Архив стихотворений Николая Старшинова

Как же мне тебя переупрямить,
Как мне уберечь тебя?..
Пойми —
У меня проверенная память,
Я знаком со многими людьми.

Ты меня внимательно послушай:
Я-то видел это, и не раз,
Как мельчают и скудеют души,
Словно бы чужими становясь.

Как лицо своё теряют люди,
Если, размышляя над житьём,
Думают, как о великом чуде,
О благополучии своём.

Что тряпьё? Копи его для моли!
Что тщеславье? Грош ему цена!..
И не думай, что тебе без боли,
Без тревог и горя жизнь дана.

Что всю жизнь пройдёшь ты по дороге,
Принимая щедрые дары…
Будем же к себе предельно строги,
А к другим — терпимы и добры.

Чтоб другие страсти не воскресли,
Те, которым и цена-то — грош…
Ну, а если всё-таки,
А если
Ты другую стёжку изберёшь?..

Не могу обидеть, и — обижу,
Не хочу, и всё же — оскорблю,
Ото всей души возненавижу,
В сотни раз сильнее, чем люблю.

У осины — раззелёный ствол,
Это по нему гуляют соки.
И подснежник у корней расцвёл —
Сладостно ему на солнцепёке.

Даже самый бедный бугорок
Разродился заячьей капустой…
В жизни я достаточно продрог,
Только умоляю — не сочувствуй.

Видишь, мне уже невмоготу:
Вновь, наполненный теплом и светом,
Кажется, и сам я зацвету,
Может, небывало синим цветом.

Вот сейчас ударит первый гром,
Снова от восторга дали ахнут…
Это всё не кончится добром, —
Словно окна в мае, я распахнут.

Только что же мне просить у вас?
Я продут студёными ветрами,
И в глубокой осени увяз,
И зима уже не за горами…

Господи, ничто мне не прости!..
Но позволь мне раз ещё, не мучась,
Хоть на миг единый расцвести —
Я потом приму любую участь.

Этот луг до конца заболочен,
Но дорога и здесь пролегла.
У налитых водою обочин
Затаилась зловещая мгла.

И на соснах больных шелушится
Чешуей золотушной кора.
Словно ватой покрыта пушица,
И над нею гудит мошкара.

Но средь этой удушливой гнили,
От которой в рассудке темно,
Белоснежными звёздами лилий
Вдруг меж кочек проглянет окно.

Чудо-лилия, ты здесь – чужая…
Но она остановит: постой! –
Чистотою своей поражая
И почти неземной красотой.

Домой! В Москву!
В Москву! Живой!..

А кем теперь ты стал? Обузой.
А абажур над головой
Повис оранжевой медузой.

Не можешь спать — вставай в ночи.
Сжимая свой костыль рукою,
Ходи по комнате, стучи,
Сестру и мать лишай покоя.
И жизнь свою зови пустой…

Но ведь постой,
Постой,
Постой!
Беда не так уж велика.
Зачем себя считать в отставке?
Да мы ещё наверняка
И в жизнь внесём свои поправки.

Хромой?
Ну что же что хромой!
Не всё же видеть в худшем свете.
Мы не затем пришли домой,
Чтоб гастролировать в балете!

Снова сердце распахнуто настежь,
И добра и привета полно.
Я желаю высокого счастья
Всем, кого обходило оно.

Дорогие и милые люди,
Пусть из вас ни один не скорбит,
Пусть в душе вашей вовсе не будет
Ни забот, ни тревог, ни обид.

Раскрываю объятья зелёным,
Удивительным русским лесам.
Уступаю дорогу влюблённым,
Потому что влюбился я сам.

Что ж тужить нам о вёснах и зимах,
Если были во веки веков
Даже зимние очи любимых
Голубее любых васильков?

И от этого звонкого счастья,
Принимаясь за дело с утра,
Сердце снова распахнуто настежь,
И привета полно, и добра.

Ветер хлещет всё резче и злей.
Это утро туманно и мглисто.
В госпитальном окне
С тополей
Облетают последние листья.

Ах, зиме-чародейке пора
Сыпать с неба холодную вату…
Вот я вижу с утра:
Медсестра,
Как Снегурочка, входит в палату.

Вот поправила прядку волос,
Над одним, над другим наклонилась:
— Как вам, мальчики, нынче спалось?
Что вам нынешней ночью приснилось?

Как волшебница в сказке какой,
На подушках расправила складки
И поистине щедрой рукой
Раздала порошки и облатки.

И хоть ветер всё резче и злей
Бьёт по синим продрогнувшим стёклам,
Только кажется:
Стало теплей
Нам
Под взглядом Снегурочки тёплым.

О, садовод, пришедший спозаранку
В осенний сад,
Ты дожил до беды!..
Деревья, как на скатерть-самобранку,
Роняют на траву свои плоды.

Но ты постой, внимательно послушай,
Что говорят они на чистоту:
«Ты нам привил свою большую душу —
И доброту свою, и красоту.

Пойми же нашу горечь и досаду:
Лишь час назад,
Нетерпелив и зол,
Твой сын любимый проходил по саду
И о крыжовник ногу уколол.

Он лазал по кустам, он сам виновник,
Ему мы объясняли, как могли.
Так почему же вырвал он крыжовник
С корнями из кормилицы-земли?

Он срезал ветку груши самой сладкой,
Привитую тобой в конце концов,
И сделал из неё себе рогатку,
Чтобы теперь расстреливать скворцов.

О, садовод, будь милостивым в гневе,
Но мы душой не можем покривить:
Ты доброту свою привил деревьям,
А что же сыну не сумел привить?..»

Последний снег перегорел,
И подсыхало на бульваре.
На улице шумел апрель —
Праздношатающийся парень.

Он обернулся ветерком,
Мол, так ему необходимо:
Он где-то закурил тайком
И разгонял барашки дыма.

Он мчался вдоль Москвы-реки
И совершенно нетактично
Срывал у девушек платки,
Особенно у симпатичных…

Я сам дурачился вдвойне —
И за себя, и за кого-то, —
Когда нечаянно в окне
Увидел маму за работой.

Она уже четыре дня
Была за швейною машинкой:
Обнову шила для меня,
Для своего восьмого сына.

И столько испытала мук,
Чтобы, минуя все заплаты,
Мне куртку выкроить из брюк
И пиджака старшого брата!..

Не отрываясь от труда
И не пытаясь скрыть досады,
Она бросала иногда
Неодобрительные взгляды.

Мол, здесь отбился он от рук,
А что ещё творит он в школе?
И вот тогда проснулось вдруг
Во мне то чувство… Совесть, что ли?..

И, обогнав поток машин,
Которые неслись лавиной,
Я, самый непослушный сын,
Явился к матери с повинной.

Стоял в дверях и в пол смотрел,
Вихраст, растрёпан и распарен…
А за окном шумел апрель —
Праздношатающийся парень.

Мне кажется, что я помню
Жизни моей начало,
Вихрь голубых снежинок,
Мелькающих за окном.
Мне кажется, что я помню,
Как мама меня качала
И ласково напевала
Всегда об одном и том.

О том, что у ней — радость
И что ей всего дороже
Лежащее на ладонях
Беспомощное существо:
«Сынок у меня хороший.
Сынок на меня похожий.
Такого, конечно, не было
Нигде и ни у кого».

А ветер стучал по стёклам.
А солнце в глаза било…
А мама смотрела на люльку —
Влюблённый и гордый взгляд.
Мне кажется, что я помню,
Мне кажется, это было
Недавно,
Совсем недавно —
Несколько лет назад…

Но годы прошли незаметно:
Свидания да разлуки…
И мама сидит в сторонке,
Голову наклоня.
Когда она постарела?
Когда она поседела?
Кого она держит?
Внука,
Похожего на меня.

Поправила шаль на шее
И медленно улыбнулась.
Наверно, ей показалось,
Что ветер пробрался в дом.
А может быть, ей вздремнулось,
И молодость к ней вернулась,
И солнце,
И вихрь снежинок,
Мелькающих за окном…

Буду глиной…
Но только на что мне она,
Эта глупая глина?
Буду свежей травой…
Только что она мне,
Безъязыкая эта трава?
Я привык в этой жизни
Не тюльпаном расти
Посредине долины, —
На плечах моих зыбких
Качается голова.

А друзья всё уходят,
Оставляя живущим на добрую память
Кто — сады в розоватом цветенье,
Кто — плотины из камня и стали,
Кто — томик стихов голубой…

О земля,
Вся в нежнейших сверкающих
Ландышах белых,
Вся в репейниках бурых с шипами,
Что мне сделать такое,
Чтоб вовек не расстаться с тобой?

О, давай скорей с тобой отчалим
От заставы нашей городской
В ту страну, где крепким иван-чаем
Настоялся ветер над рекой.

В ту страну запутанных дорожек,
Солнечных берёз и синих луж,
Где твои следы от босоножек
Всё ещё хранит лесная глушь.

Где, земли почти что не касаясь,
Утопая в травах с головой,
Мчится лугом окосевший заяц —
Только уши скачут над травой.

Помнишь, — я-то помню, это было! —
Мы, смеясь за ним бежали вслед,
В ту страну, где ты меня любила…
Но такой сегодня больше нет.

Очень мне нравится эта протока,
Эта артерия двух озёр,
Озеро с запада и с востока
Соединившая с давних пор.

В ней — о, невинное развлеченье! —
Дети барахтаются на мели.
В ней, словно молнии, на теченье
Блещут матёрые голавли.

Этой широкой протокой гуси
Мчатся, распарывая синеву,
От берегов Литвы к Белоруси,
Из белорусской земли — в Литву.

Очень мне нравится эта протока,
Очень мне по сердцу этот поток:
Лодки на запад плывут с востока,
С запада лодки плывут на восток.

Едут в них люди на новоселье,
Едут на отдых и по делам.
Знаю: и горести и веселье
Делят по братски здесь пополам.

В лодку садитесь, а вёсла бросьте,
И не потребуется труда:
Вас из Литвы к белорусам в гости
Срочно доставит сама вода.

Вот наплывает уже с востока
Озеро — нету ему конца…
Очень мне по сердцу эта протока,
Соединяющая сердца!

Я здесь не гость и не впервые
С твоими встретился людьми.
Литва, сестра моей России,
Ты от меня привет прими.

Я поднимался ранней ранью
Измерить даль твоих дорог.
И дул по моему желанью
Твой прибалтийский ветерок.

И предо мною вырастали,
Рассветным солнцем залиты,
То стройки из стекла и стали,
То рощи древней красоты.

За хлеб и соль тебе спасибо!..
Пуская тебе твои моря
Приносят эшелоны рыбы
И горы чудо-янтаря.

Пусть будут век чисты, как дайны*,
Твои озёра и ручьи.
Пусть налитым зерном комбайны
Завалят житницы твои.

Чтоб запах хлеба, запах тмина
Из всех твоих пекарен шёл.
Чтоб флаг на башне Гедимина
Из года в год всё жарче цвёл!..

Нет, я не гость, и не впервые
Друзья встречают здесь меня:
Литва — сестра моей России,
Она мне кровная родня.
__________________

дайны — песни (лит.)

Здесь, на базаре, с зари до зари
Всякая всячина — только бери:

Ёжик свернулся в колючий клубок,
Дремлет, на солнышке грея свой бок.

В клетках, поставленных на столы,
Жёлтые рты разевают щеглы.

Заяц в лукошке, орёл на цепи…
А над базаром несётся: «Купи!..»

Но проходил по базару поэт.
Видит он: тут справедливости нет.

Поговорить он решил по душам
И не спеша подошёл к торгашам:

— Что же вы делаете, чудаки,
Жизнь продаёте за медяки?..

Сразу насупились торгаши:
— Эй, не греши и людей не смеши!

Эта твоя болтовня, пустослов,
Может воздействовать лишь на ослов.

Тоже нашёлся защитник зверей!
Ну-ка проваливай поскорей!

…Вспыхнул поэт и в сердцах говорит:
— Звери, смотрите, как солнце горит!

Как глубока и чиста синева!
Как зелена и прохладна трава!

Или забыли вы, страха полны,
Что со свободой в крови рождены?

Действуйте — каждый получит своё!
И услыхало поэта зверьё.

Крылья расправив, рванулся орёл,
Цепь разорвал и свободу обрёл.

Тут же щеглы унеслись в синеву.
Ёж покатился бесшумно в траву.

Заяц и тот осмелел: сгоряча
Прыг из лукошка и дал стрекача…

Замер базар. Он услышал впервой
Звероподобный, надрывистый вой.

Это оплакивали торгаши
Недостающие барыши.

Земля!
Во всём разнообразье
Она была передо мной.
Она, захлёбываясь грязью,
Лежала раннею весной.

А выйдя из болезни тяжкой,
Она творила чудеса.
И белоснежною ромашкой
Тянулась прямо в небеса.

А было и такое былью:
Несостоятельно легка,
В июльский зной ничтожной пылью
Она неслась под облака.

Но — удивительное дело —
Когда врывались холода,
Она сжималась и твердела
И, как гранит была тверда.

Уже прохладою вечернею
Сменился полуденный зной,
Но шёл и шёл я по течению
Извилистой реки лесной.

Она текла, шурша осокою,
Звеня водою голубой,
И небо, как мечта, высокое
Сверкало в капельке любой.

Где напрямик — текла лощинкою,
А где пригорок — там в обход,
И пела каждою песчинкою
И каждой каплею: вперёд!

То очень быстрая, то плавная,
Текла, покоя не любя,
И вдруг она ушла…
И главное —
Не от меня, а от себя.

Сама себя совсем не жалуя,
Своей натуре вопреки,
Река вошла в болото ржавое…
И больше не было реки.

Среди ольхи, обвитой жёлтым хмелем,
Средь пышных папоротников и хвощей
Бежит вперёд и моет ноги елям
Неутомимый труженик — ручей.

Я перед ним склонился на коленях,
Но отдаёт зловещей чернотой
Вода, настоянная на кореньях,
И кажется тяжёлой и густой.

Я мучусь жаждой, а на воду гляну —
И пить её не стану нипочём!..
Но вот ручей прорвался на поляну,
Насквозь пробитый солнечным лучом.

Какой он светлый и какой весёлый!..
И даже показалось мне тогда
Прозрачной, совершенно невесомой
Его преображённая вода.

Она в жару июльскую прохладна
И, как живая, сказочно чиста…

Ты наклонись и припади к ней жадно, —
И станут вещими
Твои уста.

Я жизнь свою хочу сравнить с полётом,
Хотя пилотом не был никогда…
Я по болотам топал с пулемётом
В дожди и снег, в жару и холода.

Я дни за днями, пробиваясь к цели,
В земной коре разваливал пласты,
Закладывая тюбинги в тоннели…
И здесь я не утратил высоты…

В воде по пояс, под железным градом,
В земных глубинах и среди болот
Сподвижники мои шагали рядом,
Вершащие со мной один полёт.

Одни из них, слабея, говорили:
«Нам этот груз нести невмоготу».
И у меня ослабевали крылья,
Казалось я теряю высоту.

Но были одержимые, которым
Любое дело было по плечу,
И сердце несмолкающим мотором
Во мне стучало: я лечу, лечу!..

Подбрасывая на своих ухабах,
Меня трепала жизнь, как треплют лён.
Я слабым был, —
Но это среди слабых,
А среди сильных
Был я сам силён.

Только-только солнце, полыхая,
Выплывет на ясный небосвод,
Бабушка твоя, совсем глухая,
Медленно выходит в огород.

Синий воздух гаммой звуков вышит —
От колоратуры до басов.
А она гуденья пчёл не слышит
И не слышит птичьих голосов.

Но когда над ульем, как над зыбкой,
Низко наклоняется она,
Бесконечно добрая улыбка
Всем её лицом отражена.

Достаёт янтарные вощины,
Смотрит, чуть губами шевеля…
На руках, как борозды, морщины,
В них навек запахана земля.

В воздухе уже довольно знойно.
Словно в ожидании дождя,
Суетятся пчёлы,
Беспокойно,
Но доброжелательно гудя.

А она с собой, на всякий случай,
Даже дымокура не взяла.
Но её из всей пчелиной тучи
Не ужалит ни одна пчела.

Потому что им дано увидеть
Силой гениального чутья:
Бабушку никак нельзя обидеть,
Ведь она рабочая,
Своя!..