Архив стихотворений Сергея Городецкого

Весь от солнца темно-рыжий,
Весь иссохший с рук до ног,
Он стоит в болотной жиже,
Он от зноя изнемог.

Сверху жжет, а снизу мочит,
Спину мокрую согнув,
Он с рассвета вплоть до ночи
Рис сажает по зерну.

Тяжесть в членах онемелых,
Задурманил пар воды,
Но от зерен этих белых
Будут новые пуды.

За двенадцатичасовый
Нестерпимый этот труд
Недоваренного плова
В полдень горсть ему дадут.

И стаканчик чаю малый
Самоварщик полевой
Даст устам его усталым,
Сам от зноя чуть живой.

По садам сверкают розы.
Зацветают миндали,
Ветер запахом мимозы
Веет где-то там, вдали.

Ты ж опять в свое болото
Из-под плетки торопись,
Чтоб смертельною работой
Добывать для сытых рис.

Рису много! Зорким оком
Не окинешь всех полян!
Но — велик аллах с пророком!—
Всей землей владеет хан!

Он насыпал рис в коробки,
И навьюченный амбал,
Как верблюд, немой и робкий,
В порт, согнувшись, побежал.

Там на черном клюве-кране,
Неприступен и угрюм,
Рис поднимет англичанин
И опустит в жадный трюм.

Кто-то новые мильоны
Занесет себе в доход,
И опять в свой пар зеленый
Раб с проклятьями бредет.

Но в горах, в долинах сонных,
Как ручей, бежит молва:
У народов угнетенных
Есть отечество — Москва.

Лунного облика
отблеск медлительный
близко-далек.

Снег ослепляющий
белым безмолвием
горы облек.

Сад не шелохнется.
Стройные тополи
храм возвели.

Ласково стелется
звуком неслышимым
шепот земли.

Там, за пустынями,
за перевалами,
за тишиной,

Даль беспредельная,
Русь необъятная,
город родной!

Вдруг зовом горлинки
капли звенящие
канули в тишь.

Слушаю, слушаю!
Это, любимая,
ты говоришь!

С точным хронометром
в мигах и вечности
я властелин.

В лунном сиянии
стрелка торопится:
Двадцать один!

Но по московскому
счету державному
дышит земля.

Час восемнадцатый
к нам приближается
с башни Кремля.

Весть долгожданная,
победоносная
в мир понеслась:

Сила враждебная
нашему воинству
снова сдалась!

Вновь сокол-колокол
девять раз вылетит —
грянет Москва!

Залпов торжественных
вспыхнет могучая
миру молва.

Где же, пустыни, вы,
дали бескрайние?
Сжались вы вдруг!

С Красною площадью
вплавлен я в праздничный
дружеский круг.

Небо колышется.
Света полотнища
ловит зенит.

Солнца знаменами
тьму побежденную
слава казнит.

Где б ни скитался ты,
сердце московское
рдеет в тебе.

Весь ты бросаешься
к новому подвигу,
к новой борьбе.

В хоре торжественном
залпы сливаются
с сердцем твоим.

С Красною Армией
ты, самый маленький,
непобедим!

В хоре с народами
ты, полон радости,
слово берешь.

Песню о родине,
песню о партии
громко поешь.

Золотое осеннее солнце пронзало сады,
Янтарем и кораллом горели на ветках плоды.

Словно кто-то рассыпал, чтоб радовать сердце и взор,
Драгоценные камни по склонам сверкающих гор.

А в долине, где кровью еще отливала река,
От решительной битвы с врагом отдыхали войска.

У парчовой кибитки, где вождь на ковре почивал,
Полководец враждебного войска покорно стоял.

Думал он: «Я вчера еще был властелином земли,
Перед кем же войска мои прахом безмолвным легли?

Сколько стран я прошел, превращая их в пепел и дым,
Почему ж изнемог перед этим народом простым?

На челе от венца золотого болезненный след —
Вот и все, что осталось от славы моей и побед!»

Так он думал, взирая на склоны сверкающих гор,
Вдруг зажегся испугом его умирающий взор.

По тропинкам ручьями спускался в долину народ,
Словно солнца лучи разливались с небесных высот.

Много женщин, детей, и старух, и седых стариков
В разноцветных одеждах, красивей весенних цветов.

В каждом шаге их трепет горящих восторгом сердец,
И на каждом из них из камней драгоценных венец.

Много видел венцов побежденный в бою властелин,
Но таких, как у них, не видал властелин ни один.

Он вскричал: — Что я вижу? Не нового ль солнца восход?
Победитель мой, вот он идет, венценосный народ!

И на землю лицом он в испуге великом поник,
И земля услыхала, как шепчет он слово «таджик»!

Он не видел, как люди спешили к стоянкам бойцов,
Как снимали корзины с плодами с кудрявых голов.

Тяжелы были эти венцы, но памирский народ
С давних дней до сих пор по горам в них спокойно идет.

Ярких яблок рубин, винограда лучистый янтарь
Как сверкают в корзинах теперь, так сверкали и встарь.

Сладкий сок услаждал пехлеванов усталых уста.
Радость взоров народов сияла, светла и чиста.

Вышел вождь-победитель, и вождь побежденный вскричал:
— Твой народ — венценосец! Таджик он!..— и мертвым упал.

— Меч неправ твой несчастный! Но правду сказал твой язык:
Кто увенчан любовью к отчизне, тот вправду таджик!

Кто отвагой увенчан, кто страха не знает в боях,
Тот поистине может таджиком назваться в веках!

Так сказал победитель и вышел к народу на пир,
А счастливое имя таджиков запомнил весь мир.

Я рассказал, косноязычный,
Природы яростную глушь.
И был отраден необычный
Мой быстрый стих для ярких душ;

Я рассказал наивным слогом
Святой причастие любви
И промолчал о тайном многом,
Сокрытом в плоти и крови;

Я рассказал бессвязной речью
Народа сильного беду,
Взманивши гордость человечью
Сорвать железную узду.

Теперь иное назначенье
Открылось духу моему,
И на великое служенье
Я голос новый подыму.

Да будет свят и непорочен
Мой целомудренный язык,
Как взгляд орла седого, точен
И чист, как снеговой родник.

Да будет всем всегда понятен
Судьбою выкованный стих,
Равно вчера и завтра внятен,
Равно для юных и седых.

Сели мещаночки на приступочке
Потолочь водицу в ступочке,

Скороговоркой похвалить вечер аленький,
Поскулить, у кого жених неудаленький.

Грызут себе жареное семечко,
Хулят теперешнее времечко.

Мимо них петух переваливается,
Потихоньку избушка разваливается.

Волосок за волосиком белится,
Скоро мучка и вся перемелется,

Из-за плечика станет поглядывать
Да худые загадки загадывать

Не соседка какая, бездельница,
А хозяйка сама, рукодельница,

Без косы не приходит которая,
На разруху на всякую скорая…

Уж и только присели мещаночки,
Глядь — лежат на земле бездыханочки.

А другие сидят на приступочке,
Ту ж водицу толкут в той же ступочке.

Не круши меня, кручина!
Мне еще немало жить.
Ходит черная година,
Оттого ли мне тужить?

Ведь всё так же солнце светит,
Так же дети видят сны.
И земля всё так же встретит
Песни первые весны.

Осень пестрая подходит,
Потемнели тополя.
И туман уж хороводит
В опустыневших полях.

Только я уж не любуюсь
Той осенней милой мглой,
Поневоле повинуясь
Тьме могилы нежилой.

Так любуйся ты одна там,
Затаивши глубь души,
По кустам ходи лохматым,
Лесом скорбь свою глуши.

Примечай там все красоты,
Ничего не упусти!
Лесу выдай все заботы
С тучей листьев унести.

И борись с тоской-кручиной,
Как и я борюсь тут с ней,
Чтобы волею единой
Сердце полнилось вольней.

Чешуя моя зеленая,
Весной-красной рощеная.
Чешую ту я чешу,
Лесом-лешанькой трушу.
На березке, на дубочке
Не листочки,
А чешуйки.

Голова моя седая,
Под сединкой голубая.
Я кажинную весну
Глажу, прячу седину.
Ни на небе облачка,
Ни седого волоска
У змеюки.

Как на речке на Тетере
Разгуляньице теперя.
Через реку пыльный мост
ан не мост — змеюкин хвост.

Я сидела, не хотела,
К петухам домой поспела,
Под тулупом-кожухом,
Руку за руку с цветком.

В гулкой пещерности,
В тьме отдаления,
Самодовления,
Богом зачатая
Ярь непочатая.
Дщерь неизмерности
Щедрых страстей,
Сонно колышется,
Матерью слышится,
Влажно-просторною,
Взором проворною
Чревных очей.

Скорбь исхождения,
Путы утробные,
Болести гробные,
Крик раздвоения —
Радостный путь!
Семя родимое,
Долго носимое,
Ликом пребудь!

Под сводами зеленокрылыми,
Где каждая плачет сосна,
Меж братскими шли мы могилами,
Читая бойцов имена.

Торжественно шли за победой мы,
Но смерть обнажала свой счет:
Иванов, Петров, и неведомый,
И с ними полсотни еще.

Дождями истертые буковки,
Заботливых строк череда,
Гласили, что даже под муками
Не сдастся герой никогда.

В огромных могилах, как волоты*,
Навек опочили бойцы,
И солнце из чистого золота
Плело им бессмертья венцы.

Спасла их земля белорусская
Из плена в аду палачей,
К могилам тропиночка узкая
Слезами звенит, как ручей.

Они ведь, родимые, встретили
Грозы самый первый налет
И двадцать второго и третьего
Рвались на огонь, но вперед.

Гроза навалилась огромная,
Врасплох подожгла рубежи,
Вонзая в наш край вероломные
Убийственных молний ножи.

В бой бросились воинов тысячи,
Решив: «иль умру, иль прорвусь!»
Как древле древляне и кривичи —
Мечей не ронявшая Русь.

Расправился с вражьими силами
Народ… Отгремела война
Победа идет над могилами,
Читая бойцов имена.
____________

* — богатыри.

Вечерней розовой чадрой
Окутан неподвижный сад.
Цветы густые под горой
Благоухание струят.

Но черным вороном во мгле
Среди сверкающих садов
Старинный замок на скале
Притих, безмолвен и суров.

То сладкий вздох, то поцелуй,
То переклик птенцов вдали,
И море пенным всплеском струй
Ласкает жаркий край земли.

Но, как пустыня, как скала,
Я одинок в ночном раю.
Тревога все во мне сожгла,
Чем люди любят и поют.

Там, в казематах, в темноте,
Лежат товарищи мои.
На каждом из усталых тел
Цепей железных две змеи.

Пытают пленных палачи,
И жалит ржавая змея.
Но в каждом пленном месть кричит:
«И я, свободный, с ними я!»

И, будто горы мне малы,
Весь — крылья мысли, весь — полет,
Я из душистой этой мглы
Мчусь в предназначенный мне взвод.

Винтовку в руки запаяв,
Среди своих плечо к плечу,
С проклятой стаей воронья
Я в битву ринуться хочу!

И если смерть, так на посту!
И если в бой, так до конца!
Но под железную пяту
Не дам ни одного птенца!

Ни перла пены! Ни волны!
Ни звука песни! Ни цветка!
Ни камня из моей страны —
Не дам их бешеным рукам!

Я ничего им не отдам!
Я их сильней: я не один!
В последней битве навсегда
Насильников мы победим!

Мне выпала печальная услада
Устами юных рассказать свое.
Я широко раскрыл ворота сада,
Где сам засеял песен забытье.

Мой заповедный сад, мой потаенный!
Ты весь, мой сад, пошел на семена,
И я смотрю, как дуб уединенный,
На всхоженные мною племена.

Я выходил березе белотелой
Стыд девичий и слезы, злей людских,
Чтобы ее печалью оробелой
Звенел рязанского страдальца стих.

Я звонницу построил в куще сосен,
Чтоб застонали ввысь колокола
И синева онежских древних весен
Слепым певцам пригрезиться могла.

Я Волги зачерпнул ковшом созвездья
И корни вволю буйством напоил,
Чтоб по увеям леса вольной вестью
Ширяевские пели соловьи.

Мой вешний сад, как ты богато вырос!
Как широко гудит зеленый звон!
Ни вихорья времен, ни крови сырость
Не тронули твоих высоких крон.

И речь идет по певчему народу,
Что мне пора, давно уже пора
Свалить севе на смертную колоду
Хороший ствол ударом топора.

Но мне еще не хочется под дерен.
Я сруб рублю. А в сад старинный мой
По вечерам, работою заморен,
Хожу дышать животворящей тьмой.

И поросли так веселы, так свежи
Теснятся, тянутся избытком сил,
Как будто бы они все те же, те же,
Которые когда-то я садил.

За взлетом розовых фламинго,
За синью рисовых полей
Всё дальше Персия манила
Руками старых миндалей.

И он ушел, пытливо-косный,
Как мысли в заумь, заверстав
Насмешку глаз — в ржаные космы,
Осанку денди — в два холста.

Томился синий сумрак высью,
В удушье роз заглох простор,
Когда ко мне он ловкой рысью
Перемахнул через забор.

На подоконник сел. Молчали.
Быть может, час, быть может, миг.
А в звездах знаки слов качались,
Еще не понятых людьми.

Прорежет воздух криком птичьим,
И снова шорох моря нем.
А мы ушли в косноязычье
Филологических проблем.

Вопрос был в том, вздымать ли корни,
Иль можно так же суффикс гнуть.
И Велимир, быка упорней,
Тянулся в звуковую муть.

Ч — череп, чаша, черевики,
В — ветер, вьюга, верея.
Вмещался зверь и. ум великий
В его лохматые края.

Заря лимонно-рыжим шелком
Над бархатной вспахнулась тьмой,
Когда в луче ом скрылся колком,
Всё рассказав — и всё ж немой.

И лист его, в былом пожухлый,
Передо мной давно лежит.
Круглеют бисерные буквы
И сумрачные чертежи,

Урус-дервиш, поэт-бродяга
По странам мысли и земли!
Как без тебя в поэтах наго!
Как нагло звук твой расплели!

Ты умер смертью всех бездомных.
Ты, предземшара, в шар свой взят.
И клочья дум твоих огромных,
Как листья, по свету летят.

Но почему не быть в изъяне!
Когда-нибудь в будой людьбе
Родятся всё же будетляне
И возвратят тебя в себе.

Увенчан терном горькой славы,
Властитель ритмов дней багряных
Ушел в печали величавой,
В недугах и кровавых ранах.

И пусто лесу у опушки,
И полю в цвете милом убыль.
Ушел туда, где светит Пушкин,
Ушел туда, где грезит Врубель.

И ранит небо грудь лебяжью,
Закатами кровавит дали.
Болотный попик в глубь овражью
Бежит, заплакан и печален.

Фабричных улиц перекрестки,
Ушедшим солнцем озаряясь,
Затеплились слезою блесткой,
И чахлых веток никнет завязь.

А на мосту, вся в черном, черном,
Рыдает тихо Незнакомка
О сне, минувшем неповторно,
О счастье молнийном и ломком.

Ушел любимый. Как же голос
Неизъяснимый не услышим,
Когда на сердце станет голо,
Когда захочется быть выше?

Прощайте, печальные тени,
Цветов онемелые губы.
Пусть ваши весенние сени
Ни вихрь, ни гроза не погубит.

Я с вами томился и плакал,
Я с вами упился цветеньем,
И зарностью алого мака,
И яблонь жемчужным лученьем.

Когда же плоды наливные
Созреют на ветках счастливых,
Вы вспомните, тени родные,
О песнях моих молчаливых,

О вере моей громогласной,
Что жизнь торжествует победно,
Что смерти зиянье напрасно,
Что люди не гибнут бесследно.

Был день тот задумчиво-хмурым,
И в облако кутался Рим,
Когда вознеслись Диоскуры
Пред медленным взором моим.

Я легкой стопой в Капитолий,
Гробницу истории, шел.
Волчица металась в неволе,
И крыльями двигал орел.

В блаженном раздумье Аврелий
Скакал на могучем коне,
И кудри его зеленели,
Как матерь-земля по весне.

Привет тебе, Рим! Величав ты
В руинах свершенной мечты!
К тебе всех веков аргонавты
Плывут за руном красоты.

И я, издалека паломник,
Внимая полету времен,
Стою здесь, как будто припомнив
Какой-то счастливейший сон.

Дикий ворон каркнул в поле
На дремучем валуне.
Зори крыльями взмахнули
И сгорели в стороне.

Вышел я в ночное поле —
Звезды вешние летят.
Кобылицы рыщут в горе:
Потеряли жеребят.

Грузно рухнул на колени,
Поднял новь земли сырой
И к пахучей черной ране
Пал горячею щекой.

Я хочу, земля, услышать
Первый твой весенний вздох.
Скоро всю тебя распашет
Древний шаг крестьянских сох.

Ты подымешь яровые,
Молоком зерно вспоишь,
Золотой ржаной молвою
В знойный полдень прошумишь.

Ты напой, земля, богато
На восходе раннем дня.
До зари, холмами скрытой,
И, бессчастного, меня.

Я такое же, как в злаках,
Что засеяны давно,
Я твое — прозяб до срока —
Буйно, всхожее зерно.

Я схоронил тебя в дремучей чаще,
О молодость моя!
Но как кремни из вражьей пращи —
Мне память младобытия.

Стонал и лес под звон моей лопаты,
И рвался ярый конь,
И мой закат, как все закаты,
Рыдая, алый жег огонь.

А я бросал земли взрыхленной комья,
Бесстрашный и немой,
Как истый, вскормленник бездомья,
Пошедший по миру с сумой.

И, разнуздав коня, пустил в раздолье
Его звериный гнев.
И, окрещенный первой болью,
Упал меж дремлющих дерев.

Когда же встал, свисали в явь созвездья,
И зоркая сова
Вещала правоту возмездья,
И ночь настать была права.

Леса вековые сосновые,
Луга зеленее зеленого
И неба, лазурью вспоенного,
Края, засмеяться готовые,
Нежно-лиловые.

Стволы, побуревшие в летах,
Гордые ржавыми латами,
И между стволами лохматыми,
В дальних просветах,
Вразброд
Рабочий народ.

Шапки надвинуты, вскинуты,
Лица вспотевшие.
Все одной радостью двинуты.
Все восхотевшие
Счастья свободного.
Мира негодного
Путы истлевшие
Будто бы скинуты.

Пестрыми массами
Движутся, движутся,
Густо на просеки нижутся.
В городе дымном
Станками, машинами, кассами
Дух искалечен.
В труде заунывном
Голод всегда обеспечен.

Рокот, и грохот, и вой
Фабрики, потом и кровью живой
Там, за спиною.
Сердце зарделось
Весною.
В леса захотелось,
На волю —
Услышать про новую долю.

Гулко текут по оврагу
Морем шумливым,
Скованы дружным порывом,
Снова и снова
Пьют заповедную брагу
Воздуха, воли, лучей.
Слова, кипящего слова!
Смелых речей!
Смолкло. Над желтым обрывом
Оратор…