутким телом слушать
Волнующую музыку бедра;
Чтоб чудилось дрожанье лёгкой лодки
И листьев пляска над корой рябой,
Упругое качание походки,
Похожее на ветер и прибой!
Отступление интервентов
Сторожат револьверы
Вход в особый вагон,
Пьют в купе берсальеры
Голубой самогон.
И от хлопанья двери
Сквозь табачную мглу
Петушиные перья
Шевелятся в углу.
Лихо сербам и чехам —
Все в снегу и грязи.
За свинцовым орехом
Вдоль состава ползи!
Шутят в польском отряде:
«Скоро славный парад!
В трёхдюймовом снаряде —
Дорогой шоколад.
И зачем дожидаться
Нам больших именин?»
С криком лезут канадцы
К сибирячкам в овин.
Люты снежные вёрсты,
Отступай на Баджей!
Милосердные сёстры
Обнимают мужей.
Кто-то шепчет: «Останься!»
Жарок огненный пух,
И над крышами станций
Скачет красный петух,
Под шрапнелью тупея,
Обрывай ордена!
Ледяная Помпея,
Голубая страна.
Запылали вагоны.
Итальянцам не в толк,
Что доест макароны
Пятый Ленинский полк.
Загадай-ка на счастье,
Скоро ль будет капут?
Ведь латышские части
По сугробам идут!
Орь, Иргиз, Тургай
Ковыль с ястребиным пОрском
И облака…
Станицы под светлым Орском —
Моя тоска.
Расстеленные попоны,
И копья — в ряд.
Сурово глядят иконы
Казачьих хат.
Там реки готовы плакать,
Что далеки моря,
Красна арбузная мякоть,
Прохладная, как заря.
И детство моё не вернётся.
Я, вместе с тёплой травой,
До стремени иноходца
Не мог достать головой.
И — пленник военных рассказов —
В кольце походных огней
Боялся синих лампасов
И вороных коней.
Солёное плоскогорье,
Орлиных курганов ряд.
Я знаю — над светлой Орью
Встаёт кайсацкий закат.
Летят ковыли и птицы,
А тучи падают вниз.
Открой травяные ресницы,
Взгляни на меня, Иргиз!
И если лебяжьи трубы
Заслышу над головой,
Закройте мёртвые губы
Сухой тургайской травой!
Сны
Не мешайте людям видеть сны!
Бродит ночь у тёмного утёса.
Дом необычайной вышины
Вырастает в снах каменотёса.
Зверобои видят, как заряд
Рвёт на клочья гладь горячей шерсти,
Мореходы беспокойно спят —
Слышат ветер океанской вести.
Водолазы видят синеву —
Двадцать футов зыбкого тумана.
Для меня во сне и наяву
Ты всегда томяща и желанна.
Баян-Слу
У чужих прохладных юрт
Нет весёлого огня.
Хитрый чёрный каракурт,
Каракурт, не тронь меня!
Впереди — кичливый враг,
Черноглаз, жесток и пьян.
Я легла на солончак —
Побледневшая Баян.
Солнца огненного меч
У моих лежит колен.
Милый мой, Козы Корпеч,
Уведён в постыдный плен.
Дышит мне в лицо беда,
Скалит жёлтые клыки.
Хана старого орда
Точит копья и штыки.
Седобровый хан суров
В стане Чёрного Копья
Бьёт на тысячу шагов
Из японского ружья.
Против сердца девять ран
Носит яростный старик.
Он развёрнутый Коран
Положил на броневик.
Плачет брошенный верблюд,
В ковыле — свинцовый визг,
Пять разведчиков ползут
И ломают тамариск.
Сквозь колючие кусты
Приведут меня в твой стан.
От моей ли красоты
Рассмеётся грозный хан.
Голос, тонкий, как стрела,
Прозвенит в ковыльной мгле:
«Смуглой сказкой я жила
В длинногривом ковыле.
Я ему нежней сестры —
Самой нежной из сестёр
Прикажи разжечь костры —
Вместе встанем на костёр.
Хоть живой зарой в бархан —
Был бы только жив Корпеч.
Можешь мне, жестокий хан,
Руку правую отсечь.
Дни, что стаи лебедей,
Поднимают светлый крик.
Хочешь, голову разбей,
Вырви сладкий мой язык!
Грозный хан каких сторон,
Где ещё от мира скрыл
Песню, лёгкую как сон,
В самой тёмной из могил?»
Страшен полдень, ярок зной,
Хан со шрамом на щеке
Тяжко дышит надо мной
С парабеллумом в руке.
«Слова смутного не тронь!
Мы не сгинем навсегда.
Мы бессмертны, как Огонь,
Небо, Ветер и Вода!»
Омск, 1919
Пришельцам казалось — на веки веков
Земля остаётся звенящей пустыней,
Зелёные плечи хэмпширских стрелков
Несли на Восток угасающий иней.
И в землю уставив разбойничий взор,
С угрюмым лицом, беспокойным как пламя,
Спешит атаман в Никольский собор —
Поцеловать Ермаковское знамя.
И снег и сугробы… Штыки и заря…
А ночью — и темень и холод хоть тресни!
По чёрному мОсту гремят егеря
И хором поют беспокойные песни:
«Не с молитвой, не с поклонами —
Со штыками на весу
Шли долинами зелёными
От Казани на Осу.
Подневольные солдатушки,
Говорю вам не шутя —
У моей ли горькой матушки
Разнесчастное дитя.
Чем её теперь порадую,
Хоть и радовать готов, —
Угоняют всей бригадою
В славный город Кокчетов!»
Безумье надежды в застольных речах!
Штыки и эфесы ещё горделивы,
Но ты проиграешь бессонный Колчак,
Ты спутал просторы морей и проливы!
И, в тамбуре тесном ногами скользя,
Стуча оторочьями мёрзлого меха,
Зелёные братья, степные друзья
Берут на рогатину рослого чеха.
Я жизнь обглодал, как сухую тарань,
Я грезил восстаньями в сумрачных странах.
А в Омске на окнах доныне герань
Растёт не в горшках, а в шрапнельных стаканах.
Ревнивцы
Пусть я сегодня твой покой
Нарушил — кстати иль некстати,
Но осыпается левкой,
Стоящий у твоей кровати.
Он умер ночью, не дыша,
Пока окно твоё белело
Его лиловая душа
Оставила сухое тело.
Он слышал вздох и поцелуй,
Его тревожили объятья,
Он видел тени на полу
И ворох сброшенного платья.
И лжи лукавой не тревожь —
Ты не утешишь несчастливца —
Сухой цветок сейчас похож
На исступлённого ревнивца!
Марина
Пыльный шум толпится у порога…
Узкая Виндавская дорога,
Однопутье, ветер да тоска…
И вокзал в затейливых причудах —
Здесь весь день топорщатся на блюдах
Жабры разварного судака.
Для тебя ни солнца, ни ночлега,
Близок путь последнего побега,
Твой царевич уведён в подвал,
Свет луны и длителен и зыбок,
В показаньях множество ошибок,
Расписался сам, что прочитал.
Паровоза огненная вьюга,
И в разливах тушинского луга
Вспоминай прочитанную быль —
Здесь игра большая в чёт и нечет,
Волк в лесу, а в небе ясный кречет,
А в полях ревёт автомобиль.
Обжигай крапивою колена,
Уходи из вражеского плена
По кустам береговой тропы!
За Филями на маневрах танки,
У тебя ж, залётной самозванки,
Прапоры да беглые попы.
Да старинный крест в заречной хате…
А сама служила в Главканате
По отделу экспорта пеньки.
Из отчётов спешных заготовок
Убедилась в прочности верёвок,
Сосчитала пушки и штыки…
Посмотри, прислушайся, Марина,
Как шумит дежурная дрезина,
Шелестят железные мосты,
Как стрелки берут на изготовку,
Кто клинок, кто жёлтую винтовку,
Как цветут и шевелятся рты.
И стрелки в своём великом праве
Налетят, затравят на облаве,
Не спастись ни в роще, ни в реке.
А на трупе — родинки и метки,
Чёткий шифр из польской контрразведки,
Что запрятан в левом каблуке…
Лагорский казак
На радость иль на горе,
Своим мундиром горд,
Живёт казак в Лагоре
Одиннадцатый год.
Он помнит гром и крики,
Судьба его проста —
Ушёл от красной пики
С Памирского поста.
Он служит водоносом
У жёлтого купца,
И на лице курносом
Белеют два рубца.
Но ведь вода — не водка —
Он выпить не дурак.
(О, сладкий возглас «сотка»,
Родимый звук «кабак»!)
Казак, в порыве смелом
Ты устремляешь взор
На дом, где в шлеме белом
Сидит чужой майор.
Капралы «Типперери»
Вполголоса поют…
…Ему отвОрят двери
На несколько минут.
И он за все заслуги
Получит новый чин,
И заскрипят подпруги,
И звякнет карабин.
Игра в большие карты.
А ты, казак, молчи!
Зелёные штандарты
Поднимут басмачи.
Всё будет шито-крыто,
И рапорт в десять слов:
«…знакомый с местным бытом
Хорунжий Джон Попов…»
Тяжёлый стук обрезов,
Клинков холодный звон,
Толпа головорезов
Пришла на горный склон.
И чтоб глаза не мокли,
Не мучила слеза,
В английские бинокли
Упрятаны глаза.
Границу карауля,
Спокойна и легка,
Тебя нагонит пуля
Советского стрелка.
На почте
Исписан лист бумаги голубой —
Про всё, что в сердце трепетном хранила…
Стоит, перо держа перед собой,
И дышит на прохладные чернила.
И капля тихо шепчет: «Упаду»,
Судьбу свою угадывая злую.
Перо роняет чёрную звезду
На строчку, где написано: «Целую».
Семиреченский тигр
Он как заря каракольская рыж.
В нём каждая жила туга.
Во сне он грызёт золочёный камыш.
И нюхает след врага.
Долиной Эмель, озером Туз
Идёт он, как прежде ходил.
Сквозь лес — окунуть обкусанный ус
В холодный балхашский ил.
Но вот он проснулся, рыча и дрожа,
Он прутья трясёт, как кусты,
Смеются весёлые сторожа,
Открыв зубатые рты.
Светлы их глаза. А лица темны.
И крепки их кулаки.
Пожаловал им хозяин тюрьмы
Цветные воротники.
Они отвечают за жизнь и побег,
За шкуру царя озёр;
Им платит деньги сам Гагенбек —
Владыка морей и гор.
Он рад, что добыча его не проста,
И гладит ладонью ладонь.
Два метра от уха и до хвоста.
Бока — полосатый огонь!
И пленник сгибает железный тростник,
Ревёт и скалит клыки,
Но старший сторож прям и велик.
Он знает свои замки.
Лишь тигры и львы ему по плечу.
И спит утомлённый зверь,
И видит закат над ущельями Чу…
И наглухо заперта дверь.
Тень прозрачная легла
Тень прозрачная легла
На живую позолоту —
Два трепещущих крыла
Приготовились к отлёту.
И теперь, совсем не в лад
Поцелую и объятью,
Губы жаркие горят
Незабвенною печатью.
Слушай, ветер дальних стран,
Ураган, поднявший реки!
Золотеющий туман
Лёг на медленные веки.
Путь для птицы не открыт,
Но ловец упрямой птицы
Знал, что страсть благословит
Целовавшего ресницы.
Где-то падают метеориты
Где-то падают метеориты.
У поэтов не хватает ни чернил, ни слов.
А вы живёте спокойно и сыто
В Омске на улице Красных Орлов.
Где-то в океане гибнут канонерки,
Многих отважных и юных нет в живых,
А вы ежемесячно ходите к примерке,
Благодетельствуя бедных портных.
И пожалуй, вовсе не было бы хуже,
Если бы в вашу жизнь ворвался разлад,
Если бы вас соблазнил усатый омский хорунжий
Этак лет пятнадцать назад.
Пусть бы вы его не забыли долго —
Усы, погоны, дым папирос…
Но вы не нашли такого предлога
Для тайных вздохов и мучительных слёз.
Рубеж
Летели, клубясь, водопады
На скользкий тянь-шаньский гранит,
Где пуля из тайной засады
Нежданною смертью грозит.
Никем не воспетые страны —
Джаркент, Кольджат, Баскунчи,
Где стаи ракет, как фазаны,
Взлетают в тревожной ночи!
Где полдни июльские жарки,
А в травах не слышно шагов,
Где рвутся бесшумно овчарки
По тёмному следу врагов.
Я жизни познал начала —
Шум неба и голос травы,
Как будто пуля срывала
Фуражку с моей головы!
Синяя карта
Ветку синих жилок под коленом
Невзначай увидев у тебя,
С той поры в томленье неизменном
Стал я жить, тоскуя и любя.
Умудрённый радостным познаньем,
Я припомнил молодости сны;
Ветвь была неясным очертаньем
Путнику обещанной страны.
Я курил и пил, читал Брет-Гарта
И молил: в душе моей живи,
Синяя запутанная карта
Путешествий к островам Любви!
Звезда скитальчества, гори
Звезда скитальчества, гори!
Темна гранитов грань,
Но море розовой зари
Зальёт седой Тянь-Шань.
В шелка павлиньи влюблена,
В драконовый покой,
Лежит горячая страна
За горною рекой.
Вверху — колючий синий лёд,
В долинах — вечный сад,
Где мальва чёрная цветёт
И зреет виноград.
Лишь солнце жёлтое взойдёт,
Разинув медный зев,
Там пушка древняя взревёт,
Как одряхлевший лев.
К долинам гор бежит ковыль,
Лощины серебря,
И гнётся огненный фитиль
В руке у пушкаря.
И вновь возносится стена
Великой тишины,
И видит старая страна
Младенческие сны.
Но мне удел скитаний дан,
Гремят истоки рек,
С тобой, Восточный Туркестан,
Я расстаюсь навек!
Твои закаты — что шелка,
Я, как любовь, искал
Страну, где гаснут облака
У раскалённых скал.
Пчела
Бухарская еврейка продаёт
На улице окаменевший мёд, —
В хрустальной чаше огненная мгла,
В ней опочила синяя пчела.
И вот не так ли радости близка
Мгновенная щемящая тоска?
Тоска покуда недоступна мне;
В холодном и сияющем огне
Тоска томится, как пчела на дне…
Но гордых мыслей неотвязна нить —
Я здесь решал, зачем мне надо жить.
Зачем мне жить и видеть солнце дня,
Когда огонь — бессмертнее меня?
Мне никогда не пережить огня!
Меня бессмертней сумрак, и вода,
И ветер, и падучая звезда —
Они горды бессмертьем навсегда…
И я брожу в завесах тёплой мглы
И восхваляю мужество пчелы;
Она живёт и пьёт прозрачный сок
И умирает просто, как цветок.
И как награда скромному труду,
Её могила — в золотом меду…
С тех пор тоска, что на душу легла,
Не тяжелей пчелиного крыла!
Современник
Я с жизнью кочевою сросся,
Не знал ни крова, ни огня,
Когда ружьё системы Росса
В ущельях берегло меня.
И далека от сердца жалость
Была и в тот туманный день,
Когда на траверзе качалась,
Как призрак, древняя Мезень;
В ещё неведомые страны
И в неоткрытые моря
Над Ледовитым океаном
Текла полярная заря.
И всюду — горизонты сини,
Светла туманов пелена;
Я видел тундры и пустыни
Твои, великая страна!
Сочти сейчас мои скитанья,
Мои заботы и труды
И награди высоким званьем
Искателя живой воды!
Плавание
Обогнём Вороний Нос!
С ним простимся, как с утратой.
След русалочьих волос
На волне зеленоватой.
Полночь… Вздохи мутной тьмы,
Слёзы серого тумана,
За Моржовцем слышим мы
Синий грохот океана.
Остров выставил рога
Из багрового гранита,
На крутые берега
Напирает Ледовитый.
Что ж? Греми, девятый вал!
Я от моря ждал привета.
В смутном детстве я читал
Капитана Мариетта.
…На волне ревёт тюлень.
Дразним глупого предтечу.
Деревянная Мезень
Выплывает нам навстречу.
В избах — ранние огни,
На закате лёгкий холод.
Руку дружбы протяни,
Приполярный древний город!
На волне — косая тень
Корабельного бугшприта,
Жизнь, как дальняя Мезень,
Велика и необжита.