Архив стихотворений Семена Надсона

Посвящается артистке г-же Зейпт

Затих блестящий зал и ждет, как онемелый…
Вот прозвучал аккорд под опытной рукой,
И вслед за ним, дрожа, неясный и несмелый,
Раздался струнный звук — и замер над толпой.
То был родной мне звук: душа моя узнала
В нем отзвук струн своих, — и из моих очей,
Как отлетевший сон, исчезли стены зала,
И пестрота толпы, и яркий блеск огней!
Широко и светло объятья распахнувший
Иной, прекрасный мир открылся предо мной,
И только видел я смычок; к струнам прильнувший,
Да бледное лицо артистки молодой.
Как чудотворный жезл волшебницы могучей,
Он, этот трепетный и вкрадчивый смычок,
За каждой нотою, и нежной и певучей,
Ответных грез будил в груди моей поток:
И шли передо мной в лучах воспоминанья,
Под звуки reverie, бежавшей, как ручей,
И светлая любовь, и яркие мечтанья,
И тихая печаль минувших, юных дней.

Под звуки музыки, струившейся волною,
Один среди толпы, пестреющей кругом,
Я вдруг задумался, поникнув головою.
Задумался — бог ведает о чем.

Печали не было в той думе мимолетной,
Но чуть очнулся я — и на своих чертах
Сознал я темный след тревоги безотчетной
И влагу тихих слез, сияющих в очах.

То тайные мои недуги и страданья,
Глубоко скрытые от чуждых мне очей,
Укравши у меня минуту невниманья,
Как тени поднялись со дна души моей.

И в час, когда на миг от оживленья бала
В безвестный мир меня мечта моя умчала,
Они смутили вновь поддельный мой покой.
Так горная река из-под снегов обвала
Вновь рвется на простор мятежною волной.

Блажен, кто в наши дни родился в мир бойцом.
Пусть жизнь ему грозит нуждою и мученьем, —
Погибель встретит он с безоблачным челом,
С уверенной душой, с насмешкой над врагом
И с гордым, полным сил презреньем.
Потомства строгий суд его не упрекнет
Ни в слабости раба, ни в трусости позорной.
И если с родины ярма он не сорвет,
Зато и сам пред ним во прах не упадет
Трепещущий, безмолвный и покорный.
Но горе в дни борьбы тому, кто рук в крови
Не в силах обагрить, кто одарен с рожденья
Душой, согретою огнем святой любви,
Душой, сознавшею блаженство всепрощенья!..
Родной народ его своим не назовет,
Он, скажут, праздновал за чашей с палачами,
Он в песнях воспевал насилие и гнет,
Он был в одних рядах с бездушными врагами.

Зачем-то шли года, сменялись впечатленья,
Гремела буря чувств в отзывчивой груди,
Жгли и томили мысль тревожные сомненья,
И тот же смутный чад грозит и впереди.
Что ж это? Пошлый фарс?.. К чему ж я в нем актером?
Я не рожден шутом, — пусть тешит он шутов!
А мне он надоел своим бессвязным вздором,
Докучной пестротой и звоном лживых слов!..
Прочь, без раздумья прочь с подмостков балагана!..
Мне душно, тяжело! Пусть с моего лица
Сотрет немая смерть позорные румяна
И даст ему покой разумного конца!
Пусть жизнь во мне убьет не мертвая природа,
Не тягостный недуг, случайный и слепой,
А ум, свободный ум, не видящий исхода
И не смирившийся пред жалкою судьбой!..

Напрасная мечта, — я буду жить! Блистая
Игрой своих цветов и вечной красотой,
Жизнь вновь меня умчит, мой ропот заглушая,
Вновь опьянит меня, глумяся надо мной.
Я знаю, минет ночь; румяный и прекрасный
Рассвет мое окно лучами озарит,
И голос черных дум и истины бесстрастной,
Как бред, безумный бред, замрет и замолчит.
Я скорбь мою сочту болезненной мечтою,
Я насмеюсь над ней с глупцами заодно
И, полн кипучих сил, спокойною рукою
Широко распахну закрытое окно;
И хлынет из него благоуханье сада,
Домчится звонкий плеск весеннего ручья,
И знойное чело обвеет мне прохлада,
И сердце озарит блаженство бытия!..

Не гони ее, тихую гостью, когда,
Отуманена негою сладкой,
В келью тяжких забот, в келью дум и труда
Вдруг она постучится украдкой;
Встреть ее на пороге, в рабочих руках
Отогрей ее нежные руки;
Отыщи для нее на суровых устах
Тихой лаской манящие звуки.
Позабудь для ее беззаботных речей
Злобу дня, и борьбу, и тревоги,
И вздохни на груди ненаглядной твоей
От пройденной тобою дороги…

Нет, не стыдно любить и не страшно любить!
Как светло, как отрадно живется,
Если смог ты в подругу свою перелить
Всё, чем грудь твоя дышит и бьется!..

Завтра, чуть лениво глазки голубые
Милая откроет, пробудясь от сна,
Не докучный шум, не звуки городские
С улицы услышит за окном она.
За окном раздастся птичек щебетанье,
Тихий говор сада, плеск речной волны,
И широко солнца кроткое сиянье
Золотым потоком хлынет с вышины…
Как цветок, омытый вешнею росою,
Девственной красы и свежести полна,
В ароматный сад, склоненный над рекою,
С резвою улыбкой убежит она.
Обежит дорожки, скрытые кустами,
С вышины обрыва глянет в даль полей,
И угрюмый город с душными домами
Там, вдали, как призрак, встанет перед ней!..

Распахнулись тяжелые двери тюрьмы
И, согретый цветущей весною,
В царство слез и неволи, позора и тьмы
День ворвался победной волною.
«Ты свободен, иди!» — сторожа говорят,
С рук и ног моих цепи снимая,
И нежданному счастью безумно я рад,
Как дитя, и смеясь и рыдая.
«О, скажите, молю я, не лживый ли сон
Обманул мою душу мечтою?
Неужели я вправду отныне прощен,
Не смеетесь ли вы надо мною?..»
Но у ног моих звенья разбитых цепей,
А в лазурной дали, за дверями,
Чуть виднеется берег отчизны моей,
Там, где море слилось с небесами!
Завтра парус косматый, по бурным волнам
Легче чайки летя и мелькая,
Унесет меня вновь к незабвенным полям
Дорогого родимого края!

Но… что сталось с проснувшимся сердцем моим?
Отчего на тюремном пороге
Вдруг поник я челом и стою, недвижим,
В непонятной душевной тревоге?..
Что за сила влечет меня снова назад?
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
О, прости меня, бедный товарищ! Прости,
Что в восторге забыл о тебе я,
Что забыл я о том, с кем на общем пути
Шел я, злобой к врагу пламенея.
Нет, не сдамся я царству позора и тьмы, —
Верь, о брат, не изменит рука мне,
И над морем, где высились стены тюрьмы,
Не останется камня на камне!
Я иду, но иду не один, и с собой
Уношу я с тоской затаенной
Твой страдальческий образ, твой кашель глухой
И рыданья души оскорбленной…

Стряхнув угар и хмель промчавшегося дня,
От лжи напыщенной, от злобы ядовитой,
От мелочных забот, измучивших меня,
Я ухожу в мой мир, мне одному открытый.
Я ухожу к моим покинутым трудам,
К моим задумчивым и грустным вдохновеньям,
К тетрадям нот моих, к заветным дневникам,
К воспоминаниям, мечтам и сожаленьям.

И, долгий, смутный день проживши для других,
Прожив его в толпе и заодно с толпою,
В затишье вечеров спокойных и немых
Я для себя живу воскресшею душою.
Я разбиваю гнет наскучивших оков
И в тихих сумерках вечернего досуга
Из выцветших страниц забытых дневников
Опять зову тебя, угасшая подруга…
Есть сны, — они порой бессмысленны, как бред,
Но что-то чудное в них дышит и сияет,
Что согревает грудь, что после многих лет
Ее неведомым блаженством наполняет.
Ты для меня была таким же светлым сном,
Таким же, как они, таинственным намеком,
Такой же сказкою о чем-то неземном,
О чем-то мне родном, но смутном и далеком…

В бессонницу, когда недуг моей души,
Пугая, гонит прочь ночные сновиденья,
Порой мечтаю я в томительной тиши,
Чтоб хоть отрадой грез унять мои мученья;
Но блага бытия, влекущие людей
На жаркий спор за них, в разгар житейской битвы,
Чужды и далеки больной души моей,
Как сердца мертвеца — желанья и молитвы…
Пусть слава мне блеснет, пусть женская любовь
Прильнет к стопам моим послушною рабою, —
Хмель жизни отбродил, и не увлечь им вновь,
Прекрасным этим снам, души моей собою…
Я в них не верую, — я труп: в груди моей
Ни искры жизни нет, я жду лишь погребенья, —
И в грезах одного молю я у людей,
Молю, измученный, святыни сожаленья…

С тех пор как я прозрел, разбуженный грозою,
С тех пор как детских грез проникнул я обман
И жизнь сверкнула мне позорной наготою
И жалкой дряхлостью сквозь радужный туман,
С тех пор как, оттолкнув соблазны наслажденья,
Мой стих я посвятил страданью и борьбе,
Не раз переживал я тяжкие сомненья,
Сомненья в будущем, и в братьях, и в себе…
Я говорил себе: «Не обольщайся снами;
Что дашь ты родине, что в силах ты ей дать?
Твоей ли песнею, твоими ли слезами
Рассеять ночь над ней и скорбь ее унять?
Что значишь ты, пигмей, со всей твоей любовью,
И все, одним путем идущие с тобой,
Пред льющейся века неудержимой кровью,
Пред вечным злом людским и вечною враждой?
А между тем молчать в бездействии позорном,
Есть хлеб, отравленный слезами нищеты,
Носить ярмо раба в смирении покорном, —
Так жить не можешь ты, так жить не хочешь ты!
Где ж свет и где исход?..»

И понял я душою,
Что мысль не прояснит мучительный хаос
И что порыв ее мне принесет с собою
Лишь мрак уныния да злобу жгучих слез…
И проклял я тогда бесплодные сомненья,
И сердце я спросил, — и сердцем я решил,
Услышав братский стон, без дум и размышленья
Идти и помогать, насколько станет сил.
[Я божеством избрал любовь и всепрощенье;
Святым ее огнем я каждый стих зажег,
И ту же песнь любви, печали и забвенья
С собою я принес в наш дружеский кружок.]

Я их не назову врагами,
Но часто в страхе я готов
От них, с их смехом и слезами,
Бежать, как узник от оков.
Я жить хочу, — хочу волнений,
Кипучих дум, мятежных гроз,
Хочу безумных наслаждений,
Борьбы и тернов, мук и роз.
Я жажду подвигов и дела, —
А жизнь — их жизнь — вокруг меня
И замерла и онемела,
Как сонный лес под зноем дня!..
О, как мне жалки их тревоги
И боль их гнева, и любви,
Как наторенной их дороги
Скучны и узки колеи!
Как мало чувствам их простора,
Как повесть жизни их проста,
Как ширину их кругозора
Стеснила мысли нищета!
Кипит незримая работа
Во имя истины святой.
Потоки крови, слез и пота
Поят простор земли родной,
Вулкан бурлит уж под ногами…

Не сравнивай с грозой души моей страданье…
Гроза б умчалась прочь: ее мятежный гром
Сменило бы опять дубрав благоуханье
И солнца мирный свет на небе голубом.
Гроза — мгновение: суровы и могучи,
Над миром воцарив томительную ночь,
С разбега налетят разгневанные тучи,
Просыплют гром и блеск — и разлетятся прочь.
И как хорош покой остынувшей природы,
Когда гроза сойдет с померкнувших небес!
Как ожили цветы, как влажно дышат воды,
Как зелен и душист залитый солнцем лес!
Нет, я бы рад сойтись лицом к лицу с грозою,
Но жизнь вокруг меня так буднично пошла,
Что даже нет вокруг врагов, могущих к бою
Позвать меня, — и враг язвит из-за угла!..