Нет, я лгать не хочу — не случайно тебя
Я суровым упреком моим оскорбил;
Я обдумал его — но обдумал любя,
А любя глубоко — глубоко и язвил.
Пусть другие послушно идут за толпой,
Я не стану их звать к позабытым богам,
Но тебя, с этой ясной, как небо, душой,
О, тебя я так скоро толпе не отдам!..
Ты нужна… Не для пошлых и низких страстей
Ты копила на сердце богатства свои, —
Ты нужна для страдающих братьев-людей,
Для великого, общего дела любви.
Ты сердишься, когда я опускаю руки
Ты сердишься, когда я опускаю руки,
Когда, наскучивши напрасною борьбой,
Я сознаю умом, как бесполезны звуки,
Рожденные моей страдальческой душой.
Ты говоришь мне: мысль не может дать спасенья:
Давно бессильная и смолкнуть и сиять,
Мысль — цепь невольной лжи, круговорот сомненья,
И ей из хаоса пути не указать.
Да, ты права, мой друг. Пойти на зов страданья,
Смотря в лицо ему, свой ужас превозмочь
И молвить без тревог, без дум и колебанья:
«Ты знаешь истину и должен ей помочь!»
Не веря в гордый ум и тщетно не стараясь
Решить вопрос «к чему», жить чувством и душой,
Всей силою любви, всей страстью отзываясь
На каждый братский зов, на каждый стон больной!
Певец, восстань
Певец, восстань! Мы ждем тебя — восстань!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Не бойся, что вокруг — глухая тишина,
То — тишина перед грозою…
Она не спит, твоя родная сторона,
Она готовится к решительному бою!
Все честные сердца кругом потрясены…
Растет народный гнев, как буря в океане…
И пусть пока враги беспечны и сильны,
Их пир -безумцев пир на пышущем вулкане!
Пускай же песнь твоя, как отдаленный гром,
Грядущую грозу свободно возвещает,
Звучит пророчеством и с гордым торжеством
Врага язвит и поражает!..
Мы выплыли в полосу лунного света
Мы выплыли в полосу лунного света,
И весла невольно упали из рук,
Так чудно дышала природа вокруг
Всей прелестью ночи, всей негою лета!
Знакомое место едва мы узнали;
Как в сказке, волшебно горела река,
Как в сказке, о чем-то пугливо шептали,
Дрожа и колеблясь, кусты лозняка,
А там, в отдаленьи, мелькало огнями
Село сквозь прозрачную зелень садов,
И мельница резко чернела крылами,
И слышались песни и гул голосов, —
Был праздник…
Чу! низко, над самой водою
Кулик просвистал — и опять тишина.
Что ж смолкнул наш хор? Пусть широкой волною
Прокатится песня, тиха и стройна.
Смирись
Смирись, — шептал мне ум холодный, —
Ты сын толпы — живи с толпой…
К чему в темнице гимн свободный,
К чему вакханке стон больной?..
Ты проповедуешь в пустыне,
Ты от языческих богов
К иной, враждебной им святыне
Зовешь фанатиков-жрецов…
Мертва душа моя
Мертва душа моя: ни грез, ни упованья!
Как степь безводная, душа моя мертва,
И только, как и встарь, над тайной мирозданья
В работе тягостной пылает голова.
Вопросы жгут меня, и нет им разрешенья
И нет конца. Как цепь, звено вслед за звеном,
Кипят в груди они, и тяжкие сомненья
Встают в мозгу моем усталом и больном.
В деревне
Сцена
Отец (входя)
Ты болен?
Сын
Нет, здоров.
Отец
Здоров, а сам лежит,
И даже окна в комнате закрыты;
Какой скучающий, какой бесстрастный вид!
А вечер так хорош, так пышно он горит.
Луга и лес зарей, как золотом, облиты…
Сойди хоть в сад…
Сын
К чему?
Отец
Да просто подышать…
Как чудно дышится такими вечерами!
Посмотришь вдаль — и глаз не в силах оторвать.
Где ты найдешь, лентяй, такую благодать
Там, в ваших городах, за душными стенами?
Черемуха в цвету, сирень уж отцвела.
И тишь и сон вокруг; не прожужжит пчела,
Не шевельнется лист, — всё мирно отдыхает,
Всё нежится в волнах душистого тепла
И звездной ночи ждет и день благословляет!
Сын
Отец, да ты — поэт!
Отец
А как тебя назвать,
О мой премудрый сын? Иль, может быть, Опять
Из пыли прошлых лет вы воскресили моду
С плеча трунить над всем, всё гордо отрицать,
Звать бредом красоту и презирать природу?
Когда-то в юности и сам я был таков:
Носились в воздухе тогда идеи эти, —
Но мог ли думать я, что старый прах отцов
В упорной слепоте наследуют и дети.
Если в лунную ночь, в ночь
Если в лунную ночь, в ночь, когда по уснувшему саду
Ходят волны тепла и струится дыханье цветов
И вдали, за рекой, открываются жадному взгляду
Широко-широко озаренные дали лугов;
Если в лунную ночь ты в глубокой аллее терялся,
И глядел, и дышал, и внимал, как струится волна, —
Знай: ее ты видал! То не белый туман расстилался,
То, легка и стройна, пред тобой пролетала она…
Если в зимнюю ночь, в ночь, когда, словно зверь, завывает,
Сыпля снегом, метель и в закрытые ставни стучит,
И глубокая мгла, точно саван, поля одевает,
И седая сосна за окном, нагибаясь, скрипит;
Если в зимнюю ночь ты сидел пред горящим камином, —
Знай; ее ты видал!
Беспокойной душевною жаждой томим
Беспокойной душевною жаждой томим,
Я беречь моих сил не умел;
Мне противен был будничный, мелкий удел,
И, как светоч, колеблемый ветром ночным,
Я не жил, — я горел!
Целый мир порывался я мыслью обнять,
Целый мир порывался любить,
Даже ночь я боялся забвенью отдать,
Чтоб у жизни ее не отнять,
Чтоб две жизни в одну мне вместить!
И летели безумные, знойные дни
То за грудами книг, то в разгаре страстей…
Под удары врагов и под клики друзей,
Как мгновенья, мелькали они.
Для лобзаний я песню мою прерывал,
Для труда оставлял недопитый бокал,
И для душных оград городских
Покидал я затишье родимых полей,
И бросался в кипучее море скорбей,
И тревог, и сомнений людских!
И бессильная старость еще далека,
И еще не грозит мне могильной плитой…
Отчего ж в моем сердце глухая тоска,
Отчего ж в моих думах мертвящий застой,
Зной недуга в очах, безнадежность в груди?
Или жизнь я исчерпал до дна, —
И мне нечего ждать от нее впереди?
Где ж ты, вождь и пророк?.. О, приди
И стряхни эту тяжесть удушья и сна!
Дай мне жгучие муки принять,
Брось меня на страданье, на смерть, на позор,
Только б полною грудью дышать,
Только б вспыхнул отвагою взор!
Только б верить, во что-нибудь верить душой,
Только б в жизни опять для меня
Распахнулись затворы темницы глухой
В даль и блеск лучезарного дня!..
Снилось мне, что я болен
Снилось мне, что я болен, что мозг мой горит
И от жажды уста запеклись,
А твой голос мне нежно и грустно звучит:
«Дорогой мой, очнись, отзовись…»
Жизнь едва только тлеет во мне, но тебя
Так мне жаль, ненаглядный мой друг, —
И в тревожной тоске я стараюсь, любя,
Пересилить на миг мой недуг.
И на миг я глаза открываю… Кругом
Полумрак; воспаленный мой взор
На обоях, при свете лампадки, с трудом
Различает знакомый узор.
Где-то хрипло часы завывают и бьют…
По стенам от цветов на окне
Прихотливые тени, как руки, ползут,
Простираясь отвеюду ко мне.
Ты стараешься ближе в лицо мне взглянуть
И мучительно отклика ждешь,
И горячую руку свою мне на грудь,
На усталое сердце кладешь.
Я проснулся… Был день, мутный день без лучей;
Низко белые тучи ползли…
Фортепьянные гаммы и крики детей
Доносились ко мне издали…
Осень веяла в душу щемящей тоской,
(Сеял дождь, и, с утра раздражен,
Целый день, как в чаду, проходил я больной,
Вспоминая печально мой сон…
Ах, зачем он был сном, лишь обманчивым сном,
И зачем наяву ты меня
Снова, пошлая жизнь, обступила кругом
Суетой и заботами дня?!.
Последнее письмо
Расчетливый актер приберегает силы,
Чтоб кончить с пафосом последний монолог…
Я тоже роль сыграл, но на краю могилы
Я не хочу, чтоб мне рукоплескал раек…
Разжалобить толпу прощальными словами
И на короткий миг занять ее собой —
Я знаю, я б сумел, — но жгучими слезами
Делиться не привык я с суетной толпой!
Я умереть хочу с холодным убежденьем,
Без грома и ходуль, не думая о том,
Помянут ли меня ненужным сожаленьем
Иль оскорбят мой прах тупым своим судом.
Я умереть хочу, ревниво охраняя
Святилище души от чуждых, дерзких глаз,
И ненавистно мне страданье напоказ,
Как после оргии развратница нагая!..
Но я бы не хотел, чтоб заодно с толпой
И ты, мой кроткий друг, меня бы обвинила…
Из песен о невольниках
Лонгфелло
Когда заносчиво над стонущим рабом
Поднимет гибкий бич властитель разъяренный,
И вспыхнет стыд в рабе, и, корчась под бичом,
Глядит он на врага со злобой затаенной, —
Я рад: в грядущем я уж вижу палача
Под львиной лапою восставшего народа:
Нет в воинстве твоем апостолов, свобода,
Красноречивее подъятого бича!..
Как звери, схватившись с отважным врагом
…Как звери, схватившись с отважным врагом,
Мы бились весь день напролет:
Мы гибли без счета, мы шли напролом
На кручи враждебных высот,
Как будто гроза нас на крыльях несла.
Но враг нам не отдал вершин,
И мирно глубокая ночь развела
Железные тучи дружин.
Белея в долине, тянулся наш стан
Рядами уснувших шатров;
Вокруг чуть светились сквозь млечный туман
Багровые пятна костров;
Во мгле раздавалось то ржанье коней,
То шепот молитвы ночной,
И чутко мы ждали рассветных лучей,
Чтоб ринуться снова на рой…
Чтоб вы всё помяли
Чтоб вы всё помяли, — начну издалека…
Привет вам, детских дней святые впечатленья!
Я родилась в семье простого рыбака,
В лачужке, на краю убогого селенья…
Мне живо помнится лазурный наш залив,
Кайма садов над ним, и там, где, умирая,
Вечерняя заря свой палевый отлив
Бросает, знойный день с улыбкою сменяя.
Там цепь далеких гор под дымкой голубой,
Их мшистые зубцы, их снежные вершины,
И башни города меж зелени густой,
У их подножия, на скатерти долины.
Моя семья была убога и бедна;
Отец и брат с утра на ловлю отплывали,
И что дарила им морская глубина,
Мы только тем одним и жили и дышали.
Не раз с угрозою стучалась к нам нужда
И в очаге у нас огня не разводили,
Но слезы и печаль в те светлые года
По сердцу детскому бесследно проходили.
Смуглянка резвая, небрежно за плечо
Закину косу я беспечною рукою
И к морю убегу, и льется горячо
Мой звонкий голосок, несясь над глубиною;
А море тоже мне без умолку поет,
Синея предо мной простором горделивым,
И на хребтах валов, взволнованных приливом,
И пену и траву к ногам моим несет…
Мы были молоды
Мы были молоды — и я, и мысль моя…
Она являлась мне бестрепетною жрицей
Желанной истины, — и шел за нею я,
Как верный паж идет за гордою царицей…
«Вперед! — шептали мне порой ее уста. —
Не бойся тяжких мук, не бойся отрицанья!
Знай: лишь тогда любовь могуча и чиста,
Когда она прошла через огонь страданья!..»
И всюду были мы… мы посетили с ней
Дворцы и торжища, вертепы и темницы,
Дышали свежестью синеющих полей
И чадом каменной столицы;
Сливаясь в городах с ликующей толпой,
Мы видели пиров и роскоши картины,
И в избах слушали осенней бури вой
И треск полуночной лучины…
Слишком много любви, дорогие друзья
Слишком много любви, дорогие друзья,
Слишком много горячих забот!..
Непривычно участье тому, кто, как я,
С детских дней одиноко бредет…
Я, как нищий, — я дрогнул вчера под дождем,
Я был болен, и зол, и суров,
А сегодня я нежусь за пышным столом
В ароматном венке из цветов.
Смех, и говор, и звонкие песни звучат,
И сверкают ночные огни,
А в душе — незажившие раны болят,
Вспоминаются темные дни…
Не упрекай себя за то, что ты порою
Не упрекай себя за то, что ты порою
Даешь покой душе от дум и от тревог,
Что любишь ты поля с их мирной тишиною,
И зыбь родной реки, и дремлющий лесок;
Что песню любишь ты и, молча ей внимая,
Пока звучит она, лаская и маня,
Позабываешь ты, отрадно отдыхая,
Призыв рабочего, не медлящего дня;
Что не убил в себе ты молодость и чувство,
Что не принес ты их на жертвенник труда,
Что властно над тобой мирящее искусство
И красота тебе внятна и не чужда!
К вам, бедняки, на грудь родных полей
К вам, бедняки, на грудь родных полей,
Под сень лесов я возвращаюсь вновь…
Румяный май с теплом своих лучей
Несет опять свободу и любовь…
Я утомлен неволей городов,
А здесь, в глуши, так ясны небеса, —
Долой же гнет бессмысленных оков, —
В цвету сирень и в зелени леса!
Моя заря омрачена борьбой.
Я дни губил в безумии страстей
И изнемог, — и мертвенный покой
Царит в душе измученной моей.
Но вот опять с синеющих холмов
Родной земли блеснула мне краса, —
И <я>, ожив, как прежде петь готов
В цвету сирень и в зелени леса!..
Последняя ночь
Последняя ночь… Не увижу я больше рассвета;
Встанет солнце, краснея сквозь мутную рябь облаков,
И проснется столица, туманом одета,
Для обычных забот и трудов.
Но ни свист пароходов, ни уличный гул и движенье
Не разбудит меня. С торжествующим, бледным лицом
Буду гордо вкушать я покой и забвенье,
И безмолвная смерть осенит меня черным крылом…
Яд промчится огнем по мускулам дряблого тела,
Миг страданья — и я недоступен страданью, как бог.
И жизнь отлетела,
И замер последний, агонией вырванный вздох.
Мне снился вещий сон
Мне снился вещий сон: как будто ночью темной,
В каком-то сумрачном, неведомом краю,
На страшной высоте, над пропастью бездонной,
На выступе скалы недвижно я стою…
Вокруг шумит гроза… Скрипят седые ели,
Гремят, свергаясь вниз, каменья из-под ног,
А где-то глубоко, на дне гранитной щели,
Как дикий зверь, ревет бушующий поток…
Страшна глухая мгла, — но робкого смятенья
Я чужд… Окаменев измученной душой,
Я жажду одного — бесстрастного забвенья,
Я смерть к себе зову, — зову ее покой.
Какое дело мне, что труп мой разобьется
На тысячи кусков о зубья этих скал
И завтра досыта и допьяна напьется
Из теплых вен моих прожорливый шакал!
Привет тебе, о смерть! Довольно ожиданий,
Довольно жертв и мук, сомнений и стыда!..
Уснуть!.. уснуть от всех бесчисленных терзаний,
Глубоким сном уснуть навеки, навсегда!..
Но чу!.. Что там звучит и эхом отдается,
И грудь мою теснит волненьем и тоской?
То дальний колокол… медлительно несется
Сквозь бурю звон его в полуночи глухой…