Собрание редких и малоизвестных стихотворений Нонны Слепаковой. Здесь мы сохраняем тексты, которые ищут реже, но они дополняют картину её поэтического наследия и подходят для детального изучения творчества. Больше известных текстов — на главной странице поэтессы.
* * *
Подарок
А. Городницкому
Старый друг, сказать по чести,
Потеряли мы контакт.
Мы и спеть не можем вместе,
И беседуем не в такт.
Смотрят годы длинным взглядом,
Продувают сквозняком.
Мы сидим с тобою рядом,
А стоим особняком.
Не берусь я все исправить,
Я о том не говорю.
Просто я тебе на память
Эту женщину дарю.
А она — как я когда-то,
Все в ней струночки дрожат!
И глаза ее мохнато
По-шмелиному жужжат!
Чем-то схожая с оленем,
Ну а чем-то — со щенком,
Станет нам она скрепленьем,
Нашим общим языком.
Говори, моя подруга!
Ничего, что я молчу:
Голоском твоим, пичуга,
Годы я перекричу.
Поле
Ох, поле, поле, большое поле,
Мне вроде воли всегда хватало,
А в поле – воли гораздо боле,
Как увидала – затосковала.
Ах, воля, воля, моя свобода,
Широко ходишь, легко смеешься,
К тебе не сыщешь ключа-подхода,
Меж пальцев вьешься и не даешься.
С земли ли, с неба, невесть откуда,
Смеется воля на эти речи.
Прощай, остуда, прощай покуда,
Прощай до самой нескорой встречи.
А я с тобою жила когда-то,
Тебя вскормила, тебя взрастила,
Со мной жила ты, не берегла ты,
А упустила, и загрустила.
И на опушке сырой дубравы
Я остаюся без вольной воли.
А слева – древо, а справа – травы,
А дальше – поле, пустое поле.
Три ночи
Найду ль в сегодняшней ночи
Тот золотой, уединенный,
Старинный свет одной свечи,
Свечи, во младости спаленной?
Недолго теплилась она,
Три ночи только и светила,
Мне б также этого хватило.
Но жизнь зачем-то продлена.
Вот ночь, когда стихи слагал
И полсвечи спалил беспечно.
Любовь и Дружба, Идеал –
Все только нынче. И навечно.
В другую ночь пришла Леила,
И, лишь сняла косынку с плеч,
Свечу тотчас же погасила,
Сказала: «Надобно беречь».
На третью ночь явился Друг.
Мы с ним сидели при огарке,
Но наши споры были жарки…
А вот о чем – не вспомнишь вдруг.
Я позабыл о ней, о нем
Стихи припомнить – нету мочи.
Но мне единственным огнем,
Живым огнем – три эти ночи!
…Святым огнем – три эти ночи,
Живым, единственным огнем!
Приходи ко мне по делу
Мой телефон опять тревогу бьет,
Звонком знобит по телу,
Я слышу: «Все прекрасно, дождь идет!
Приди ко мне, приди ко мне по делу!»
Я дело на машинке отстучу,
Сорвусь, приеду тотчас,
Обычное услышать я хочу:
«Люблю тебя, люблю тебя за точность!»
Не поведу ни сердцем, ни душой,
Не то что левой бровью,
Спрошу я с деловитостью большой:
«Ну как дела, ну как дела с любовью?»
Одной рукой придерживая дверь,
Я брошу: «До свиданья,
Еще разок, пожалуйста, проверь
Грамматику и знаки препинанья».
И разве что на улице потом
Подумается ясно:
«Нам просто не попасть друг другу в тон,
А дождь, а дождь идет и все прекрасно».
Свечечка
Как тоненькая свечечка,
Дрожит моя светелочка,
А в ней ни человечечка,
Ни серого котеночка,
А был бы друг — пришел, устал,
Присел бы за чайком,
А был бы кот — клубок катал,
Свернулся бы клубком.
Здесь ночь моя неспящая,
Светлынь моя пропащая,
Здесь радость приходящая,
Тоска непреходящая,
Была б любовь, тогда уж пусть
И страсть и черт-те что,
А здесь на час повисла грусть
На гвоздике пальто.
Мне тоненькая свечечка
Мигает со стола.
Сгорит, так плакать нечего —
Сама ее зажгла,
Пока цела, гори, свеча,
Гори, гори, молчи!..
И волосок не снять с плеча
При свете той свечи.
Белый конь
Знаю, есть одна такая улочка —
Белый конь привязан у ворот.
Ни одной грязинки, ни окурочка,
И совсем не ходит там народ.
А трава густая там и сочная.
Абсолютно детская трава.
Дождик принимает водосточная,
С головой драконовой труба.
Дождика наслушаюсь нечастого
И поглажу белого коня
На меня посмотрит он участливо,
Голову понятливо склоня.
Я с конем подольше побеседую,
Сяду и проедусь на виду.
Людям не покажется, что еду я,
Будут они думать, что иду.
Конь мой не храпит и не лягается,
Нету клочьев пены на боках.
Хорошо, что людям полагается
Ничего не видеть в двух шагах.
Отовсюду стиснутая городом
Есть такая улочка одна,
Где по мне мурашками за воротом
Холодно пройдется тишина.
Холодно пройдется тишина.
Французская пастораль
Ах, где же ты, мой любимый,
Тебя никак не найду,
Мой Фирозет-Фирозетан –
Ты в светлом господнем саду.
А где же наши овечки,
Я их отыскать не могу?
Ты их пасешь, Фирозетан,
На синем господнем лугу.
А где я буду наутро?
Меня никому не найти.
Мой Фирозет-Фирозетан,
К тебе собираюсь идти.
О былом
А снег идет и все былое так бело,
И так светло, что может быть
У нас с тобой
И вовсе не было былого.
А этот снег, он за год всем успел побыть,
Листвой, травой, грозой, росой, тобой и мной,
Тобой и мной,
И белым снегом стал он снова.
Так пусть Борей плетет, закутает скорей
Нас в этот снег — свой белый мрак,
Ведь только так
Мы сможем стать, как прежде, рядом.
Метет, метет, о толчея, круговорот,
Чтобы опять могли мы стать листвой, травой,
Грозой, росой,
Дождем, друг другом, снегопадом.
А снег идет и все былое так бело,
И так светло, что может быть,
Что может быть, что может быть.
Бег
С телеги спрыгнула, и вот —
Ко мне, ко мне, мои собаки! —
Меня встречает мой народ,
И языки висят, как флаги!
Нацеловались? Так бежать
В обход — ах, нет! — в облет владений!
Вперед! Я эту благодать
Ценю в сто тысяч дней рождений!
И Джек с колючками в ушах,
И Рекс в своих прекрасных пятнах,
И в узнаваньях каждый шаг,
И бег в мельканиях понятных:
То синькой тенькнет небосвод,
То конь блеснет, то замелькает
Березоель. Ручей растет,
Ольха змеисто протекает.
И лай, и свара на бегу —
Огрыз, веселенькая ссора.
Устала. Больше не могу.
Валится навзничь наша свора.
И то ли счастьем, то ли сном
Проходит лес над головою.
В остолбенении лесном
Себе на грудь я сыплю хвою.
Но после, руку занеся
Над сбившимися волосами,
Внезапно чувствую — не вся
Я здесь в лесу, с моими псами, —
Я где-то очень далеко
Слежу с печалью городскою,
Как изможденно, нелегко
Глаза ты трогаешь рукою,
И как лицо твое мало…
Какой такой несладкой долей
За этот год его свело
Как раз в обхват моих ладоней?
И нашей своры вольный бег
Оборван дальним этим взглядом.
К избе два пса и человек
Идут раздельно, хоть и рядом.
В дверях
Стучали? Открываю…
Молоденький моряк.
Он хочет видеть Валю,
Он топчется в дверях,
Краснеет, словно вишня.
А я ему — сплеча:
«А Валя замуж вышла
За Сашку-москвича!
Варила, убирала,
Рогалики пекла,
Бусы примеряла
Из белого стекла.
Так долго, долго-долго
Разглядывала их…
И на машине «Волга»
Увез ее жених…»
Господи помилуй!
Не надо было так!
Глядит куда-то мимо
Молоденький моряк, —
Еще и не в обиде,
А словно во хмелю…
И говорит: «Простите». —
«Простите», — говорю…
Женщинам
Расцветала на подоконнике
Зря осмеянная герань,
На войну уходили конники, —
— Ну куда ты в такую рань?
Становились легкими яблони,
Нарождался сын или дочь,
Но опять, провожая, зябли мы:
— Ну куда ты в такую ночь?
Мир настал, и его свидетелем
Каждый плод ложится у ног,
Но мы снова бельишко метили:
— Ну куда ты в такой денек?
Чтобы глаз мы робких не прятали,
Чтоб не знали счета кускам,
Чтобы пахло травами мятыми,
А не порохом по лескам,
Чтоб на рыженьком подоконнике
Спали голуби по ночам,
И младенцы-солнцепоклонники
Улыбались первым лучам, —
На войну уходили конники,
Эшелоны шли, грохоча.
Вот поэтому летом, зимами,
В самый поздний и ранний час
Уходили от нас любимые,
Уходили они для нас.
Зеленый костер
Под землей костер зеленый развели.
Пробивается огонь из-под земли,
Пробивается зеленым язычком,
Всё ночами, всё скачками, всё молчком.
Он выплёскивает разные цвета:
Вот уже голубизна и краснота, —
И самой мне только часу не найти,
Чтобы двоюродным оттенком зацвести!
Я сама, сколь ни сложна, сколь ни хитра,
Только выплеск, только цвет того костра…
Он старается, когда я не смотрю:
«Ты всё мешкала, а я уже горю!»
Пробивается, когда я занята
Или просто недостойна и не та.
Каждый раз клянусь начало подсмотреть,
Обещаю быть внимательнее впредь,
И невежественно давит каблучок
Тот двоюродный, зеленый язычок.
Клятва
Я клялась тогда не писать,
Я клялась не писать никогда,
Чтоб лесами считать леса,
Поездами считать поезда,
Я клялась не писать никогда.
Я клялась простым и зеленым,
Неподкупностью молока,
И рожденною под вагоном
Песней стали и ветерка,
И высоким запахом сосен,
И сырым от ступней песком,
И в две краски пустившим осень
Необузданным чудаком,
Всей своей теплотой непрочной,
Полноводным моим окном,
Тем, что щеки я не нарочно
Натираю твоим сукном,
Поведеньем нелегким женщин,
Загорелым стеклом машин,
Всем, что больше меня и меньше,
Всем, что просит меня: «Пиши!»
Той водою, что строит сушу,
Той землей, что идет на дно,
И сознаньем, что всё равно
Эту клятву опять нарушу, —
Я опять поклянусь не писать,
Поклянусь не писать никогда,
Но услышу я голоса,
О, восходные голоса!
Но увижу я города, —
Превосходные города!
Это день, это день начался,
Что тогда я скажу, что тогда?..
Колыбельная чужому сыну
Бабочка по комнате летает,
летает,
Сердце мое все-таки растает,
растает,
От высоких трав остались сухонькие палочки,
До тебя мне дела мало — как до этой бабочки.
Бабочка по комнате летала,
летала,
От тебя я, маленький, устала,
устала,
К папе в комнату приносят телеграммы строгие,
С моря серого приходят выдохи глубокие.
Бабочка под лампочкой завяла,
завяла,
Вместе с этой бабочкой женщина чужая
Все металась в комнате, папу поджидая.
Бабочка последняя погибла,
погибла,
Усиками тоненькими поникла, поникла,
И уйду я, маленький, громко ли, тихо ли,
Чтоб часы по-мирному над тобой тикали,
Чтобы снились зайцы, медведи,
медведи,
Нынче твоя мама приедет,
приедет,
А у ней такое право, чтоб владеть обоими.
Спи спокойно носом к стенке с теплыми обоями…