Давно и округе нашей нет волков —
они от нас переселились в сказку.
Но кое-кто из маленьких зверьков
являться любит миру в волчьей маске.
Рычит, ревет, когтями землю рвет,
и дыбом шерсть, и волчья злоба в глазках.
Вот-вот проглотит, и ведь страх берет,
овцой дрожишь перед раскрытой пастью.
Оставишь кабинет… нет — карнавал!
Кругом народ приветливый смеется.
И нет волков, и мы давно не овцы,
А чертов заяц все же напугал!
Свадебная
Настоялся мед, —
пир пора пировать,
чтобы меду бродить,
да не стариться.
Собирайся, народ,
молодых величать,
жениха да невесту —
красавицу.
В нашем доме жених,
будто селезень,
горделивый,
кольцом окольцованный,
в нашем доме невеста,
что ясный день,
солнцем утренним оцелованный.
Наши други-сваты —
словно бочки с вином,
сватьи — пряники разрумяненные,
завивайся, застолье,
веселым вьюном,
лейся, свадебное гуляние!
Горько-горько, до дна,
до настойной травы,
ах, невеста,
довольно невеститься!
Та любовь, что была,
только привкус любви,
вкус приходит
с медовым месяцем.
Зимнее
Две пары горных финских лыж,
и ложе из еловых веток,
и ты у ног моих сидишь, —
среди снегов затихший ветер.
Мой смелый ветер, облик твой
весь в бликах северных сияний,
высокогорный наш покой —
предвестник будущих скитаний.
Мы здесь, как пара снегирей,
сбежавших из дому мальчишек.
За гулом пламени в костре
дождливый шепот снега слышен.
Мы…
— Что ты, что ты говоришь? —
Ты говоришь, на угля дуя:
— Какие ветры, снегири?
Мы два озябших поцелуя.
Комбайнер
Бежит дорожка хлебного валка,
как будто мамин чистый половик,
вон до того зеленого леска,
который к полю желтому приник.
Десятый час молотит барабан,
и до ночного пенья петухов
качает нас великий океан
налитых ярым солнышком хлебов.
Как небо, бесконечная земля.
И бесконечно сыплется зерно.
Но к полночи кончаются поля,
и тихо всходит мамино окно.
Налей-ка, мама, кружку молока…
Немного перегрелся мой мотор…
В глазах дорожка хлебного валка, —
действительно устал твой комбайнер.
Еще не опустели бункера,
а с севера уже идут дожди…
Мы завтра будем в ноле до утра,
ты до утра домой меня не жди.
Продают старый дом
Продают старый дом.
В палисаднике купчие споры,
самобраная скатерть,
разлив дорогого вина.
И на прежних хозяев
со старческим смотрит укором
дом зеленый в четыре
прозрачных, как слезы, окна.
До свидания, дом!
Я вреда не хочу новоселам,
потому не жалею, —
ты с ними тепло заживешь.
Но пройду стороной,
с настроеньем совсем не веселым,
до чего ж ты на счастье,
прошедшее счастье похож!
Слева в синем окне
нет внизу одного шпингалета.
Раму тихо тряхнешь,
и в окошко бесшумно входи.
Часто грозная мама
мои поджидала рассветы.
Многоцветье медовое
было еще впереди.
Деревянный мой дом,
дом до маковки крыши знакомый,
поднимали тебя
молодые мои старики.
Грустен ты, будто мамы моей
золотые иконы,
крепок ты, как отцовские
резкие, в дым, матерки.
Мы твои торопливые,
но не беспечные дети,
мы глядим высоко,
много выше, чем видишь ты, дом!
Нагляжусь на тебя,
поклонюсь твоим окнам пресветлым,
лишь бы прочно стоял
ты и дальше на месте родном.
Весна
Меня ведут над полем белым
два белых ветра
в краю, от стужи онемелом,
искать ответа,
узнать у гор, седой сосны,
что приключились?
Зачем движение весны
остановилось?
Вздыхает лес, гудит скала,
сугробы дышат:
такие важные дела
решают выше.
Там среди звезд сидит совет
тройным престолом:
Столетний Лед, Столетний Снег
и Вечный Холод.
Моя забота им смешна,
им что за дело,
что в стужу милая страна
оледенела!
И вот под хохот и под свист
камней и вьюги
слетаю кубарем я вниз
в объятья к людям.
Сосновый дом, в нем старики
и разговоры,
пекутся в печке пирожки
легко и споро.
Апрель склонился надо мной,
товарищ нежный.
В ладонях девочки лесной
цветет подснежник.
Счастье мое влюбленное
Счастье мое влюбленное,
горько-сладко-соленое,
горем огорошенное,
мукой припорошенное,
луковое, лукавое,
с травами и купавами,
хмельное, игривое,
рёванное, ревнивое,
веревочкой витое,
пестом в ступе битое,
на огне испытанное,
а все ненасытное.
Зимнее воскресенье
Сегодня долгожданная зима
несет в себе самой такое свойство,
что люди сходят весело с ума,
впадая в праздничное беспокойство…
И вдруг! И ах! И на глазах у всех,
как будто семь чудес с окраин света,
как на сеанс бесплатные билеты,
пошел-посыпал благодатный снег.
Под шорох снега поутих народ,
как будто другу сердцем поверяя
глухую боль за прошлый недород,
заботу о грядущем урожае.
Побольше нужно снега и воды,
чтоб утолить засушливую жажду.
Всем ясно: добросовестнее каждый
растить обязан общие плоды…
А снег себе торжественно идет…
Так шествие его необычайно,
как будто небо открывает тайну,
приблизив к нам высокий небосвод.
За полночь падал ясный снег
За полночь падал ясный снег,
сверкал каток
жемчужиной квартала,
и женщина
в счастливом полусне
на тоненьких конечках
танцевала.
Как будто снежный вихрь ее кружил,
а может быть,
она его смиряла.
И, словно все видавший старожил,
светил прожектор
с высоты портала.
Рыбачка
Ветер тронул камышину на бегу,
камышина обратилася в дуду.
Я — рыбачка, я сижу на берегу,
водяного под корягой стерегу:
ты лежи себе спокойно, водяной,
ты лиловую волну не беспокой.
Я сама бы да за милым рыбаком
по волне бы убежала босиком,
пуще ветра бы за плечи обняла,
и камышовый бы домишко привела, —
но сижу вот у каленого костра,
огонек держу до росного утра,
чтоб спала в реке лиловая волна,
чтобы рыбой наша сеть была полна…
Как за речкою
Как за речкою, за речкою
вещует соловей,
соловейка, птичка певчая,
тоску мою развей.
Одинокой, не влюбленной
хорошо одной луне.
Обещай, что мил-миленочек
воротится ко мне
по-над речкой целый вечер
слушать речи соловья,
охорашивать мне плечи,
ничего не говоря.
Закружи ему головушку,
соловушка шальной,
чтобы скоро мой миленочек
назвал меня женой.
Синеглазый русый молодец
Синеглазый русый молодец,
Расплети мои тугие косы,
у меня был синеглаз отец,
матушка была русоволоса.
Буду ткать в твой дом половики,
под окошком пестовать ромашки,
в тонких струях ключевой реки
полоскать любимого рубашки,
цепенеть от преданной любви,
по ночам поить горячим словом,
сыновей рожать русоголовых
звонкогорлых, будто соловьи.
Собирать на стол пшеничный хлеб,
ставить чаши молока и чая…
Синеглазый русый человек,
отчий край в тебе я величаю.
Заводские женщины мои
Заводские женщины мои,
Катерины, Зои и Аленушки!
Под высоким парусом любви,
будто в море белые суденышки.
Черный вихрь над парусом пройдет,
синяя волна над ним расколется,
море жизни дерзкий парус рвет,
мачта гнется, гнется, да не ломится.
Предсказать судьбу я не берусь:
далеко ли плыть до счастья, близко ли?
Знаю: в трюмах — драгоценный груз
красоты, терпения да истины.
Нет сильнее женской красоты,
нет надежней женского терпения,
тем страшней в пучине суеты
женских судеб кораблекрушение…
На волне — обломки от любви,
красоты, терпения да истины…
Заводские женщины мои,
помогите мне доплыть до пристани.
Мамина поговорка
Что-то часто
я ссорюсь с людьми,
реже сердце
в совете с любовью,
сохрани меня, жизнь,
для любви,
упаси меня, жизнь,
от злословья.
«Злое слово
детей не родит,
злое слово
любовью не правит,
и на подвиг
не вдохновит,
и еды за столом
не прибавит».
Рабочее общежитие
Окраины старых кварталов.
Растут долговязые мальвы,
под мальвами — рыхлая мята.
И в летние ночи, бывало,
за спины забросив гитары,
в кварталы шли наши ребята.
Для нас, для рабочих девчонок,
чьи руки малы и шершавы,
ребята цветы обрывали,
а мы, улыбаясь спросонок,
воинственно и величаво
цветы от ребят принимали.
Цветы и колючая мята,
небритые щеки мальчишек —
в ладонях огнем полыхали…
Ах, тише, гитары, тише,
еще озорные девчата
ребят не зовут женихами…
А мяту сминают в ладонях.
Рассвет, по-июльски, пряный,
прядет золотые нити.
А где-то в родительском доме
отцы и печальные мамы
ждут писем из общежитий.
Радуга
Ясным летом, осенью,
в пургу и гололед
я хожу по мостику
за речку на завод.
Над заводом радуга,
откуда — не поймешь,
Я гляжу и радуюсь;
навстречу ты идешь.
Счастливо-торопливая,
гадаю по пути:
смогу ли мимо милого
под радугой пройти?
И говорю взволнованно,
довольная судьбой: —
Ну вот в окольцованы
мы радугой с тобой.
Травы в росах на подходе дня
Травы в росах на подходе дня.
Тучи блещут грозными огнями.
Край родимый, ты встречай меня
солнцем и обильными дождями.
Дышит влагой кожица стволов,
и суставы расправляет ветка,
опьяняет нежное родство
дерева, травы и человека.
Вместе стебли поднимаем ввысь,
вместе корни в землю погружаем,
вместе удивительную жизнь,
чью-то жизнь в пространстве продолжаем.
Жар-птицы
Что со мною случится?
Надо мною вчера
обронила жар-птица
два горячих пера.
Жароптицевы перья
тихо в косы вплету.
Жароптицево пенье
я в саду заведу.
На Урале — зарницы,
всюду — огненный труд.
Вылетают жар-птицы
из мартеновских труб.
Я боялась, что счастье
не заметит меня:
птицы мимо промчатся,
опереньем звеня.
Поселилась жар-птица
в тихом сердце моем,
мне светить и светиться
самым ясным огнем.
В твое отсутствие
В твое отсутствие здесь умерла старушка.
Ушла бесследно, как роса в траву.
Но у подъезда три ее подружки
мигают, будто свечи на ветру.
И стены в доме постарели мигом,
и пыль осела толщиной с аршин.
В твое отсутствие упали с полки книги,
разбили старый глиняный кувшин.
В твое отсутствие твоя любовь приходит.
Садится молча на мою кровать,
когда же вдруг случиться непогоде,
то даже остается ночевать.
Я рада, что могу ее приветить.
Она одна, ей некуда идти.
Нам грустно с ней на этом белом свете
в твое отсутствие, уж ты меня прости.
Когда в небесном далеке
Когда в небесном далеке
ты держишь молнию в руке,
и скорость вихря — это ты,
ты — край земли и высоты,
и надобно легко летать,
чтобы уста твои достать,
и поцелуй сорвать успеть,
так, чтобы молний не задеть,
и только в русле вихря быть —
не поперек его пути,
и все равно разбитой быть
о край земли и высоты,
о, я не ласточка, — скажу, —
я просто по земле хожу,
и за тобой летать, мой друг,
мне, право, вовсе недосуг!
Тогда ты сам заходишь в дом,
склоняешь голову к любви.
Ревниво блещут за окном,
как рыбы, молнии твои.