Архив стихотворений Сенеки

Луцилия приветствует Сенека!
То, что спросил ты, я когда-то знал,
Но, нет пометок точных в картотеке,
А память я давно не упражнял.

Как книгу, после долгого лежанья,
Себя встряхну, расправлю, и ответ
Найду я в размышленьях с прилежаньем.
Прости, что в данный миг ответа нет.

Есть вещи, о которых и в двуколке
За пять минут все можно разобрать,
А есть такие, что не знаешь сколько
Понадобится свитков измарать.

Дела растут — ведь мы их сами сеем,
Из одного десяток создаем,
А, бросить их потом, уже не смеем,
И катим камни круглые в подъем.

Для мудреца — дела всегда некстати,
Им нужно не перечить — устранять.
Нет времени для истинных занятий? —
Но время есть на суетность пенять…

«Все время, что-нибудь нам, да мешает…»
С чего ж мудрец так радостен всегда?
В ком душу совершенство украшает,
Тому, любое горе — не беда.

Пусть, даже подступает мысль о смерти —
Она лишь кожу тронет холодком.
Так прыщ снаружи тела, уж поверьте,
Не страшен, если нет внутри сарком.

Что глупому — несчастье или бремя,
То мудрому — не принесет вреда.
Здоровье телесам дано на время,
А душу — ты излечишь навсегда.

Здоровый всем доволен, не пытаясь
Достичь чего-то с помощью молитв.
Что нам судьба дает, то утекает,
Успев былую радость подсолить.

Ты видел, как собаки ловят мясо,
Глотают и стоят настороже?
Вот так и мы… А мудрому — все ясно,
И радость неразлучна с ним уже.

А если кто, наполнен доброй волей,
Успехи сделав, не достиг вершин? —
Возносится и падает, доколе
Не рухнет вниз, привычно согрешив.

Но есть и третий род: почти здоровых,
До мудрости всего… рукой подать…
Кто в гавани, хоть не обретший крова,
Но видел, что такое благодать.

Отсюда вывод: избегай оброки
Платить делам, теряя блага кров.
Поставь преграду в самом их истоке,
Чтоб и не начинались.
Будь здоров.

Луцилия приветствует Сенека!
Начну с погоды – странная весна,
И лето не прогреет наши реки,
И я все мерзну — старость холодна.

Читаю книги, а письмо приходит –
Мне кажется, беседую с тобой,
И вместе слово точное находим,
И мысли потекли за ним гурьбой…

Ты спрашиваешь: Всякое ли благо
Желательно? — Величье на костре?
Я пытку отодвинуть рад, хоть на год…
Молю о том, чтоб духом не сгореть…

Иные рады только чистым благам:
Спокойствию в кругу любимых книг,
Не зная ни болезней, и ни тягот…
Да, кто б к такому благу не приник?

Но, добродетель может быть суровой,
И мужества потребовать от нас…
Знай: оселок для мужества – не слово,
А лишь поступок в испытанья час.

«Но, кто желал когда-нибудь такого?» —
Напомню: был Катон, и был Сократ…
И, если б предложить им выбор снова,
Путь мужества любой проделать рад.

Кто мужественно пытки переносит,
Тому все добродетели – как щит:
Терпенье снисхождения не просит,
И разум на костре не затрещит.

Быть мужественным, значит – быть великим,
Быть честным, отвергаюшим уют…
Бывают блага и со скорбным ликом —
За них благоговеньем воздают.

Марк Регул сам вернулся в плен, дав слово,
Не стал просить о мире Рим родной.
Он был подвергнут страшным пыткам снова,
И умер под враждебною стеной.

Спокойную судьбу звал «мертвым морем»
Деметрий, испытавший крепкий дух.
Кто не горел, не зная повод к горя,
Считай, что раньше времени потух.

Гори костер! У блага есть величье –
Я сам в него подкину жарких дров,
Их треск, моей душе — победным кличем!
Горю — непобежденным!
Будь здоров.

Луцилия приветствует Сенека!
Я поделил с болезнью целый день:
С утра она чинила мне помехи,
Так, что не мог на кресле усидеть.

Потом писал, затем друзья явились,
В беседе я провел остаток дня.
Перескажу, о чем не сговорились.
Кого поддержишь: их или меня?

Причина и материя — начала
Всего в природе (стоиков девиз).
Материя без разума скучала б,
Но разум ею вертит вверх и вниз.

Искусство — в подражании природе.
Вот статуя: материя видна
(к примеру — бронза), но, подобно розе,
Художником ей форма придана.

Считает стоик: есть одна причина
Того, что может вещи создавать.
Но Аристотель все делил по чину,
Насчитывал их… три, четыре, пять?

Во-первых — «из чего» само изделье,
Второе — «кто» изделие создал,
На третье — форма, что назвал он «эйдос»,
Четвертое — «намеренья» штурвал.

Я поясню: во-первых — это бронза,
Второе — сам художник (он — творец),
И третье — форма (и названье — роза),
Намеренье рассмотрим под конец:

Зачем художник взялся за работу? —
Коль по заказу — след ведет к деньгам,
Искал в работе славы и почета?
Иль, веруя, торил дорогу в храм?

Платон добавил пятую причину:
«Идея», или, проще — образец.
В уме представив истины личину,
Художник поднимает свой резец.

Итак, нам пять причин даны Платоном:
«То, из чего», «то, кем», «то — внешний вид»,
«Подобие чего» (сдержите стоны),
И «то, ради чего»… Готов развить:

Все то же, по Платону, у вселенной:
Материя — основа, Бог — творец,
И форма — как порядок неизменный,
Подобие — от Бога образец.

Ты спросишь: Что в намереньях у Бога?
Одно: «Кто добр, тот всем творит добро».
Хотя, в иных душа живет убого,
Им нужен хлеб, вино и серебро.

Платон и Аристотель слишком много,
Иль слишком мало дали нам причин…
И время, и пространство, если строго,
Нужны нам, чтоб творенья получить.

Но мы-то ищем ОБЩУЮ причину,
Простую, как материя проста…
Она ясна — в ней Господа личина,
Во всем, от человека до хлыста.

Что есть Господь? — Изволь, отвечу сразу
(Пускай ханжи представят дураком):
Он — Всеблагой и Деятельный Разум,
Что не вместим в собрание икон.

Ты говоришь: Причина — это форма,
Намеренье, подобья образец?
В том — нет причин, лишь — инструмента норма,
Как кисть, перо, напильник и резец.

Как ты рассудишь непростую тяжбу?
Иль дело нам доследовать вернешь?
Иль скажешь: Я не вижу в этом важность.
Что до вселенной? — Был бы сам хорош…

Зря времени, поверь, я не теряю:
Кто не мельчит, в идеях крепит дух,
А он, из оболочки воспаряя,
Провидит всей природы дивный круг.

Художник, утомив глаза работой,
Выходит поглядеть на вольный свет.
А мудрый, телом скованный, охотно
У Бога хочет получить совет.

Кто Ты, Создатель?! — Тихо, нет ответа…
Как избежал Ты хаоса погонь?
Откуда у природы столько света?!
Огонь ли? Или ярче, чем огонь?!

Кто не способен причаститься к небу,
Живет не поднимая головы…
Куда иду? Туда, где прежде не был?
Что душу ждет? Как мне узнать? — Увы…

Зачем рожден? Чтоб быть рабом у тела? —
Оно — лишь цепь, чем скована душа.
Ударам — тело подставляю смело,
Чтоб защищенный дух сумел дышать.

Союзники… но все права — за духом,
И тело не принудит душу к злу.
Покуда они связаны друг с другом,
Но, захочу — союз их разрублю.

Все создано материей и Богом,
Материя лишь следует за Ним.
Он добр, и в Нем защита от пороков,
Кто претерпел — тот счастлив Им одним.

Материя и Бог… Душа и тело…
Будь худшее — для Лучшего слугой!
Пока душа от тела не взлетела,
Будь — так! И не ищу я путь другой.

Что смерть? — Конец? Иль душ переселенье?
Небытие? Иль новизна миров? —
Я не страшусь любого представленья:
Душе не будет тесно.
Будь здоров.

Луцилия приветствует Сенека!
Мне встретился Кларан, соученик
Он, хоть и стар, душою — очень крепок,
Хоть хрупок телом, духом не поник.

Наверное, природе захотелось,
Заветы нашей логики поправ,
Явить, что, даже в самом бренном теле,
Способен обитать блаженный нрав.

Душа — нам украшение, не тело
Для доблести прикрасы не нужны.
Прекрасен воин, в бой идущий смело,
Хоть внешне он — страшнее сатаны.

Мы рассуждали о родах благого…
Равны ль они? Есть высшее из благ?
В мирских делах должны искать какого?
Какое нужно вынести на флаг?

Во-первых – процветание отчизны,
Здоровье, радость, мир на всей земле.
Второе – в проявленьях трудной жизни:
Как вытерпеть и пытки, и болезнь…

Последнее – пристойная походка,
Спокойное, открытое лицо,
Осанка, ясность взгляда, дом и лодка,
Приличная еда, в конце концов.

Первичен дух, что смысл найти стремится
Не в мненьях, а — в явленьях ищет суть.
Он хочет знать: В природе что творится?
Он в истине находит высший суд,

И, раскрываясь в пестроте поступков,
Все делает похожим на себя:
Дар дружбы, и дома, и их приступки,
Всему внимая, всех вокруг любя.

Что можно к совершенному добавить?
Кто в честности своей излишне прост?
(Нельзя быть честным и «слегка лукавить»…)
Несовершенства признак – бурный рост.

Не отделить достойное стремлений
От действия, достойного похвал,
И добродетель многих поколений
Одна и та же, как бы ни назвал.

Мы в стаде добродетель видим сразу:
В коровах – вымя, больше ничего.
А в человеке добродетель – разум,
Прямой от Бога, давшего его.

А, если разум – благо нам от Бога,
Не существует неразумных благ.
Величье духа неизменно, строго —
В нем воля, крепко сжатая в кулак:

Как выглядит? – То — воля обстоятельств,
Но, всюду добродетели равны:
На приступ стен идущий неприятель
И павшие защитники стены.

«Между победой или пораженьем
Нет разницы?!» — Поверь мне: Никакой!
Не всяко пораженье – униженье,
Не все победы – с Божеской рукой.

Все честное — в спокойном поведенье,
По доброй воле, искренне, без зла.
Все честное не терпит принужденья,
Иначе – честность выжить не смогла б.

Меж радостью и болью есть различье:
При выборе, я к радости стремлюсь.
В естественности – радости величье,
Но, испытанье духа – тоже плюс.

Поставь перед собой душою равных:
Один — богат, другой – почти что наг.
Они – равны пред Богом! Скажешь: Странно…
Богатство – случай… тем, кто не дурак.

Не внешность составляет людям славу,
Хоть доставляет массу беспокойств.
Не важно в друге: лыс он, иль кудрявый,
Не благо это, а – случайность свойств.

Никто в семье не делает различья
По росту, нам не важен мышц объем…
И в родине, мы ценим — не величье,
А то, что… нежно Родиной зовем.

Все истинные блага – равновесны,
Имея одинаковый размер.
А в мнимых – пустота. Пример известный:
Подложность гирь, как мерзость всяких мер.

Что разум подтверждает – прочно, вечно,
И укрепляет душу навсегда.
Что без ума, как глас толпы беспечной,
Всегда страшится умного суда.

Добро и зло не в чувстве обитают,
Не знающем полезность перемен.
В их битвах победителей считает
Лишь разум, в судьи избранный взамен:

Способен он, пустое отметая,
Судить о благе только по душе,
Что с прошлым нашу будущность сплетая,
Ведет пороки к точному туше.

Из высших благ – отчизна, семьи, дети…
Вторые – проявляются в беде:
Терпение в болезни, пытках… эти
Блага нас заставляют поседеть.

Есть третьи – это скромная походка,
Умение пристойно встать и сесть…
Но, в первых двух, коль коротко, то вот как:
Отличие в природе блага есть.

Гореть в огне – с природой несогласно,
Но благо в том не следует винить:
В согласии с природой, это ясно —
Нам неустанной душу сохранить.

Что разум? – Подражание природе.
Что благо? – По природе поступать,
Пускай болезни, пытки нас находят,
От разума не должно отступать.

Один угас за ужином, другому
Совокупленье жизнь оборвало,
Иной – во сне, легко впадая в кому…
Ты скажешь, что кому-то повезло?!

Один живет — в сражениях неистов,
Другой – под наслаждений сладкий дым…
Бывает гладкий путь и путь тернистый –
Что добродетель признает своим?

Как чистота безоблачного неба
Не может быть ни ярче, ни темней —
Покой в душе достичь хотелось мне бы,
Без болей в теле. Нет двух благ ценней!

Блага равны…Но, если глянуть строго,
Я выше оценил бы, что больней.
Суметь умерить радости — неплохо,
Но, с тяготами — справиться трудней.

Из храбрецов, мне Муций всех дороже,
Простерший руку над чужим огнем,
И, алой кровью на сгоревшей коже…
Величье духа высветилось в нем.

Порсенна, любовавшийся спокойно,
Не выдержал: Убрать огонь скорей!
Так Муций, показав пример достойный,
Мгновенно прекратил войну царей.

Хвала тому, кто счел себе во благо
Пролить перед врагами свою кровь!
Такой поступок не забудут за год…
Прославиться желаешь?
Будь здоров.

Луцилия приветствует Сенека!
Пытаюсь отрицать былое зло:
Все прежние ребячества огрехи
Я завязал тугим морским узлом.

Пишу ли я, обедаю, читаю —
Все делаю теперь в последний раз.
Хоть дни и не ловлю, и не считаю,
Но, каждому, как целой жизни рад.

Жил хорошо, знал отдых и работу,
Теперь хочу я только одного:
Мне умереть хотелось бы с охотой,
Не делать против воли ничего!

Несчастен раб не тем, что он обязан —
Несчастье — в возраженьи на лице.
Кто с предстоящим добровольно связан,
Тот без печали помнит о конце.

Мы не годами, а душою сыты
От жизни обретений и даров.
Тогда не важно: умерли, убиты…
Я прожил — сколько нужно.
Будь здоров.

Луцилия приветствует Сенека!
Не нравится Папирий Фабиан?
Письмо его — как медленные реки? —
Философ — не оратор, графоман…

Он слово не оттачивал упрямо,
Но, укорять за это не спеши…
Кто пишет, чтобы нравы стали прямы
В том слог — не «для ушей», а — для души.

А, если бы… ты мог его услышать…
Увлекся бы, забыв о мелочах:
Он говорил, и… становился выше,
Огонь любви горел в его очах!

Велик не тот, кто высоко оценен,
А тот, кому оценки ни к чему!
Рискует меньше первый — меньше ценен:
За всё сполна уплачено ему.

Философу изящность не пристала:
Он мужество обязан признавать.
Не может под удар себя поставить,
Боящийся за синтаксис, слова.

Что тасовать их, вопреки природе?
(К «красивости» стремится этот век,
Не понимая: слог тот инороден
Тому, чем жив и дышит человек).

В нем не найдешь небрежности и грязи,
Хотя слова берет «из-под руки».
Шероховаты? — Да… Суть — в этом разве?
Зачем слова — красивы и легки?

Слог ровный почитай у Цицерона,
Он плавен и изящно-величав.
Обрывки и скачки — у Поллиона,
Как будто фразы шли из-под меча.

Наш Фабиан — не низмен, но спокоен.
Возможно, не хватает остроты…
Не в украшеньях суть его достоинств,
А, в истине, достигшей высоты.

Кого ты предпочел бы Фабиану?
Пусть — Цицерона, здесь я соглашусь…
Стоять за тем, кто вовсе без изъяна —
Не повод выражать печаль и грусть.

Пусть — Поллион… Согласен, как смотреть, и,
Должно быть, Бог его благословил:
Чтоб в этом деле быть, хотя бы третьим,
Незаурядность нужно проявить.

Пусть — Ливий Тит, писавший диалоги…
Оставлю место — пусть себе сидит!
Кто уступил троим — оставил многих
(считай — толпу) оставил позади!

Пусть мужества в речах его не видно:
Не говорил с фортуной свысока,
Не порицал распущенность обидно…
Всегда ль прозрачна чистая река?

Пускай неточны многие моменты,
Но речь его симфонией звучит:
Стремился — не сорвать аплодисменты,
Стремился — благомыслию учить!

Пусть речи были рыхлы, но — богаты,
Способны умных юношей увлечь…
Не доживу, но выскажут когда-то:
«Он видел далеко… с гигантов плеч.»

Не видевшие свет его — ослепли:
В деталях — есть немало мастеров,
А, в целом — кто, как он великолепен?
Учись у Фабиана.
Будь здоров.

Луцилия приветствует Сенека!
С веселием души прочел письмо:
Я не нашел в нем ни одной прорехи —
Лишь обаянье мудрости самой,

В нем вера только в собственные блага
И силы, в нем — приподнятость души…
Не щедр на слово, словно старый скряга,
Но смысл, быстрее слова в нем спешит.

В быту, кому-то, должности награда,
Кому-то — свадьба, стая голубей,
Рожденье сына…Разве в этом радость? —
Нередко, в том — рождение скорбей…

У радости есть непременный признак:
Ее не превратить в источник бед.
Не путай с наслажденьем — это призрак
Минуты счастья, что подарит бес.

Бывает, что невежды, лицемеры
Счастливы по причинам верных благ,
Но блага их — ни в чем не знают меры,
Когда их дух и трепетен, и наг.

В твоем письме все сжато, все по делу,
Нет лишнего, напыщенного нет.
Нет перезвона слов, есть их пределы,
Оставившие мысли ясный след.

В нем есть иносказания поэта,
В нем есть метафор яркие слова.
Пусть критики ругают нас за это —
Я древних мудрецов готов призвать.

Слова нужны не ради украшений,
Как может их использовать поэт.
Их точность — бережет от прегрешений
учеников, в ком оставляем след.

Квинт Секстий Нигр писал: «Квадратным строем
Ведут войска, что ждет незримый бой…
И мудрый добродетели так строит,
Чтоб слышали сигналы меж собой.»

Для глупости — все страх, и нет покоя,
Ее пугает собственная тень.
Мудрец же защищен — не беспокоят
Его бесславье, бедность, боль и лень.

Давно уже погрязли мы в пороках,
Отмыться нелегко — заражены:
И глупости отпор даем мы робко,
И в мудрости не видим глубины.

Нам самолюбье — главная помеха,
Мы любим лести подставлять лицо,
И любим тех, кто вторит ей, как эхо,
Хоть их давно уж знаем, как лжецов…

Кто нас похвалит — с тем всегда согласны,
Хоть похвалы, нередко, вопреки:
Глупец считает, что ему все ясно,
Убийца славен кротостью руки,

Прославят блуд, за то, что он воздержан,
И пьяницу посадят на престол,
И вору скажут: ты самоотвержен,
Обжоре — что внимателен с постом.

Сам Александр, руководя осадой,
Был ранен и оставил свой набег:
«Вы чтить меня, как Бога, были б рады,
Но рана говорит: я — человек.»

Мы верим в лесть, всяк знает свою веру,
Когда немного — можно и простить.
Но, помни: и скотина знает меру
В еде, в питье…и ест лишь, что вместит.

Кто не бывает грустен и надменен,
Не смотрит в завтра с трепетаньем век,
В ком дух спокоен, строг и неизменен,
Достиг всего, что может человек.

Кто ищет денег, почестей и славы,
Далек от мудрых, радостных людей.
С тревогами за радостью не плавать,
Лишь — с мудростью незыблемых идей.

Кто ищет радость в роскоши, пирушках,
Любовницах, твореньях напоказ,
Ее не сыщет: сломана игрушка…
Похмелье долго, а веселья — час.

Рукоплесканья, крики восхищенья:
«Он — Мастер! Он — Владыка! Он — Сам Бог!»
Проходят, и приходит лжи отмщенье
И искупленье тяжестью тревог.

«Что ж, глупый, злой — не могут быть и рады?»
Да, могут, как добычливые львы,
За ночи наслаждения «наградой»
Болезни появляются, увы…

Любитель наслаждений каждой ночью
Не видит в них сжигающих костров,
А радость духа — вечна и воочью
Она не иссякает.
Будь здоров.

Луцилия приветствует Сенека!
Я вынес все, что терпит лишь атлет:
Сперва в пути прошел сквозь грязи реки,
Затем — сквозь пыль тоннеля, как сквозь склеп.

Нет ничего длинней, чем тот застенок
Среди горы (обвалится — и крах…).
Клубится пыль с дороги и со стенок,
И факелы — темней, чем самый мрак.

Я был тоннеля гнусностью подавлен…
Ты знаешь: я не очень терпелив,
Далек до совершенных и подавно,
Но здесь, душа любого заболит.

Но, стоило увидеть проблеск света,
Душа моя воспрянула сама.
Я начал рассуждать: чем хуже этот
Тоннель, чем наши старые дома?

Нет разницы, что упадет на груди
Людей, чья жизнь в мгновение уйдет…
Как слеп наш страх: он видит лишь орудья
Убийства, хоть важней его исход.

Ты думаешь, что я, как всякий стоик,
Не верю в сохранение души,
Раздавленной под тяжестью? Не стоит
Нам, в заблужденьях путаясь, спешить…

Как задушить нельзя открытый пламень,
Как воздух не пронзает острие,
Так для души обвалы — не экзамен,
Она найдет прибежище свое.

Душа бессмертна иль она — как свечка,
Задутая дыханием ветров?
Что смерти неподвластно, то и вечно —
Душа не погибает.
Будь здоров.

Луцилия приветствует Сенека!
Поговорим про скудость языка
И о предметах, что в библиотеке
Ты не найдешь уже… или, пока.

Возьмем, к примеру, гнусных насекомых,
Что по лесам преследуют наш скот:
«Оистрос» или «овод» нам знакомо?
В Вергилии то слово кто найдет?

Опять Вергилий — «спор решить железом»,
Известно было с очень давних пор…
Простое слово стало бесполезным,
Мы говорим, что «разрешаем спор».

В моих цитатах нет благоговенья,
Не мыслю и ученость изливать.
Слог Акция и Энния — в забвеньи,
И «Энеиду» стали забывать.

Ты спросишь: Для чего нам предисловье?
Куда влечет суждение мое? —
Хочу, чтоб ты, возможно благосклонно,
Услышал это слово: Бытие…

Ручаюсь вечной славой Цицерона…
Новее? — Поручится Фабиан…
Оно — в основе всякого закона
Природы, дар разумного в нем дан.

Есть слово, не звучащее в латыни:
«То он». Простое слово, только слог.
Глаголом заменяем его ныне,
«Синоним» «то, что есть» — по смыслу плох…

Платон все различал в шести значеньях,
Я перечислю… Прежде поясню:
Есть — род, есть — вид, и в умозаключеньях
К первоначалу мысли погоню.

И род, и вид — единой нитью свиты.
Что человек? Известно — это вид.
И лошадь, и собака — тоже виды…
А общий род? — В «животном» он развит.

Есть у медали сторона вторая —
В растениях заключена душа:
То, что «живет, а после умирает»
Имеет душу… может и дышать…

«Одушевленность» — это свойство тела,
В животных и растеньях это есть.
А камни? Здесь любой заключит смело:
В них нет души, как глубоко ни лезть.

Но, что есть выше, чем душа и тело?
И что объединяет их вдвоем? —
Я обозначил (что еще мог сделать?)
Все это «нечто» словом «бытие».

В нем заключен древнейший и первейший,
И самый общий изо всех родов.
Все остальное: люди или вещи,
Не избегают видовых следов.

Все расы и народы — только «виды»,
И Цицерон, Лукреций — тоже «вид»
(Пусть лаврами последние увиты,
И, как бы ни был кто-то сановит).

Теперь начнем деленье от начала:
Есть бытие — без тела или с ним,
Нет третьего. Представь, что б означало:
«Почти что бестелесный аноним»?

Делю тела: с душою и без оной…
Те, что с душой — с корнями или без…
Живут растенья по своим законам,
Хотя нам кажется, что видим лес.

Животных видов на Земле несметно…
Ты спросишь: как их можно поделить? —
Я различаю — смертных и бессмертных,
А далее? — К чему нам воду лить?

У стоиков род высший — это «нечто»,
Включая то, чего в природе нет —
Гигантов и кентавров нет, конечно,
Есть только образ, духа слабый след.

Вернемся же к наследию Платона…
В нем высшее — «понятие вообще»:
«Животного» никто не слышал стонов,
Лишь виды оставляют чувствам щель.

Второе — что возвышено над прочим:
«Поэт» — не просто знающий размер…
И греки, что мозги всем не морочить,
Считали, что «Поэт» один — Гомер.

Есть третий род — все то, что существует,
Но в зрения пределах не дано
(Идеи, как Платон их именует),
Есть эталон для подражанья, но…

Я поясню, добавив толкованье:
Представь, что я писал бы твой портрет,
Я б выразил лица очарованье
(идею), сохранив на сотни лет.

Четвертое здесь — elsoe…это — тонкость
(Вини Платона, мне укора нет…)
Пример искусства ясен и ребенку:
Модель — идея, elsoe — сам портрет.

Род пятый очень прост для разрешенья:
Предметы и животные — всё в нём.
Шестой — включает вещи-отношенья:
Пространство, время, в коих мы живём.

Все, что мы видим или осязаем,
Платон не относил к числу вещей:
Все это прибывает, убывает…
И нет здесь неизменного вообще.

«Мы входим, но войти не можем дважды
В один и тот же водяной поток.»
И смерть приходит к каждому однажды,
Как наш последний жизненный итог.

Ты спросишь: Что за польза в этих классах? —
Поэт устало выглянул в окно,
И, вдруг увидел в нем… крыло Пегаса…
Без отдыха творить нам не дано.

Хочу я обратить любое знанье
На пользу. Что мне может дать Платон?
В его «идеях» — повод для признанья:
Я вижу в окружающем «ничто».

Все существует лишь в воображеньи,
Непрочное, как сказанный нам слог…
Дорога духа — в истинном движеньи
К бессмертному, как заповедал Бог.

Ничто не вечно, вечен лишь Властитель.
Кто не поймет — у бренного в силках.
Поэтому — хотите, не хотите ль:
Материя живет в Его руках.

И наше провидение, быть может,
Немного удлинит для тела срок,
Для тех, кто смог бы (труд довольно сложен),
Обуздувать и подчинять порок.

Платон, что был рожден «широкоплечим»,
Во всем старался мерой дорожить:
Воздержностью своею, больше нечем,
Смог до глубокой старости дожить.

Он умер в тот же день, когда родился,
Проживши девять раз по девять лет.
Жрецов персидских жертвой наградился,
Увидевших в нем жребий — выше нет.

Коль старость превращается в кручину,
Ее закончить — путь весьма простой…
Лишь пьяница осушит дно кувшина,
С вином вливая горечи отстой.

Но, если тело не выносит службы,
Не лучше ль дать свободу для души?
И, сделать это чуть пораньше нужно,
Хотя, конечно, незачем спешить.

Прошу меня не слушать против воли,
Но, на досуге, взвесь мои слова:
Раз тело одряхлело поневоле,
Его покинуть дух обрел права.

Не побегу я к смерти от болезни,
Что лечится, не трогая души…
Но, постоянство боли бесполезно
Терпеть…Уж лучше — с жизнью сокрушить.

Письмо закончу, как и жизнь, поверьте:
Скажу друзьям: Будь мудр и будь здоров! —
Прочтешь охотней, чем слова о смерти? —
Скажу при жизни то же:
Будь здоров.

Луцилия приветствует Сенека!
Меня настигла давняя болезнь…
Какая? — Задыхаюсь, как под снегом,
Примерно час, как будто в гору лез.

Пожалуй, я знаком с любою хворью,
Но эта — всех болезней тяжелей:
Предвижу, что свой дух отдам так вскоре…
А смерть — куда страшнее, чем болезнь.

Ты думаешь, я весел тем, что выжил?
Отсрочка — не победа, милый друг…
Ведь смерть круги сужает: ближе, ближе…
И, наконец, грядет последний круг…

Зачем ко мне так долго примеряться?
Я знаю смерть: она — небытие…
Как до рожденья — я не мог смеяться,
Так после смерти — что мне до нее?

Свеча не зажжена или погасла —
Ей все равно… Пока горит огонь,
Она живет и светит не напрасно…
И нам бы так! Без света — только вонь…

Все это я твердил, хоть думал: Крышка…
(Не вслух, конечно, было не до слов…),
Пока не успокоилась одышка,
Хоть и теперь, признаюсь — тяжело.

Дыхание работает нескладно,
Природою положено — дыши!
Пусть воздух застревает, ну и ладно…
Страшней — вздыхать из глубины души…

Смерть мудреца не выставит за двери —
Он выйдет сам, когда настанет срок,
Все осознав, и в неизбежность веря,
Уходит добровольно.
Будь здоров.

Луцилия приветствует Сенека!
Сейчас над самой баней я живу,
Как в шумном, переполненном ковчеге…
Представь себе все крики наяву:

Здесь силачи вздымают с тяжким стоном,
Снаряды, начиненные свинцом…
(Возможно, крики — только для фасона,
Чтоб людям показать товар лицом).

Бездельник, в упоении массажем,
Здесь стонет переполненным нутром…
И сам массаж…Поверь: я слышу даже
Шлепки ладонью и удар ребром.

А игры в мяч? Как только соберутся,
Кидают, и давай считать броски…
Пока не доиграют, не нажрутся —
Сойдешь с ума от шума и тоски…

Плюс перебранка, плюс поимка вора,
Прыжки в бассейн, и крики «просто так»…
Но, знаешь, кто мой самый лютый ворог? —
Кто волосы выщипывать мастак…

Пронзительно крича, зовет клиентов,
И умолкает, лишь, когда визжа
Они орут (нет пауз, ни момента),
Как будто их сажают на ежа.

Торговцы колбасой и пирожками
Выкликивают — каждый свой товар…
Ты скажешь: Я — железный, я — как камень,
Раз не хватил меня пока удар…

Клянусь, мне этот гомон — не помеха,
Он — как ручей, что может век плескать,
Хоть слышал я про племя, что (без смеха)
Все бросило, покинув перекат.

Но голос, а не шум нам лезет в душу,
А шум, лишь ударяет по ушам.
И непрерывный шум мне легче слушать,
Чем ритм команд натруженным гребцам.

Пусть за дверьми шумит все и грохочет,
В ком дух спокоен, выдержит и крах.
Напротив: даже темной тихой ночью
Бушуют вожделение и страх.

Ведь ночь не устраняет все тревоги,
И в сновиденьях к нам идут они…
Поверь, что я знавал довольно многих,
Чьи ночи — беспокойнее, чем дни.

Иной лежит один в просторном доме,
Закрыто все. Чего ж еще? — спрошу…
Но сон к нему нейдет, нет даже дремы,
Когда в душе его тревожит шум.

Бездельнику, в покое — нет покоя…
Проснуться нужно, взяться за дела,
Искусствами заняться… Что такое? —
Труждающимся Бог покой послал.

Солдаты усмиряются в походах,
Кто занят — не доступен озорству.
И мы порой от дела в тень уходим,
Не слушая тщеславия молву.

Порой, при этом крепнет честолюбье,
Увядшее от неудачи дел.
(Кого, как не себя мы страстно любим,
Жалея, что — в себе любви предел…)

Пускай пороки разевают пасти
Публично — за исход спокоен я.
Недуги духа тем ещё опасней,
Что прячутся под пологом вранья.

«Кто не боялся стрел, врагов и копий,
Теперь боится шума ветерка,
Боится за судьбу отрытых копей,
Дрожит во сне зажатая рука.» —
Вергилий. Посмотри на тех счастливцев,
С огромною поклажей на себе:
Увидишь их напуганные лица,
Что ожидают в будущности бед.

«Не лучше ли пожить вдали от шума?» —
Ты прав, к чему мне слушать шум дворов?
Улисс провел сирен довольно умно.
Я только закалялся.
Будь здоров.

Луцилия приветствует Сенека!
Отчалил я под небом, полным туч,
И тут же «заработал на орехи»,
Когда примчался ветер с горных круч.

Все море, что вначале было гладким,
Покрыла леденящая волна,
В желудке как-то сразу стало гадко,
Хоть мне твердили: Буря не страшна…

Я к кормчему пристал, чтоб правил к суше,
А он, лишь усмехался мне в ответ:
В открытом море в шторм гораздо лучше,
В округе все равно стоянок нет.

Тогда, при виде скал, в припадке горя,
Я тут же за борт выпрыгнуть успел
(Улисс был обреченным гневу моря —
Он не тонул, но качку — не терпел).

Я сразу вспомнил плаванья искусство,
Потом прополз забрызганный утес,
Потом, когда в желудке стало пусто,
Лежал дрожа, как шелудивый пес,

И думал: как легко забыть изъяны
Телесные, что подают нам знак…
Тем более — духовные: лишь спьяну
Они всего сильней тревожат нас.

Когда нас посещает лихорадка,
Вначале проявляя легкий жар,
Который поднимается украдкой,
Наносит сокрушительный удар…

С болезнями, что поражают душу,
Все обстоит как раз наоборот:
Кто ими поражен, не хочет слушать
Врачей, лишь сам твердит: Закройте рот…

Кто спит неглубоко, в дремоте помнит,
Пусть даже неотчетливые, сны.
А, коль глубокий сон твой дух наполнит —
То, над душой мы больше не вольны.

Скажи мне: кто признается в пороках?
Кто их в себе сумеет осудить? —
Мы спим…А кто разбудит нас до срока? —
Философ нас способен разбудить.

Кто заболел, тот бросит все заботы,
Отменит встречи, выпьет порошок,
Забудет о не сделанной работе…
Болезнь души — куда страшнее шок.

Отдай же философии все время:
Не ты ей уделяешь час-другой,
Она повелевает: ногу в стремя
И крепче оттолкнись второй ногой.

Так молвил Александр-победитель,
На предложенье дани: «Не шучу,
Не я приму от вас, что вы дадите,
Я — вам оставлю, сколько захочу.»

Хоть боги выше (лет в их жизни много,
Все их дела подобны чудесам)
Но, в чем-то… и мудрец превыше бога,
От страха избавляя себя сам.

Бесстрашье над философом витает…
И копья — легким взмахом вееров
Летят назад, в того, кто их кидает,
И… их же поражает.
Будь здоров.

Луцилия приветствует Сенека!
Обилию желаний нет конца…
Влечет толпу очарованье неги,
Зачем ей строгость мудрого лица?

Ты понимаешь: это — просто глупость,
Но уклониться — мало в нас ума…
Мы предпочтем убожества халупу,
Чем мудрости высоки терема.

Достойней всех, понявшие от Бога
Путь к истине и шедшие за ней.
Другие, вдохновясь примером, строго
Идут вслед первым весь остаток дней.

Есть третьи: их ведет погонщик в плаче,
Так Эпикуром был Гермарх ведом.
Желание спасенья много значит,
Заслуга выше — спасшихся с трудом.

Представь себе, построены два зданья:
На камне, и второе — на песке…
Здесь — верная добыча созиданья,
Там — тяжкий труд в приложенной руке.

Один — податлив мудрым от природы,
Другого — исцеляет тяжкий труд.
Заслуга выше тех, кто год за годом,
Дурные свойства в душах перетрут.

«И вечный бой, покой нам только снится!»
Себе на помощь предков призови,
В их жизни, как в летящей колеснице,
Увидишь образ блага и любви.

Пусть болтуны, в повторе, всем известном,
Играют в празднословье по домам…
Верь тем, кто вторит слову делом честно,
И тем, кого на лжи нельзя поймать:

Ораторов тщеславия не слушай!
Есть — молвит просто, прелести лишен,
Но, хочет сделать нас немного лучше.
Больному ли хвалить врача с ножом?

Молчите! Был закон у Пифагора:
Ученики пять лет должны молчать.
Кто верит болтовне хвалебных хоров —
Показывает глупости печать.

Хвала тому, кто мудрый, как Овидий,
Не радовался толпы веселить:
Восторг глупцов — не в радость, но — обиден,
Когда в ответ — их не за что хвалить…

Любая вещь есть признак оной вещи,
И в нравах наших — множество улик:
В безумных — есть осанки образ вещий,
В бесстыдных — жест руки, скабрезный лик.

Когда толпа, не сдерживая чувства,
Философу готова все отдать,
Он не философ, а слуга искусства:
Философу прилична благодать.

Пусть юноши, когда их мысль задела,
Высказывают трепетный порыв…
Но, лучше, чем слова — благое дело,
Есть пропасть между первым и вторым.

Философ, выставляясь, точно шлюха,
Иль, как павлин, с распущенным пером,
Не похвалы достоин — оплеухи.
Торговцы — вон из храма!
Будь здоров.

Луцилия приветствует Сенека!
Какое место выбрать для жилья?
Вершины гор, равнины, степи, реки?
Особенность у мест везде своя.

Я как-то побывал в курортных Байях,
Но их покинул на другой же день:
Мне лучше ночевать в лесном сарае,
Чем наблюдать излишеств дребедень…

«Забыть места, где мы бывали прежде?»
Не так категорично, милый друг…
Как не для мудрых яркие одежды,
Так, не для них, веселья шумный круг.

Каноп — притон пороков, наслаждений,
Не ведающих совести преград.
Здесь трудно уберечься заблуждений —
Чуть отдохнешь, а после сам не рад

Здоровье нужно нравам, как и телу —
Так выберем приличные места,
Где не увидишь пьяных оголтелых,
Не имущих ни сраму, ни креста.

Где жажда удовольствия без меры
Грешит и похваляется в грехе…
Там царствуют владычицы гетеры,
Забывшие о строгом Пастухе.

Соблазн силен, ему — лишь дайте сроки…
Так не заметил грозный Ганнибал,
Что в сердце возбуждаются пороки,
У тех, кто с корабля попал на бал.

Кампания! Прелестное местечко…
Зимовка развратила всех бойцов.
Воспрянул Рим, когда не львы — овечки
Пытались охватить его кольцом.

И мы — солдаты… только наша служба
Не позволяет сделать перерыв:
И наслажденье победить нам нужно,
И остальное — победить вторым.

Мне не нужны горячие озера,
Не нужен мне потельни жаркий пар…
Полезней — пропотеть в работе спорой,
Пока способен к ней, не слишком стар.

Мы не пойдем тропою Ганнибала,
Чтоб в праздности никто не упрекнул,
В пунийских флагах — гордости немало,
А нам — фортуну предстоит столкнуть.

И мы не вправе сдаться наслажденью,
Иначе, честолюбие и гнев,
Боль, бедность — укоризной униженья,
Нас разорвут и опалят в огне.

Стараюсь! — Мне предложена свобода:
Не быть рабом своей земной судьбы.
Судьба, увидев: смерти нет проходу,
Откажется бессильно от борьбы.

Оставившему плуг — сраженья милы,
И звон мечей вселяет страсти пыл.
А умащенный — потеряет силы,
Глотнув в походе поднятую пыль.

Гай Марий, Гней Помпеи, Цезарь смелый-
Все строились у Байи на горах.
Военным подобает это делать:
От крепостей в долины веет страх.

Неужто для Катона есть причины
Глядеть в окно на пьяную гульбу?
Рожденный не гулякой, но мужчиной,
Забудет звуки флейт, но не трубу.

Гони, преследуй, вырви вместе с сердцем
Пороки, пусть хоть так их поборов,
Душа в пороках — словно рана в перце,
А перец — наслажденья.
Будь здоров.

Луцилия приветствует Сенека!
Пять месяцев везли твое письмо…
(Да, сколько ж раз ломалась их телега?!)
Читаю между строк в тебе самом:

Ты понимаешь глупость заблужденья,
Не веришь в «обстоятельства грехов».
От места не зависят наважденья
пороков, лицемерие стихов.

Куда бы мы ни шли — пороки с нами.
Гарпаста (помнишь — дуру у жены?)
Ослепла… но сама о том не знает,
Считает, что ей факелы нужны…

Смеемся…Над собой смеяться впору…
Кто скажет, что он жаден или скуп?
Он скажет, что искал себе опору…
Поверим ли тому, кто сроду глуп?

Зачем себя обманывать напрасно,
Ведь беды не приходят к нам извне:
Беда сидит внутри… кому не ясно —
Тому лечиться в сотню раз трудней.

Встречаются… действительно уроды,
Не ждущие и к старости врачей.
Того, кто отпадает от природы,
Не в силах исцелить совет ничей.

Стыдимся благомыслия науки,
Случайно не приходит этот дар.
Кто смолоду к душе приложит руки,
Не станет заскорузлым, даже стар.

Упорный труд всегда идет на пользу,
И бревна распрямляются теплом,
А дух — податлив, как легчайший воздух,
И выпрямить его — не тяжело.

Хоть мы в плену, отчаянью нет места:
Пусть злом давно захвачен твой порог,
Твоей душе, податливой как тесто,
По силам исцелить в себе порок.

Смелее! Сам Господь мне здесь свидетель:
Из семени — рождаются плоды.
С природой сообразна добродетель,
Пороки ей — враждебны и чужды.

Вначале трудно, и лекарства горьки,
Но, с мужеством порок свой поборов,
Хромой взойдет в заоблачные горки,
Вздохнет, и исцелится.
Будь здоров.

Луцилия приветствует Сенека!
Кто вспоминает о своих друзьях,
Рукой коснувшись старого ковчега…
Имеет равнодушия изъян.

Кампания, Неаполь и Помпеи
Вернули остроту моей тоске.
все, как вчера…и вспомнил о тебе я,
Вновь оказавшись в чувственной реке.

А разве «очень давним» было что-то?
Недавно — детство…Рядом — Сотион…
Вот вел суды, вот потерял охоту,
Вот — силы… Быстротечен бег времен…

Как разделить на долгие отрезки,
Всю жизнь, что малой точкой на листке? —
Вот детство, юность, переход нерезкий…
И старость серебрится на виске.

Бег времени , что прежде незаметен,
Становится с годами все ясней.
Видна черта, подобно черной мете,
Считать убытки легче ближе к ней.

Как молвил Цицерон наш незабвенный:
«На лириков не стоит тратить дней.»
Но, лириков бессилье — откровенней,
Убогость диалектиков сложней.

Что мучиться над глупостью вопросов? —
Умней — понять бессмысленного круг.
Конечно, в мелочах копаться просто…
Для тех, кому вся жизнь — сплошной досуг…

Нет времени средь жизненных сражений
К сомнительному смыслу припадать.
Когда угрозы — смерть и пораженье,
В борьбе себя ты должен оправдать!

Заслуженно сочли б меня безумным
На грани поражений и побед,
В пылу боев кровавых, грозных, шумных,
Несущего замысловатый бред.

Не стану тратить труд на эти вещи,
Последний бой встает передо мной!
Смерть — с жизнью…Их сраженье много хлеще,
Чем враг, еще стоящий за стеной.

О, научи, как не бежать от смерти!
О, научи, как жизни дни сберечь,
Когда фортуна неизбежно чертит
Последний круг молчания и встреч!

Скажи мне перед сном: Ты не проснешься.
Наутро мне скажи: Не ляжешь спать.
При выходе из дому: Не вернешься.
На входе: Ты не выйдешь погулять.

Рассей мне мглу — и я постигну сразу
Ту истину, что в мраке не видна.
Ведь от природы мне дарован разум…
Не лучший, но способный все познать.

«Речь истины проста.» В ней — справедливость.
Умеренность не мудрствует хитро.
Оберегай природную стыдливость,
И доберись до цели.
Будь здоров.

Луцилия приветствует Сенека!
Ты мне прислал дорожное письмо,
Столь длинное, что впору ставить вехи
Между абзацев и… нести в комод…

Хочу подумать и отвечу позже.
Решить вопрос сложнее, чем задать:
Что одному — на смертный путь похоже,
Другому — восхищенья благодать.

Как друг для друга — помыслами чисты:
Добро и зло — одни двоим в судьбе.
Не могут быть блаженны эгоисты:
Что дал другим, потом пожнешь в себе.

Такой закон написан нам от века
И связывает нас прочней, чем нить.
Кто делится со всяким человеком,
Тот с другом все способен разделить.

Софисты, хитроумные досугом,
Тусуют смыслы слова «человек»…
И восклицают: «Чем делиться с другом?
Что человеку мне отдать навек?»

«Всяк человек — мой друг?». Другой подскажет:
«Важней, чем человек — мой верный друг»…
И, первый дружбой хлеб поутру мажет,
Второй, для друга, сломит все вокруг…

Пускай не понимаю я в софизмах —
Я знаю направление и цель!
Их разбирать — достойно укоризны:
В них не найти желанных панацей.

«Мышь — слог, а мышь ест сыр…Сыр съеден слогом?» —
Здесь — глупость, но, какая в том беда?
Ты в мышеловках слогов видел много?!
Не видел? — Нет от слога нам вреда.

Нелепицы философам постыдны…
Неужто ради них мы морщим лбы?
Чтоб ясное считать неочевидным?
Бояться всех превратностей судьбы?

Зачем ты сочиняешь эти штучки?
Не время забавляться, помощь ждет:
Когда больной уже дошел до ручки,
Так шутит только полный идиот…

Ты шутишь, а больным, поверь мне, страшно…
Ты шутишь и не слышишь: Помоги!
Протягивая руки к твоей башне,
Все верят: будут сломлены враги!

Тащи скорее из водоворота,
Пусть истина им освещает путь
Через спасенья тесные ворота.
А зло — везде проникнет как-нибудь.

Дели необходимое с излишним,
Скажи, как легок праведный закон,
Как вожделенья манят вкусом вишни,
Хлеб истины — дерущим рот куском.

Софизмы — бесполезны и порочны:
В них крепкого оружья не найти…
Ты видел, чтобы веником непрочным
Пытались след фортуны замести?

Увертки и ловушки эти — ложны,
Кто верит им, тому уж — «дело швах».
Как претор на суде — истцу помощник,
Так мудрость восстановит нас в правах.

Зачем учить грамматики начала?
Зачем я к философии приник?
Она — стать равным Богу обещала! —
Так, где же он, обещанный родник?!

Все доброе — и просто нам, и ясно,
Как истинность творений мастеров.
Не трать минуты жизни понапрасну —
Забрось свои софизмы!
Будь здоров.

Луцилия приветствует Сенека!
Обещанную книгу получил,
Хотел прочесть попозже, без помехи,
Открыл… и дочитал среди ночи…

Она мне показалась столь короткой,
Как книги, что оставил Эпикур.
Я поражен был плавностью полета
души, избравшей мужественный курс.

Пожалуй, я читал ее проворно,
Как пищу — больше уху, чем уму.
Ты и предмет в ней выбрал плодотворный,
Не тесный дарованью твоему…

Прочту ещё и лгать тебе не буду:
Нет смысла лгать из-за семи ветров.
Вновь написать о книге не забуду.
Мы лжем — лишь по привычке.
Будь здоров.

Луцилия приветствует Сенека!
Как? Ты — в происхождении убог?!
У всех людей, что римляне, что греки,
Есть общий прародитель — это Бог!

Ты — римский всадник, вправе твои ноги,
Вблизи орхестры пролагать следы,
А есть другие, их довольно много,
Кому закрыты первые ряды.

Лишь благородство духа всем открыто:
Клеанф-садовник воду подносил,
Сократ с рожденья не был именитым,
Платон неспешно набирался сил.

Платон сказал нам: «Все цари — из рабства,
И нет рабов, в чьих предках нет царя.»
Ни царь, ни раб, не признающий братства,
Не в силах устоять у алтаря.

В чем благородство? В древности портретов,
Которые проходим чуть дыша?
Поверь, мой друг, секрет совсем не в этом:
В нас благородство создает душа.

Вообрази, что ты не римский всадник —
Есть путь из пешек в сильного ферзя
(Толпа не в счет — то зависти рассадник):
Лишь путь благой — во зло свести нельзя.

Не заплутай — есть в жизни цель и средства,
Блаженство — цель. Пусть средства хороши,
Но не всегда им цели по соседству,
А средства — могут цели оглушить.

Жизнь — лабиринт…Кто в спешке в ней плутает —
Напоминают глупых школяров.
Кто видит цель, впустую не мечтает.
Не путай цель и средство.
Будь здоров.

Луцилия приветствует Сенека!
Ты спрашиваешь: Как я все узнал? —
Молва все знает, хоть таись в отсеке,
Хоть вырой неприступнейший канал.

В провинции ты — важная фигура,
Хотя для Рима — кочка у холмов.
Потомкам ты — герой литературы,
И тема размышлений для умов.

Зачем мы строим стены? Вроде ясно —
Чтоб жить меж них в спокойствии души?
Увы…Мы ищем в них не безопасность —
Лишь средство незаметнее грешить.

Как счастлив тот, кто мог бы жить отлично
С дверями без засовов и замков,
Чтобы пришедший не поймал с поличным,
Хотя, не приглашен и не знаком.

Кто честен — может жить в прозрачной клети.
Кто говорит правдиво, к нам суров? —
Не забывай, что совесть — твой свидетель,
И… нужно с ним считаться.
Будь здоров.