Архив стихотворений Николая Старшинова

С утра
Блистало небо синевой,
Привядшие цветы
Под солнцем молодились,
А молодые тополя
Гордились
Совсем ещё зелёною листвой.

А в полдень
На леса и на луга,
На тротуары и на крыши зданий
(Ещё сентябрь)
Такой порою ранней
Обрушились
Тяжёлые снега.

… Летят снежки.
Я слышу смех и крик.
И вот
Предусмотрительно,
Сторонкой
Проходит молодящийся старик
С красавицей,
Совсем ещё девчонкой.

Он заслонил её своей рукой
От снега,
От снежков шальных мальчишек.
Храня её покой и свой покой,
Бормочет примирительно:
«Потише!..»
А сам скользит
На каждом на шагу,
Едва не растянувшись на снегу…

Ах, как же так —
Мертвящий снег,
И ярость,
И брызжущая зелень тополят?
Как будто это молодость
И старость
Лицом к лицу столкнулись,
Взгляд во взгляд.

Уж эта мне метелица сырая
И этот безмятежный детский смех!..
Летит, летит
И, даже умирая,
К зелёным листьям
Липнет белый снег.

После дождя на рыбалке
Весь я промок и продрог.
Выпил стакан перцовки
И под кустом прилёг.

После дождя на рыбалке
Снился мне трудный сон,
Будто озёрные рыбы
Взяли меня в полон:

В воду столкнули с лодки,
Руки и ноги мне
Водорослями скрутили,
Держат меня на дне.

Вот я в воде, задыхаясь,
Мучаюсь, а вблизи
Стаями проплывают
Карпы, лещи, язи.

Возле меня проплывают
И поддают притом
Кто — плавниками по лбу,
Кто — по щеке хвостом.

Тут же и ёрш-гуляка,
Вредный такой на вид,
Всё мне глаза щетиной
Выколоть норовит.

Я закричал: «Постойте!
Это же сущий ад.
Вы мне скажите прямо, —
В чём же я виноват?!

В том, что пяток плотичек
Нынче поймал с зари?»
Ёрш в камыши метнулся
И показал: «Смотри!»

Я поглядел и вижу:
Там, в камышах, тавот.
Мёртвая кверху брюхом
Стая лещей плывёт.

Рак, разведя клешнями,
Вывалился из норы.
Сморщились, все в мазуте,
Гроздья рыбьей икры.

Стыдно мне стало, больно —
Просто невмоготу.
… Я под кустом проснулся
Весь в ледяном поту.

Озеро было синим,
Ясным, как никогда.
Только зловещей плёнкой
С края цвела вода.

Ну кто же этим не гордился?..
В жару, в немыслимый мороз:
«Я пулемётчиком родился,
В команде «максима» возрос!..»
Гремел напев под небосводом
В глуши лесной и луговой,
Когда мы пулемётным взводом
Шли по дороге фронтовой.
Или когда, свалив деревья,
Стелили по болоту гать,
Или шагали по деревне…

А впрочем, чтобы не солгать,
Мы не одну певали песню.
Но эта стоила любой:
С особой юношеской спесью
Мы вместе с нею шли на бой.

… Опять шрапнель визжит над нами,
И мины в клочья землю рвут,
И, заходя на нас волнами,
Бродяги «юнкерсы» ревут.
А мы строчим, голов не прячем,
Поём — и горе не беда:
«Наш пулемёт в бою горячем
Не остывает никогда!..»

Александру Козакову

Вот солдатам угодил,
Кто для нас её сложил:
«На разведку он ходил,
Всё начальству доложил.
Да, эй,
Э-э-эй, герой,
На разведку боевой!..»

И метель,
И дождь кляня,
С ней прошли мы столько вёрст!
И при жгучем солнце дня,
И при тусклом свете звёзд:
«Да, эй,
Э-э-эй, герой,
На разведку боевой!..»

А потом наш батальон
Подошёл к реке Угре.
Там фашисты с трёх сторон
Окопались на бугре.
Пушки били за горой,
Мины поднимали вой.
И поплыл по-над Угрой
Чёрный дым пороховой.
«Да, эй,
Э-э-эй, герой,
На разведку боевой!..»

Пусть один из нас умрёт,
Но зато пробьются все…
И рванулись мы вперёд
По Варшавскому шоссе.
«Да, эй,
Э-э-эй, герой,
На разведку боевой!..»

Кто-то рухнул в этот час
И уже не встал с земли…
Но ведь многие из нас
С песней той
В Берлин вошли:
«Да, эй,
Э-э-эй, герой,
На разведку боевой!..»

… Тихо-тихо над Угрой,
Ветер шепчется с листвой.
Только слышу я порой
Голос юношеский твой:
«Да, эй,
Э-э-эй, герой,
На разведку боевой!..»

Тебя, былое, только тронь,
Всё вспомню по порядку…
Вот мне отец купил гармонь,
Обычную двухрядку.

Купил случайно, за гроши
На Павелецком рынке…
Мол, будет время,
Для души
Сыграешь по старинке.

Мол, среди братьев и сестёр
У нас в семье —
Пожалте —
Есть свой моряк, и свой монтёр,
И даже свой бухгалтер.

И техник, и швея — свои,
Все вроде в люди вышли.
А для такой большой семьи
И гармонист не лишний…

А правда, вот была семья!
Как съедутся совместно
Все дочери и сыновья
И внуки —
В доме тесно.

И каждый выглядит орлом,
Парит себе, свободный…
А сам отец наш за столом
Командует, как взводный:

— А ну, сынок, гармонь бери,
Да чтобы с перебором!..
А вы ему, богатыри,
Подтягивайте хором.

Уедут скоро в дальний край
И старший сын, и внуки…
А ну, сынок, давай сыграй
«В последний час разлуки…».

И я к гармони приникал,
Смолкали разговоры,
Когда играл я про Байкал,
Про море славное Байкал,
И про златые горы.

Но прерывал меня отец:
— Тут всё печаль да горе,
А ты сыграй-ка под конец
Повеселей,
Другое…

Утихла скорбь,
Забыта боль, —
Гармонь передохнула
И, словно сил набравшись,
«Вдоль
По Питерской…» рванула.

И впрямь, как будто бы в гармонь
Вселили веселинку:
Она вся — удаль,
Вся — огонь,
Да как задаст «Калинку»!

Звонкоголоса и светла,
Совсем рассталась с горем
И «По долинам…»
Повела,
А дальше:
«… и по взгорьям!..»

То весела была она,
То вроде бы взгрустнула…
… Да тут нагрянула война
И всё перевернула.

Загоревал отец
И слёг,
Вот и сказались годы…
А мне и братьям путь далёк —
Походы всё, походы.

Бои и новые бои,
И вновь — за схваткой схватка…
Ах, где ж вы, родичи мои,
Где ты, моя двухрядка?..

Идёт военная страда:
То месяц — в обороне,
То в наступленье.
А тогда
Совсем не до гармони.

А всё ж…
Былое только тронь,
И вспомню:
На привале
Я как-то слышал —
Под гармонь
Разведчики певали.

Потом под Вязьмой —
Ах, война! —
На госпитальной койке
Играл безногий старшина
О разудалой тройке.

И наконец
В чужой стране —
Вот завела дорожка! —
И самому досталась мне
Трофейная гармошка.

Да, я на ней играл порой
Нескладно, хоть и громко,
Ведь у моей был русский строй,
А тут попалась «хромка».

Но всё же что-то подбирал,
Старался я для взвода…
А ту, отцовскую, не брал
Почти четыре года.

… И вот вернулся я домой.
Старьё перерывая,
Я отыскал свою гармонь,
Смотрю — едва живая.

Гармошку мучили с утра
Всезнающие внуки.
Они с пелёнок — мастера,
Ребята на все руки.

И, доломав её в конец,
О ней совсем забыли…

… И мать моя,
И мой отец
Давным-давно в могиле.

И вот гармонь молчит года,
Лежит себе в чулане.
Но иногда,
Но иногда…
Ах, странное желанье!..

Вернусь домой издалека,
Продрогший и усталый,
И вдруг потянется рука
К моей гармони старой.

И пусть она совсем плоха —
И в голосе усталость,
И порасклеились меха,
Но в ней душа осталась!

Она, как некогда, сверкнёт
Старинным перламутром.
Она в руках моих вздохнёт
И вот начнёт,
Начнёт,
Начнёт
О чём-то давнем, смутном…

Дырявая, как решето,
Заплачет и застонет,
Когда я заиграю:
«То-о-о
Не ветер ветку клонит…»

Или вдруг «Барыней» лихой
Задаст такую стряску,
Что хоть танцор я никакой,
А ноги рвутся в пляску.

А то,
У грозных дней в плену,
Она суровей станет
И вновь «Священную войну»
Со всею мощью грянет!..

И вздрогнет сердце у бойца, —
Пронзительные звуки…
И ту,
Любимую отца, —
«В последний час разлуки…».

Гармонь всегда была земной —
Скорбит и веселится.
И вот проходят предо мной
Луга, ожившие весной,
Леса, спалённые войной,
Мои друзья,
Отец родной —
Всё лица,
Лица,
Лица…

И сам смеюсь и плачу я,
Играя на гармони.
И снова вся судьба моя,
Вся жизнь как на ладони.

А тут ни бронзы, ни гранита —
Бугор земли да крест простой.
Она,
Ничем не знаменита,
Спит под цементною плитой.

А ради нас она, бывало,
Вставала по утру, чуть свет.
Кормила нас и одевала,
Тепло и хлеб свой отдавала
В годины горестей и бед.

В делах — с субботы до субботы…
А дочери и сыновья
Дарили ей одни заботы.
И больше всех, конечно, я.

Да, ей была со мной морока:
Я пил и летом, и зимой.
И ни намёка,
Ни упрёка,
Ни боже мой…
Ах, боже мой!..

И если стынет,
Обитая
Под сенью ветхого креста,
Душа, такая золотая,
Какой же быть должна плита?..

А тут — ни бронзы, ни гранита —
Цемент, невзрачный и немой.
Она ничем не знаменита.
Ни боже мой…
Ах, боже мой!..

Распласталась ночь над перелесками
Далеко на запад и восток.
Ветерок играет занавесками.
Предо мной на столике — цветок.

Долгою дорогой запылённые,
Всё хранят тепло твоей руки
Эти листья солнечно-зелёные,
Огненные эти лепестки.

С мыслями печальными, но бодрыми
Еду я уже который час.
Поезд мчит, покачивая бёдрами
И глазами-фарами лучась.

Мчит в Орёл со скоростью орлиною,
Рычагами часто семеня.
И ложатся длинные-предлинные
Рельсы — от тебя и до меня.

Никакой ни с кем не связан клятвою,
Я ещё горяч, как в топках шлак.
Только сердце раскололось надвое,
А оно всего-то с мой кулак.

И состав то мчит рывками резкими,
То плывёт, как медленный поток…
Ветерок играет занавесками,
И глядит в глаза мои цветок.

Другу детства Петру Семёнову.

А правда, мне в деревне бы родиться, —
Я к ней привязан с малых самых лет.
Родиться,
По-крестьянски утвердиться,
Чтобы познать всю тьму её и свет.

Чтоб волшебство её простого слова
Впитать мне с материнским молоком.
Чтоб понимать, о чём это корова
Так откровенно говорит с телком.

А я в Москве родился, неудачник.
Меня мальчишки, попрекнув Москвой,
Чтобы обидеть называли «дачник»,
Чтобы утешить, говорили — «свой».

А сколько раз мы вместе пировали,
Пекли картошку в голубой золе!
И ночевали мы на сеновале,
И к речке убегали на заре.

И понимал я грусть в багряном шуме
Сентябрьской осины молодой.
И речка — ах, какое имя! — Сумерь
Нас обнимала ледяной водой.

А правда, мне в деревне бы родиться,
Пускай в дожди, пусть где-то на лугу…
Конечно, я и так могу гордиться,
Что, мол, косить, что, мол, пахать могу.

Могу сказать: я из деревни вышел,
Я до сих пор там первый рыболов…
И всё-таки, видать, я недослышал
Каких-то самых деревенских слов.

Но говорю:
— Вода, трава, деревья,
Я всё же вас умею понимать,
Я не родной — приёмный сын деревни,
Но я люблю её, как любят мать.

В этом доме бабушка жила.
Пол сосновый мыла добела.
Печь топила и внучат кормила.
Очень добрая она была —
Улыбалась так тепло и мило.

Скажет слово — боль из сердца вон!
Поглядит — ты солнцем озарён,
Экий свет в глазах подслеповатых.
Ну, а как был весел перезвон
Кочерег, заслонок и ухватов!..

Нынче старый дом полузабыт.
Печь пуста. Чулан совсем забит.
Я один, как сыч, здесь обитаю.
Постигаю деревенский быт.
До ночи работаю. Читаю.

Иногда сюда заходишь ты.
Пыль смахнёшь и принесёшь цветы.
Вроде всё сверкает, всё блистает…
Но не чистоты, не красоты —
Здесь ещё чего-то не хватает.

В зеркало глядишься, не дыша:
Хороша?.. Конечно, хороша!
Ну а кроме, кроме, что же кроме?..
Вот была у бабушки душа,
И уютно было в этом доме.

Ах, какой в небесах беспорядок!
Блещут молнии,
Грохает гром!..
Но зато
Переливами радуг
Заиграет всё небо потом.

Ливень кончится,
Ветер утихнет,
Выйдет солнце из тучи,
И вдруг
От раскрывшихся лютиков
Вспыхнет
Лютым зноем измученный луг.

В поле
Пчёлы потянутся с гудом —
Привечайте, цветы и лоза!
И тогда-то
Немыслимым чудом
Для меня обернётся гроза…

Снова гром ударяет,
Как болтух,
Синим ливнем
Затоплен лужок…
Но пожар этих лютиков жёлтых
Всё —
И землю и воду —
Поджёг!

Ах, как воздух прохладен и сладок!..
И, любуясь такой красотой,
Ты несёшь
Коромысла из радуг
По земле,
От цветов золотой.

Получше присмотрись,
Как небосвод высок,
Там, где течёт Нерис
В сверкании осок.

Там быстрая струя
Прохладна и чиста,
Там песня соловья —
Из каждого куста.

Там берега как сад,
Там небо — голубей.
Там никаких досад
И никаких скорбей.

Там сердцу моему,
Ну, как в родном дому…
А спросишь — почему?
Отвечу почему…

Получше присмотрись:
У самых светлых вод,
Там, где течёт Нерис,
Моя любовь живёт.

Однажды…
Точнее — полгода назад
Супруг и супруга
Пришли в зоосад.

Конечно, слона
Посмотрели сперва,
Потом — бегемота,
Жирафа и льва.

Жара нарастала,
И, ласки полна,
Супруга пивком
Угощала жена.

А он её,
Как ухажёр молодой,
Поил
Газированною водой.

Да что там вода!
Он, как чуткий супруг,
Купил ей пломбир с земляникой!
И вдруг…

Увидев вольер
Чёрно-бурой лисы,
Он замер,
Хитро улыбаясь в усы:

«Смотри, что за шубка на ней —
Это — да!
И, главное,
Сшита уже навсегда.

Без всяких твоих ателье.
Ну и ну!
Хотел бы найти я
Такую жену!»

Она отвечала:
«А сам-то ты лис?»
И тут, рассмеявшись,
Они обнялись.

И всё это, верно,
Забыли б потом…
Но кто-то сказал:
«Вот смотрите — питон!

Он кролика скушал
И, кажется, сыт.
Теперь целый месяц
Спокойно проспит!»

Таким обстоятельством
Поражена:
«Нет, ты погляди! —
Закричала жена. —

Не надобно в день его
Трижды кормить.
Не надо посуду проклятую
Мыть!

Вот это и впрямь
Идеальнейший муж!..»
Супруг оскорбился:
«Что мелешь ты чушь!

Конечно, тебе бы
Питона в мужья,
Поскольку сама ты —
Змеёю змея!»

«А ты помолчал бы,
Ободранный лис!..»
И тут они диспутом
Так увлеклись,

Что оба во власти
Взаимных досад
Ушли, проклиная
И сам зоосад,

И льва, и жирафа,
И даже слона…
Бранились в дороге
И он и она.

Да что там в дороге!
Полгода потом,
Чуть что не поладят,
И снова — о том.

Шипел он: «Змея-а-а!..»
А она ему: «Ли-и-ис!..»

… Ну, словом,
Недавно они развелись.

Пригорюнилась моя сторонушка.
Березняк попрятался в овраг.
В чёрных тучах заплуталось солнышко
И не может выбраться никак.

Словно этот мир необитаемый,
Словно всё повымерло вокруг:
В одиночку, парами и стаями
Птицы переправились на юг.

Над землёю тишина великая…
Но смотри, у мокрой колеи
Так и скачут, весело чирикая,
Воробьи, приятели мои.

Эти птахи, бойкие и кроткие,
Знают, что зимой им пребывать
В холоде и в голоде,
И всё таки
С нами остаются зимовать.

Не умею, не могу остановиться,
Как рехнувшийся, бегу, бегу, бегу.
Всё мне кажется, что там краса-девица
Заждалась меня на ясном берегу.

То задумчиво идёт походкой плавной,
То стремглав готова броситься ко мне
Одинокой и прекрасной Ярославной
На путивльской белокаменной стене.

Всё грустит она по мне в своём Путивле,
Всё гадает дни и ночи напролёт:
Как пирует, как воюет там
И жив ли
Тот, о ком она горюет и поёт?

Я навеки распростился бы со всеми
И решился на отважные дела,
Лишь бы ты меня на Зуше или Сейме
Так отчаянно, так преданно ждала!..

Слышишь, кони ржут за быстрою Сулою?
Слышишь, в Новгороде зов походных труб?..
Принимай меня с дружиной удалою,
Или я тебе не дорог стал, не люб?

Над речкой,
Над самою речкой,
На горке отлогой трепещет
Осенний осинник,
Объятый тревогой.

Беснуется ветер,
Из северных далей
Нагрянув…
О, вихрь этих листьев —
Оранжевых,
Жёлтых,
Багряных.

О, шелест прощальный!..
И сердце
Замрёт поневоле
От этой пронзительной,
Этой пленительной
Боли…

И мы расстаёмся,
Уходим,
Объятые болью,
Прощаясь
С землёю и небом,
С враждой и любовью.

То чёрные тучи,
То солнце
В пробоинах синих…
Трепещет осинник,
Трепещет
Осенний осинник.

Лес еловый.
Дым лиловый
Над пригаснувшим костром…
Сядь со мною и — ни слова,
Я прошу тебя добром.

Видишь, искры рассыпая,
Догорает головня?
Их глотает ночь слепая,
Шаг за шагом наступая
На тебя и на меня.

Вот она вокруг излуки
Сжала чёрное кольцо…
У тебя худые руки
И усталое лицо.

Но в глазах твоих,
Живые,
Даже в нынешние дни
Всё не меркнут фронтовые,
Те, далёкие огни.

Ты пришла из дымных зарев,
Ты по мирным дням прошла,
Ничего не разбазарив
Из того, что жизнь дала.

Прежней дружбы не утратив,
Не забыв до этих пор
Фронтовых своих собратьев,
Боевых своих сестёр…

Гаснет пламя на поленьях,
Прогоревших до золы.
Стынут руки на коленях,
Словно первый снег, белы.

Но постой-ка, не вчера ли
Эти руки поутру
Землю рыли, и стирали,
И дрова несли костру!..

Так мгновенье за мгновеньем
Я сижу и жду зарю.
И почти с благоговеньем
На лицо твоё смотрю…

Лес еловый.
Дым лиловый.
Ты притихла у огня,
Словно ждёшь чего-то злого…
Ну, а если скажешь слово,
Не суди тогда меня.

Я пойду напропалую
И тебя в глухой ночи
Обниму и зацелую, —
Лучше слушай и молчи.

Врач от моих ознобных глаз
Отвёл усталый взгляд:
— Вы понимаете, для вас
Там лучше во сто крат.

Там легче няню вам позвать,
Там тише разговор… —
И вывезли мою кровать
В больничный коридор.

И ширмой обнесли вокруг,
И заслонили свет.
И лишь тогда я понял вдруг,
Что мне спасенья нет.

Я помню: я сгорал в огне,
Впадая в бред ночной…
И ты тогда пришла ко мне,
Склонилась надо мной.

Во мне сошлись мороз и зной,
Слепящий свет и мгла.
Ты взглядом встретилась со мной —
И глаз не отвела.

… О, сколько суток длилось так!
Но вот в один из дней
Я приподнялся на локтях
При помощи твоей.

Как много снега намело
Морозным ноябрём!
А как бело,
А как светло,
Как хорошо кругом!

И поднялась в моей груди
Горячая волна.
… Ты никуда не уходи:
Ты мне, как жизнь, нужна!

Здравствуй, мать голубая осина!
С.Есенин

Ты чего шумишь, осина,
Разве я тебя срублю?
Я ж тебя любовью сына,
Сына кровного, люблю.

Да и ты меня любила —
Позабыть о том грешно, —
Хоть оно, конечно, было
Так давно.
Давным-давно.

Помнишь, ты меня, бывало,
По-родительски щадя,
Как умела, укрывала
От внезапного дождя?

Помнишь, в полдень, самый жаркий,
Я в тени твоей играл?
Помнишь, здесь твои подарки,
Подосиновики, брал?

А твоей красою скромной
Разве я не дорожил?..
Я тогда листок твой кровный
В том Есенина вложил.

Пожелтели в нём страницы,
Только стих — всё свеж и чист.
Там по-прежнему хранится
Твой багряный круглый лист…

Правда, было и другое.
Я в огне любви горел.
Но отвергнут был и в горе
Совершенно одурел.

И в кору твою поспешно
Врезал сердце и стрелу.
То по глупости, конечно,
Понимаешь, не по злу.

Что ж скрывать: я — виноватый!..
Ведь они и до сих пор
На коре зеленоватой
Всё зияют — мне в укор.

Но послушай слово сына,
Вот что я сказать хочу:
Больше злом тебе, осина,
Никогда не заплачу!

Ну, а ты, свой стан сгибая,
Не тревожься, не грусти.
Мать осина голубая,
Ты за всё меня прости.

Где ты, счастье моё большое?..
Я топор куплю и пилу —
Стану плотником.
Всей душою
Потянусь к сему ремеслу.

Я досок настрогаю к лету,
Чудо-лодочку смастерю
И отправлюсь по белу свету
В направлении на зарю!

В глушь ворвусь.
И начну отселе —
Для того я и вышел в путь! —
Строить праздничные карусели,
Ладить санки и лыжи гнуть.

Я и впрямь на глухих дорожках
Возведу для своих дружков
Сто избушек на курьих ножках,
Тыщи сказочных теремков!

Не спастись ни тоске, ни грусти
От весёлого топора…
Разулыбится в захолустье
Лопоухая детвора.

Но ребят я не избалую,
Не изнежу, не распущу, —
Только силу их удалую
К свету солнечному обращу.

В тесных избах раздвину стены,
Потолки у них подниму.
И самих ребят непременно
Пристращу к ремеслу сему.

… Нет светлей моего удела.
Что за счастье мне принесло
Расторопное это дело,
Просто плотничье ремесло!

О тебе я думал, как о чуде,
А теперь я срезан, как лоза.
У меня — так говорят мне люди —
Просто безнадёжные глаза.

Ну а как сию «немилость божью»
Пережил бы кто-нибудь другой,
Если бы ему ответил ложью
Человек, безмерно дорогой?

Я уже не думаю о чуде,
Никого на свете не кляну…
Люди, люди, дорогие люди,
Помогите — я иду ко дну!

… И тогда я взвыл совсем по-волчьи:
«Как мне эту рану зализать?!»
Друг явился. Посидел он молча.
И ушёл, не зная, что сказать.

Мать моя пришла ко мне в субботу.
Посмотрела. Подвела черту:
— Ты возьмись, сыночек, за работу,
Если уж тебе невмоготу.

Так бывает. Правда, не со всеми.
Что поделать, временем лечись. —
Время, время, дорогое время,
Ты скорей, пожалуйста, промчись!