Сёстры и братья,
Плакать не станем.
Убийцам проклятье!
Восстанем, восстанем!
Клянёмся, голов
Не склоним перед смертью,
Пусть смотрит она
В обнажённое сердце.
За всё палачам
Сторицей вернём
Мечом и огнём,
Мечом и огнём!
А тот, у кого
Ни меча ни копья нет,
Пусть сам этим острым
Оружием станет.
Пусть мёртвых разбудит
И камни Варшавы,
Пусть гнев его будет
Потоками лавы.
Пусть жжёт палачей
И ночью и днём
Мечом и огнём,
Мечом и огнём!
Стань дыбом, земля, —
И бей их и мсти,
Покуда весь мир
Не станет цвести.
Сказка об очень высоком человеке
В одной стране, кажется в Дании, жил-был Очень Высокий Человек. Он мог, не вставая на цыпочки, заглядывать в окна любого этажа.
Стал он пекарем. Но все печи Дании были ему по колено и, чтобы заглянуть в печь, ему приходилось садиться на корточки. Это было, конечно, неудобно. Нет, он не мог уследить, что делается там — в печи — с булками и бубликами. И сколько он ни просил:
— Булки, сайки, калачи,
Не шалите вы в печи.
Сильным жаром пышет печь.
Надо корочку беречь.
Ну, румяньтесь, не шалите!
А не то вы подгорите.
Будете, бедняжки,
Просто замарашки.
Напугаете народ,
И никто вас не возьмёт.
Но булки и сайки не слушались — подгорали. И никто их, таких замарашек, не покупал.
Пришлось Очень Высокому Человеку стать извозчиком. Цок, цок, цок. Новая коляска, добрая лошадка. Но, сидя на козлах, он задевал головой облака и очень сердил их этим. И сердитые облака поливали его и всех пассажиров холодным дождём. И сколько он ни просил:
— Облака, облака,
Лейте, лейте на газоны,
Поливайте, облака,
И тюльпаны и пионы.
Вы полейте, облака,
Все деревья сада,
А меня и седока
Поливать не надо.
Пожалейте вы меня,
И коляску, и коня.
Облака не слушались его. Люди перестали ездить в его коляске. И остался он без дела. А кто не знает, что когда человек без дела, ему в голову лезут самые глупые мысли.
Так вот. Чтобы глупые мысли не лезли в голову, надел Очень Высокий Человек большую шляпу. Такую большую, что на её широких полях пожарники могли спокойно прогуливаться и наблюдать, не случился ли в городе, кажется Копенгагене, пожар.
Но озорные мальчишки не давали Очень Большому Человеку покоя. По вечерам они кричали под окном:
— Каланча, каланча,
Не ложись на кровать!
Что ты спишь, каланча?
Можешь небо проспать.
Погляди-ка на закат,
Небеса в огне горят.
Глянут звёзды ранние:
— Где же небо Дании?
— Небо Дании сгорело.
— Что? Сгорело?
— Да, сгорело:
Подожгла его свеча.
Поднимайся, каланча!
И Очень Высокому Человеку стало очень грустно. Целыми днями он одиноко бродил по грустным окрестностям города, считая себя самым несчастным человеком на свете.
Как-то раз, когда он отдыхал на грустной опушке леса, поднялась буря. Сильный ветер так раскачивал деревья, что из гнёзд выпали неоперившиеся птенчики. А когда ветер утих, человек, увидел, что птицы-мамы тревожно кружатся над своими детьми и ничего не могут поделать. Ведь птенцы ещё не умели летать. И тогда человек осторожно подобрал в траве птенцов и всех, всех уложил обратно в гнёзда. В пуховые постельки. Он же был Очень Высокий.
А чтобы испуганные птенцы спокойно уснули, он стал рассказывать им сказки.
Так Очень Высокий Человек стал счастливым. Всю жизнь он рассказывал неоперившимся птенцам:
Сказки задушевные,
Пёстрые, волшебные,
Сказки стародавние,
Добрые, забавные,
Тихие, домашние,
Странные и страшные,
И совсем серьёзные,
Лунные и звёздные…
Многие из этих сказок рассказала мне мама. Все мамы знают сказки Очень Высокого Человека. И если ты очень и очень попросишь свою маму, она тебе их расскажет.
Скрипачка
Я тысячи лесов перелистал,
Я с далью даль связал
И с синью синь,
И тысячи морей я процедил
И сам просеял тысячи пустынь.
Но не нашёл, не отыскал нигде,
Хоть я искал уже который год,
Ту, что в окопы скрипку принесла,
А в скрипке был бетховенский полёт.
А что потом? Потом кошмарный сон
Из крови и огня,
И всё — в золе…
Как будто локон, светлая струна
В обугленном планшете на земле.
Скакалочка
Вот скакалочка,
Прыг-скок!
Вот считалочка,
Прыг-скок!
Кто скакалочку придумал?
Энык-Бенык Колобок.
Кто там скачет — РАЗ-ДВА?!
Кто бормочет — ква-ква?
— Здравствуй, Энык,
Здравствуй, Бенык,
Энык-Бенык Колобок!
Будь мне другом,
Энык-Бенык,
Дай скакалочки кусок!
— На, лягушка,
Мне не жалко.
Прыгай!
Вот тебе скакалка.
И ягнёнку —
РАЗ-ДВА-ТРИ,
И козлёнку —
Вот. Бери!
И цыплёнку —
ТРИ-ЧЕТЫРЕ.
И коту у нас
В квартире.
И зайчатам —
ПЯТЬ и ШЕСТЬ.
И ещё Кусочек есть.
Спи, мой старый седой дуралей
Спи, мой старый седой дуралей,
Засыпай поскорей.
Там, за тучами,
Бродит усатый злодей,
И в просветы видна
Его сабля — луна.
Спит на стуле усталый пиджак,
Ведь с восхода тебя он таскал на плечах.
Спят, вздыхая, твои башмаки —
И во сне не распутать шнурки.
Вспоминая про дождик недавний,
Спит в прихожей твой зонт неисправный.
Дремлет шляпа — тоже намокла.
У очков затуманились стёкла —
Видят счастье они сквозь туман…
Лишь не спит этот старый дырявый карман,
Не хочет опять
Монетку во сне потерять.
Да король бубен
Не уснет никак,
Он остался опять в дураках.
Соломенная шляпа
Вот моя шляпа из тонкой соломы.
— Здравствуйте, здравствуйте!
Будем знакомы.
Вот на работу я утром иду.
Сажает деревья садовник в саду.
Кровельщик крышу кроет железом.
Доску строгает столяр под навесом.
Чинит часы часовщик-старичок,
А пекарь душистые халы печёт.
Тут моя шляпа сама поднимается,
Будто она улететь собирается.
Шляпу снимаю и кланяюсь я:
— Здравствуйте, доброе утро, друзья!
Вот я домой возвращаюсь под вечер.
Бездельник вразвалку шагает навстречу.
Берёзовым прутиком хлопает он
И, глядя на небо, считает ворон.
Встречаю нередко я этого молодца.
Берусь я за шляпу, хочу поздороваться.
Но шляпа чудесная так тяжела.
Как будто она к голове приросла.
И как ни стараюсь, поверьте, друзья,
Никак не снимается шляпа моя,
Лёгкая шляпа из тонкой соломы.
— Здравствуйте, здравствуйте!
Будем знакомы.
Сойка
— Нам песня подмога
В несчастье любом.
«Бим-бом!» —
Мы поём.
И ещё раз:
«Бом!»
Так дед мой Нефтоле,
Чтоб внуков занять,
Весёлую притчу
Любил начинать.
— Есть странная птица,
Так молвил старик, —
На щебет синицы
Похож её крик.
То свистнет как дрозд,
То как сам соловей, —
У этой певуньи
Нет песни своей.
Та птица не клёст
И не сорокопут,
Её пересмешницей
Сойкой зовут.
Но мы же не сойки,
Давайте споём:
«Бим-бом!»
Подружней
И ещё раз
«Бом!»
Пусть песенка эта
Бедна и проста
И громким напевам
Иным не чета,
Нет песни милее,
Чем песня своя,
Чем кровная наша,
И больше ничья.
Она нам подмога
В несчастье любом.
«Бим-бом!»—
Мы поём.
И ещё раз:
«Бом!»
Скрипка
Скрипка моя старая
На шкафу лежит.
Я сыграл бы что-нибудь,
Да рука дрожит.
Подарил бы я её
Музыкантам юным,
Но повисли на колках
Сорванные струны.
Помню, первая струна
Словно мама пела.
А вторая — родничком
Ласковым звенела.
Третья плакала навзрыд
И смеялась звонко.
И была она — струна —
Похожа на ребёнка.
Голос матери моей
Отзвучал, погас.
Родничок живой иссяк
В полуденный час.
А ребёнок — что с ним сталось
В ночь и дождь и слякоть?!
Он смеяться перестал
И не может плакать.
Лишь четвёртая струна
Чудом уцелела.
Но не трогайте её! —
Слишком наболело.
Мастер, мастер, оживи,
Вылечи мне скрипку!
Песни мамы ей верни,
Слёзы и улыбку.
Что угодно
Попроси,
Душу
Скрипки
Мне спаси!
Три деревца
Раз, два, три,
В сад мы вышли до зари.
Раз, два, три, четыре,
Посадить в саду решили
Глиняную дудочку,
Что мама подарила,
Тоненькую удочку
И кусочек мыла.
Не успели мы сказать:
«Раз, два, три, четыре, пять»,
Появились у крыльца
Три чудесных деревца.
И на первом выросли
Трубы, флейты, скрипки.
На втором запрыгали
Золотые рыбки.
А на третьем деревце,
Только посмотри.
Выросли зеркальные
Чудо-фонари.
И пока не лопнули.
Сосчитан скорей,
Сколько тут на дереве
Мыльных пузырей.
Точка
И откуда он узнал,
Муравей,
Что я сказочку пишу
Для детей?
Разве он, тот муравей —
Грамотей?
Разве он, тот муравей —
Чародей?
Знай торопится, ползёт
По листку,
Пробирается, как видно,
В строку.
Ну и пусть его, ведь он
Не бегемот,
Ведь он в сказке много места
Не займёт.
Тут заметил муравья
Воробей.
Уж его не отогнать,
Хоть убей!
А за ним крадётся вслед
Серый кот.
В сказку, стало быть,
И он попадёт.
Тут оскалил зубы пёс:
— Ты куда? —
Норовит из сказки прочь
Гнать кота.
Хочет сам в мои владенья
Попасть,
Вот уж рядышком зубастая
Пасть…
Он ворвался бы, залаял
Оглушительно,
Если б точки не поставил я
Решительно.
Спичка
Лаяла собака
За стеной барака.
Умирающий друг
Мне в руку положил коробок.
— Возьми!
Последнюю спичку берег
Для тебя и себя.
В ту ночь из лагеря смерти
Был совершен побег.
Молча собака
Бросалась на человека.
Выстрелы рвали снег,
Будто чиркали яркие спички…
Кипятку бы глоток!
Нет, я спичку берёг.
Затянуться бы дымом разок!
Нет, я спичку берег.
Я промок и продрог,
Но последнюю спичку берёг —
С другом расстаться не мог.
А потом уже не было сил,
Чтобы спичку зажечь…
Кажется, печка трещит.
Чья-то шинель на плечах.
— Родные! Товарищи! Братцы!..
Кто-то подал кисет:
Закуривай, друг.
Дрожащей рукой достаю коробок,
Который к своим мне добраться помог.
Спичка была горелой.
Урок
Я стоял на набережной
И смотрел,
Как чайки-попрошайки
Ловят на лету
Крохи хлеба.
«Поэт! — сказал я себе. —
Гляди и помни,
Владея миром,
Не уподобляйся этим чайкам».
Турецкий дождик
Турецкий мышонок —
Весёлый бедняк —
Нашёл возле дома
Турецкий пятак.
Мышонок находку
В платок завернул
И побежал
По дороге в Стамбул.
Хотел он купить
На турецкий пятак
Турецкую феску,
Турецкий табак
И пару красивых
Турецких усов
В турецкой лавчонке
У старых часов.
Но дождик турецкий
В Стамбуле идёт.
Мышонок дрожит
У турецких порот.
А стражник усатый
Ему говорит:
— По случаю дождика
Город закрыт.
Три Клёна
Три клёна в местечке росли
От мостика наискосок —
Единственный радости луч,
Единственный счастья кусок.
Шушукались девушки там.
Там слышился визг ребятни,
И старцы любили дремать
В ажурной, прохладной тени.
В домишках вздыхали часы,
Усталые стрелки вертя.
Печник добывал на чеснок,
Столяр голодал не шутя.
Ему бы немного досок,
Он сделал бы каждому стол…
Но даже во сне никогда
К деревьям с пилой он не шёл.
По окнам — жужжание мух,
У мира достаточно дел.
На редьку гончар получал,
Бочар без работы сидел.
Ему бы немного досок,
Чтоб всем по бочоночку сбить…
Но даже во сне никогда
Не шёл он деревья рубить.
От коз, что очистки едят,
И выдоишь разве глоток.
За корку работал портной,
Сапожник и этак не мог.
Ему б деревянных гвоздей,
Подбил бы он нам каблуки…
Но он и во сне не мечтал
Деревья валить у реки.
А всё же упали они,
Упали в годину войны,
Поскольку столбы палачам
Для виселиц были нужны.
Шёл первым на муку столяр,
Был взор его синь и глубок,
Повис он в пеньковой петле,
Как ясного неба кусок.
Бочар был повешен вторым,
Рванулась земля из-под ног,
А всё ж на прощанье припасть
Губами он к дереву смог.
Последним сапожник повис,
И тут, утверждает молва,
Проклюнулись почки над ним
И выглянула листва.
Три капитана
Три отважных карапуза
На кораблике везли
Три невиданных арбуза
Из неведомой земли.
Сами руль они крутили,
Сами море бороздили,
Сами с мостика глядели,
Сами на мели сидели,
Сами борщ они варили,
Сами ели и хвалили
И творили чудеса —
Сами дули в паруса!
Учитель
Морозно утро. Всё белым-бело.
Себя я вижу чёрной точкой в поле.
Вдоль косогора, по дороге к школе,
Клубочком пряжи прилегло село.
Снега, снега… Деревья как в цвету.
Не опоздать бы к первому уроку…
Я по следам учителя иду,
В сугробах отпечатанным глубоко.
Теперь я сед. Счёт потерял годам
И многое из памяти роняю.
Но и поныне по его следам
Ступаю я, шаги по ним равняя.
Фиолетовый день
Памяти Михоэлса
День был фиолетовый,
Облачное небо —
Рыбья чешуя.
Где-то шумели
Трамваи, машины.
А здесь, на Малой Бронной,
Стояла тишина.
И процессией странной,
Жёлто-красно-зелёной,
В тишине
Шли шуты.
Было хмуро и сыро.
Шуты несли
На своих плечах
Прах
Короля
Лира.
Шли осторожно,
Как по краю пропасти,
В своей торжественной нелепости
Великолепные шуты.
Молчанием его оплакивали.
Лишь позвякивали
Бубенчики,
Нашитые
На шутовские колпаки:
«Дзинь-дзинь,
Дзинь-дзинь…»
День был
Фиолетовый.
Плыло небо,
Как большая рыба.
Не рыдали трубы,
И не взвизгивали флейты.
Лишь бубенчики плакали,
Звякали:
«Дзинь-дзинь,
Дзинь-дзинь…»
День был как ночь.
Исказила мука
Маску комика!
Глядите,
Там на крыше домика
Появился седой скрипач.
…И взвилось
Синее пламя волос!
И запела скрипка —
Золотая рыбка!
Плачь,
Рыбка, плачь
Над лицом короля —
Тайной тайн…
Этот старый скрипач
Был великий Эйнштейн.
Но шуты не ведали этого.
Шуты
Несли
На своих
Плечах
Прах
Короля
Лира.
А день был фиолетовый.
Было сыро.
Чайки
О, как мечутся чайки!
Как плачут и кричат чайки!
А-а! Куда-а?!
Куда девалось наше море?!
Ещё вчера
Волны его табунком
Мчались наперегонки.
На бегу вырастали
И, пробуя силы,
Грудью бросались на прибрежные скалы…
А сегодня —
Пустая постель
С пересохшими водорослями.
Не стало моря, моря!
О, как плачут и мечутся чайки!
А-а! Куда?!
Покрытые плесенью
Красномедные рыбины
С остекленевшими глазами
Лежат на дне.
Где жемчуг наших матерей?
Где кораллы наших невест?
Где звёзды, что мерцали
В наших глубинах?
А-а! Куда?!
Куда девалось наше море?!
Я, это я перелил всё море
В свои глаза —
Со всеми его сокровищами,
Со всеми померкшими жемчужинами,
Со всеми порванными нитками кораллов,
Со всеми лучами и звёздами,
Сгоревшими в пасти бури.
И хожу я по свету.
И ношу я в глазах
Море солёных слёз,
Боль осиротевшей рыбы,
Чтоб люди видели
Глубину моей печали.
А-а! Куда-а?!
Куда девалось наше море?!
Что такое война
— Что такое война? — спрашивает внучек.
— Милый, лучше голубей спроси про это.
— Сизый голубь станет белым, белый сизым, —
Голуби ответят. Нет верней ответа.
Что где спрятано
Дерево прячет
Корни в земле.
Искры таятся
В тёплой золе.
В жёлуде зрелом
Спрятан дубок.
В хрупкой скорлупке
Спрятан желток.
Жемчуг — в ракушке,
Рыба — в пруду.
Только лишь глупость
Одна на виду!
Чистая Рубаха
Солдат под шинель ушёл с головой
И только сердцу шепнул во сне:
«Эх, полагалось бы по обычаю
Сменить перед боем рубаху мне».
Шепнул… И плотней завернулся в шинель,
Чтобы морозец не прихватил.
Но шёпот солдата услышал рассвет
И снежное облако разбудил.
Стало всё поле белым-бело
Перед атакой в рассветный час.
Готовы солдатам рубахи свежие,
Уж так повелось на Руси у нас.
Шапка
— Энык-Бенык,
Почему ты
Сунул шапку
Под кровать?
— Чтобы завтра
Вся квартира
Знала,
Где её искать.
Я сапожник
Эй, мальчики, эй, девочки, а ну-ка
Чинить мне принесите башмаки!
Мой критик утверждает: я — сапожник,
Не написать мне больше ни строки.
Эй, мальчики, эй, девочки, не надо,
Не думайте, пожалуйста, что лгу!
Есть гвоздики, и шило есть, а дратву,
Пожалуй, без труда достать смогу.
Свинья всегда и в городе найдётся.
А если станет нужно мне в пути,
У критика я одолжу щетину
На день, на два, господь меня прости.
Юла
— Жу-жужу! —жужжит юла. —
Это что же за дела?
Я хочу остановиться!
У меня в глазах двоится:
У сороки на заборе
Два хвоста, два хвоста!
Восемь лап, четыре уха
У кота, у кота!
А у старого барбоса —
Верь не верь, четыре носа!..
— Жу-жу-жу! — жужжит юла.
Может, я с ума сошла?
Так, ребята, не годится.
Я хочу остановиться!
Подо мной земля качнулась,
С боку на бок повернулась,
Повертелась, покрутилась —
И на небе очутилась!
А внизу,
Наоборот,
Оказался небосвод!
Самолёты,
Вертолёты
По земле летают!
Вверх ногами
Дворники
Небо подметают,
А молочницы,
Глядите,
Продают кефир
В зените!..
— Жу-жу-жу! — жужжит юла. —
До чего же я дошла!
Я уж слишком завертелась,
Мне вертеться расхотелось!
Моё желание
Даже сейчас,
На склоне лет,
Хочу я
Больше всего, —
Не ехать
Перед оркестром,
А плясать
Впереди него.
Круглый стишок с дырочкой посередине
Этот румяный
Круглый стишок
Пекарь весёлый
Взял и испёк.
Круглый стишок
Он взял и отдал.
Круглый стишок
Я взял и катал!
Круглый стишок
Я на палец надел!
Круглый стишок
Я на пальце вертел!
Круглый стишок
Был колесом!
Ну, а потом —
Круглым окном!
Ну, а потом?
А потом
Перед сном
Я его съел
С парным молоком!
К моему пятидесятилетию
Что мне пожелать тебе, Шике Дриз,
В твой завтрашний день рождения?
Пусть этот топор, что над нами повис,
Отныне лишь колет поленья.
Пусть тебе шьёт рубашки игла,
Только бы в душу твою не вошла.
Пусть друг перестанет тебя целовать,
А потом имя твоё предавать.
Каким пожеланьем ещё, Шике Дриз,
Украсить твоё застолье?
Чтоб пищу свою не слезами солить,
А белой и чистой солью.
И если, не дай бог, заглянет старость в лицо,
Когда человек становится как высохшее яйцо,
Пусть твой народ вернёт хотя бы сдачу с того,
Что в каждую свою песню ты вложил для него.