Архив стихотворений Ок Мельниковой

вот твой город
сошёл с афиши фильма про апокалипсис,
глядит с прищуром, курит, устало скалится.
думали, никто уже не позарится
на него, да стал он совсем иным.

погляди, он жив,
только вспорот этим оскалом ржавым,
осиным жалом, тупым кинжалом.
внутри пекло, пламя, он дышит жаром,
исторгая сизый курчавый дым.

огонь вьётся здесь в ритуальном танце:
был мальчишка с внешностью оборванца,
стал правитель бала, начальник адца,
вмиг сжирает, что на глаза попасться
смогло случайно, и плавит мозг.

он обжился здесь за четыре месяца;
поминают павших, старушки крестятся,
всё о детях молятся; дети бесятся,
будто от ударов упругих розг.

погляди на них: боевые псы
так легко натравлены друг на друга,
ремесло их – драка, война – подруга.
дай лишь знак – и сцепятся в центре круга
под всеобщий радостный рёв «ура!»

здесь растёт обрыв, становясь бездонным,
что ни знамя реет, то красно-чёрным,
что ни встречный дурень, то воет горном,
да зияет дулом во лбу дыра.

как в семнадцатом все хватали сабли
против тех, кто душит, тиранит, грабит.
с мазохистским кайфом ступай на грабли,
с мазохистским кайфом себя жалей.

убивай да помни: нет смысла в сделке,
зло не сгинет в бойне и перестрелке,
зло с тобою ест из одной тарелки
и с тобой ложится в одну постель.

дети бессонницы видят себя в каждой бездомной кошке:
случайный прохожий погладит, но не заберёт домой.
сыграй мне ночью блюз на старой губной гармошке,
нужно же как-то греться этой вечной седой зимой.

нужно же спасаться от под сердцем огромной бездны.
все гуляют, держась за руки, играют близостью напоказ,

но послушай,
если не рекламировать чувства, они не исчезнут.
если не клясться, что веришь в бога, он не станет одним из нас.

как жестоко, нелепо, глупо разбросало нас всех по миру.
в этом крохотном городишке, где никто не откроет суть,
нас вряд ли когда-то обнимут, полюбят, поймут и примут.
— хорошо, там где нас нет.
— ну тогда собирайся в путь.

где-то на приморском, устал и голоден,
парнишка сидит на скамейке
и курит кент.

как можно жить
в этом грёбаном сером городе,
если тут за окнами моря нет?

какой номер нужно вытянуть в лотерее,
чтобы снова глядеть,
как зажигают в порту фонари?

прошу, забери меня к морю скорее,
прошу, пожалуйста,
забери.

поезда уезжают в ночь,
поезда уезжают в дождь
один за другим,
а мне нужен лишь тот, в одессу.

каким нужно молиться духам,
богам каким,

чтобы в мире
нашлось
мне
место?

если посчитать слово «любовь» в песнях битлз, то выйдет 513, в моих же стихах — зеро.
я не научена расставаться и на всех я точу перо. количеству печалей моих-скитальцев позавидовал бы пьеро. и кто я такая, кто я? ненавижу город, что за окном, тут не встретишь своих — покати шаром. мои инициалы складываются протяжным «ом-м», а мне самой не найти покоя.

ну а все говорят: «сколько же тебе лет? как ты пишешь такое, что ешь на обед? и не рано ли думать, встречая рассвет? а в школе бывали двойки? ребёнок совсем, зачем детство терять? почему ты так любишь по жизни страдать?» а я дважды молилась, чтоб выжила мать, на полу у больничной койки. ненавидя блондинистых медсестёр, штукатурки потрескавшийся шатёр. жаль, мне память никто не стёр, была бы ребёнком сносным. но научилась плавать, грести, хватать, эти фразы конвейером штамповать. как мне пишется? лучше бы вам не знать. а хотя уже слишком поздно.

ночь заходит ко мне, как к себе домой, мы эпохой затраханы нежилой, тут уже не спасут МЧС и Ной, поколение тонет в фальши. пою то, о чём думать уже нельзя, ведь больней всего делают нам друзья. жизнь снова бьёт моего ферзя, не понять, что же будет дальше. я не сплю почти и играю блюз, редко верю словам /может, это плюс/, из-за глупостей часто так дико злюсь. как смешно это и нелепо. в обиде на всех, на себя и на жизнь, что ни день, то «попробуй-ка докажи», карусель эта чертова нас кружит, а мы все от софитов слепнем.

и поможет лишь плеер, любимые песни, с этой музыкой мы все умрём и воскреснем. в наших душах немало навылет отверстий, под глазами синеют круги. и уйти бы, забрав небольшой багаж, каждый день из нас делают мелкий фарш, но этот грёбаный мир, он наш. так люби же его. аминь.

не показывай боли, когда тебе плохо,
не подай миру голоса, воя и вздоха.
мы привыкли все ждать отовсюду подвоха,
этим самым создав ему в мыслях приют.
критикуй же себя, бери планку повыше,
выше всех своих сил и поехавшей крыши.
по-бальзаковски слишком печальными вышли
дети, что воспитали себя без отцов.

этот мир слишком узок для нас, слишком тесен,
чтоб уснуть, нужно мне штук одиннадцать песен.
этот вечный плейлист так заезжен и пресен,
но в нём главный секрет самых стойких бойцов.

в этой комнате, где всё безбожно безлюдно,
я — лишь ржавый баркас, затонувшее судно.
переростки-подростки, понять нас так трудно,
мы привыкли жить, не ожидая гостей.
мы не верим в себя и в других мы не верим,
так не верят врачу, что сказал о потере.
из беспечных щенят будут дикие звери.
мы не верим в людей. больше нет новостей.

осень пляшет мне твист на нервах,
сердца бешеный ритм сбит.
но мечта не напьётся первой
и средь ночи не позвонит.
мой диагноз, по сути, ясен:
люблю тех, кто убьёт ударом.
ну а кто быть со мной согласен,
тот не нужен совсем. и даром.
нас, таких идиотов, столько…
мы — огромный ходячий сплин.
этот мир ведь хандрою только
бесконечной своей един.
все, наверное, сговорились —
что ни день, то один сюжет.
добровольно мы растворились
в своих твиттерах и жж.
и мобильный уже не пикнет,
что пропущенный вызов есть.
никому не нужны, привыкли,
а цепляться — большая честь.
ну а чувства всегда некстати
вдруг приходят, пугают сон,
что сам бог сидит на кровати
и рыдает мне в унисон.
да будь проклят весь этот вторник,
эта серость и весь наш быт.
поскорей выметай уж, дворник,
то, что держит внутри, болит.
выметай, это нужно крайне.
если выстрел, то точно в такт.
ну а друг если, то не в онлайне,
чтобы рядом и просто так.
друг, чтоб вместе зимою грелись
от горящих своих идей.
тот, кому бы сказать хотелось:
«храни бог тебя от людей».

hey jude. ты остался один. давно?
нас тут много, тех, кто не нужен.
мы привыкли без лишних слов
жить, в наушники спрятав душу.
jude, так громко молчат телефоны,
все разъехались быстро подальше.
на ведь тысячи здесь, миллионы,
кому не с кем «а помнишь, как раньше?»
кому не с кем «давай, выпьем чаю?»
мы в россии, в канаде и польше.
ты привык, что никто не встречает,
но не знаешь, протянешь ли дольше.
всем так хочется, чтобы рядом,
всем так хочется. это привычка:
провожать вновь кого-то взглядом,
как последнюю электричку.
только разве нам много нужно?
миллионы, им жить бы, любя.
жить и верить: есть чувства, дружба.
и молиться. не за себя.

устали до дрожи и хриплых ноток.
дождливой тоской тома йорка
жители серых безликих высоток
дышат, когда на душе воют волки.
вечером едут, обнявшись, в трамвае.
когда это вижу, я умираю.

хоть плачь или бейся в истерике,
стихи-одиночество — жуткая смесь.
happy end’ы бывают в америке,
в фильмах дурацких, не здесь.
здесь всё иначе, обычней, небрежней,
здесь мы лелеем в себе пустоту.
себе обещаем быть тише, прилежней
чуть сбросить вес и набрать высоту,
больше не ныть и учить языки,
не тратить без дела и пары минут,
не говорить, что вокруг мудаки.
все обещают себе. и все врут.

дни пробегают опять чёрно-белым
кадром из фильма, что скучен и глуп.
город обводят по контуру мелом,
город из тех, кто бездействует, — труп.
мы обещаем сильнее быть, лучше,
дальше идти, говорить: «i am fine».
а нас одиночество медленно душит
и разбивает о чей-то оффлайн.

не горим, не светим. снова эрл грэем
руки и души замёрзшие греем,
уже не спасут литры тёплого чая.
скучаем по future. до боли скучаем.
но это сейчас. а с утра всё по новой:
холодная кухня, мурашки по телу.
— good morning, my darling. опять всё хреново?
— весь мир в понедельник достоин расстрела.
устав от скандалов, ворованной прозы,
фраз, что на сердце гниющей занозой,
устав быть на страже, держать все удары,
всё прошлое, память и прочую тару
тащить на себе, не умея быть слабым, —
пункт номер девять из правил fight club’а.

слушать сердцебиение трасс,
видишь его? он один из нас.
видишь его? человек-рок-н-ролл,
мысли-убийцы, заряженный ствол.
сильный, как все, проповедник свободы,
он человек из бойцовской породы.
все мы такие. смотри же, смелей.
видишь его? так, прошу, пожалей.

ночью добьют нас гудки в мобильных.
боже, прошу,
пожалей
всех
сильных.

уходим, чтоб почувствовать себя нужными,
но нас отпускают. и ночью от скуки
пернатые хиппи на кухне, простужены,
греют глинтвейном холодные руки.
all you need is love, love is all you need.
и от этих слов всё внутри болит.
и от этих слов никогда не спят они,
это синдром осени, и они не спятили,
это синдром осени, всё перегорит.
снова будет дождь, за окном прохладно,
в свитер мой укутайся. знаю, что велик.
эти вечера пахнут шоколадом
и листами старых, но любимых книг.
в гости приходи. и как можно скоро!
чайник на плите. я поставлю блюз?
время для ночных тёплых разговоров.
осенью уютней дома, в этом её плюс.

знаю, всё так странно,
эти фразы, люди.
верь лишь, что всё будет,
нам не верить рано.
верь, всё впереди.
верь лишь.
let it be.

под ковриком спрячешь ключи от квартиры.
на улицы, сердце заменит гитара.
мы лондон узнали по песням земфиры,
блуждая по мокрым, в листве, тротуарам.
ты видишь их? девочки в шарфиках в парке,
в тонких перчатках, беретах, пальтишках.
в блокнотах стихи без единой помарки,
а я наизусть всё. короткая стрижка,
вечно простуженный сиплый мальчишка.
правда похожа? я, верно, в отца.
мы со стихами запрём внутри книжки
наши не нужные людям сердца.
все говорят, осень будет дождливой,
стану английский учить вечерами.
нет, я серьёзно. но как-то тоскливо,
жаль, что мы город свой не выбираем.
знаешь, так хочется кофе с гвоздикой,
плед и мечту, что ещё не потеряна.
ведь по-другому так пусто и дико,
как сердцу йоко живётся без леннона.

боже,
ну дай ты счастья тем, кто странный,
ушёл в стихи, как в монастырь.
кто одинок, а в сердце рана,
зал ожидания, пустырь.
тем, кому руки не согреет
вон тот, красивый (ведь не мой)
с синдромом дориана грея.
так тянет с пения на вой.
ну дай надежду и любовь
тем, кто ночами любит выпить,
а после плачет под битлов;
поэтам, музыкантам, хиппи.
тому, кто всё не спит, а пишет,
читает книги и поёт,
тому, кто вечно что-то ищет,
тому, кого никто не ждёт,
тому, у кого в сердце снег,
тем, кому нечего терять,
тем, кто расколот, как орех,
тем, кого некому обнять.
боже,
ведь есть ещё смертельный грех —
грех нежелания понять.

рыжие кудри, мечтой опалённые,
тёплые кадры из старого кэнона.
даже пустыни казались зелёными,
как за очками глаза джона леннона.

пахнет винилами утро в плацкарте,
море блестит за вагонным стеклом.
города сердца не видно на карте,
значит, дорога и есть для нас дом.

танец по струнам израненных пальцев,
мы потерялись в своих городах.
люди по жизни такие скитальцы,
ищут приют в одноместных сердцах.

вновь остановка в объятьях рассвета,
шлю со стихами себе же посылки.
остатки винилово-пряного лета
плескались на дне недопитой бутылки.

чай поездов, остывающий в кружке,
вновь тишиной все обветрены губы.
и целое море вместилось в ракушке,
которую папа привёз мне из кубы.

Он — музыкант, это старая школа,
навеки семнадцать, и тема закрыта.
себя возвращает страстям рок-н-ролла
по взятому сдуру дрянному кредиту.

пускай не понять интерес мой животный
к горящим глазам, голосам с хрипотцой.
принцессы мечтают о замке добротном,
принцессам не нужен такой рок-герой.

я — не принцесса, forever and ever,
я влюблена в рок-н-ролл и гитары.
пусть говорят, что без бога и веры,
пусть говорят, что мотив этот старый.

он музыкант, это жизнь и дороги,
длинные волосы, драные джинсы.
это не в принцевских правилах строгих,
он не похож на типичного принца.

семидесятых потерянный житель,
я оглянусь от внезапного шума.
крикнет вслед грубо мой демон-хранитель:
«детка, проснись уже, нахер, он умер!»