Я шел один по тротуару
Я шел один по тротуару,
суровый ветер и выл, и звал,
бросал на встречу за парой пару,
нарядных женщин ко мне бросал.
И был их взгляд зовущ и зорок,
стучали липко их каблуки,
из под подобранных оборок
виднелись пестрые чулки.
И дождь был сер, и мрак был жуток…
Суровый ветер и выл, и звал…
А я под выкрик циничных шуток
одну из них поцеловал.
Знаю свет в окне напротив
Знаю свет в окне напротив.
Ты уйдешь туда влюбленный.
Знаю я, на занавеске,
полны сладостных хотений,
будут четки, будут резки
двух целующихся тени.
Знаю, сгинет свет в окошке —
станет жарче… станет тише…
А, когда на светлой крыше
перестанут плакать кошки,
ты вернешься утомленный,
деву к ласкам приохотив.
Будут вечером витрины
Будут вечером витрины,
ярким светом осияны,
я пойду своей Паулины
поищу у Квисисаны.
Укачу с моей подругой —
задымится лошаденка,
под затянутой подпругой
заиграет селезенка.
Мы войдем, зажгутся свечи,
станет тусклым свет иконы,
будут ласки… руки… плечи…
Я уйду поутру сонный.
Буду ждать — проснется дворник,
буду слышать стук засова…
Нынче пятница — во вторник
я приду к Паулине снова.
Я бродил по улицам крикливым
Я бродил по улицам крикливым.
я искал в вечерней желтизне
чьих то глаз, молящих о весне,
чьих то глаз с серебряным отливом.
И, когда прозрачная вуаль
мне сулила вздохи наслаждений,
я считал истертые ступени
и ласкал, и снова видел даль.
И опять по улицам крикливым,
в темных ртах визгливых кабаков,
я искал неуловимых снов,
чьих-то глаз с серебряным отливом.
На дворе
Скрипач и арфистка
играют на дворе.
Кокетка гимназистка
смеется их игре.
Поет гнусаво арфа
о дальней стороне,
Рыдает прачка Марфа,
Рыдает на окне.
Мальчишка в кацавейке
слезам пугливо рад…
Летят во двор копейки —
в грязи лежать.
В конке
Барышня в синей шляпке
не смотрит на меня.
«Musik» на черной папке
трепещет от огня.
На потолке плакаты —
Шапшал и Оттоман…
Рядом с ней усатый
гвардейский капитан.
Окно окутал иней…
Бежит узор теней…
Барышня в шляпке синей
не будет моей!
Ночью
Ночью серая улица…
Слепые дома…
Папироска моя не курится,
не знаю сама
с кем мне сегодня амуриться?
Гимназическое
В биллиардной
(Гобелен)
Ее корсаж привычно узок,
движений фижмы не стеснят,
милей, нежней небесных музык
ее слова ему звучат.
Парик напудрен цепкой пудрой,
подъем плечей нежданно крут,
и на щеке загадкой мудрой
три мушки черные зовут.
Так, над сукном склонясь зеленым,
она кием бросает шар,
и шаловливо-утомленным
звучит по комнате удар.
Удар кием в шара не стук ли,
маркиз жеманный, в сердце к вам?
Дрожать напудренные букли…
Амур грозит стрелой сердцам.
У ворот
Пьяница
Жили были два горбуна
Жили были два горбуна,
он любил и любила она.
Были длинны их цепкие руки,
но смешны их любовные муки,
потому что никто никому,
ни он ей, ни она ему,
поцелуя не мог подарить —
им горбы мешали любить.
Застрелилась, а смеется
Застрелилась, а смеется —
Розовая вся.
Только солнце, луч кося,
Золотой косы коснется, —
Улыбнется, засмеется,
Розовая вся.
Гробик ласков, словно люлька
Желтая кайма.
Что ни гвоздик, то висюлька,
Кисти, бахрома-
Гробик ласков, словно люлька..
Как дитя, сама.
Завтра, после литургии
(Только б не забыть!),
Надо кисти золотые
Попрочней прибить, —
Завтра, после литургии,
Будут выносить.
Простерши длань, как вестник Божий
Простерши длань, как вестник Божий,
Он внемлет зову хляби стремной.
Речет о нем пиит прохожий:
«Се Россов кормчий иноземный».