Архив стихотворений Николая Старшинова

А мне теперь всего желанней
Ночная поздняя пора.
Я сплю в нетопленном чулане,
В котором не хранят добра.

Тут лишь комод с диваном старым —
Вот всё, чем красен мой приют.
И подо мною, как гитары,
Пружины стонут и поют.

Здесь воздух плесенью пропитан,
Он пахнет сыростью ночной.
Я слышу, как в ночи копытом
Стучит корова за стеной,

Как писк свой поднимают мыши,
Вгрызаясь в рукопись мою,
Как кошки бесятся на крыше…
И ровно в полночь я встаю.

Коптилку-лампу зажигаю,
Беру помятый свой блокнот.
И всю-то ноченьку шагаю
Вперёд, назад и вновь — вперёд.

И, отступая, тают стены…
И всё меняется вокруг, —
Вот возникает им на смену
Залитый солнцем росный луг.

А где же тут диван с комодом?
Они ушли на задний план…
Уже не плесенью, а мёдом
Благоухает мой чулан.

И не корова над корытом
Стучит-гремит в полночный час —
То бьёт некованым копытом
Мой застоявшийся Пегас.

А что мне значит писк мышиный
И вся их глупая возня,
Когда поэзии вершины
Вдали сверкают для меня?!

1

И каждый да получит по заслугам!..
Чтоб хлеб с картошкой были на столе,
Мой дед Никита век ходил за плугом
По нашенской владимирской земле.

И, понукая ласково кобылу,
Он до колен проваливался в пласт.
И думал, что земля ему и силу,
И бодрость духа, и достаток даст.

Силёнку-то мой дед имел,
И кроме
Он слыл весельчаком…
Да вот беда —
В его большом и многодетном доме
Достатка не случалось никогда.

От недородов и долгов измучась,
Он сам не охладел к родным краям,
Но разделить свою крутую участь
Не пожелал подросшим сыновьям.

Голодным псом глядеть из подворотни?
Считаться самых низменных кровей?..
Нет, в городе оно куда вольготней!
И он в Москву отправил сыновей.

2

Да, я родился в этом дивном граде
Среди асфальта, стали и стекла.
И жизнь моя не по лазурной глади —
По каменному руслу протекла.

Гонял в трамваях.
Восседал в конторах.
Стоял в цеху гремящем у станка…
И на родных владимирских просторах
Не вырастил вовек ни колоска.

Бывал в театрах. И купался в ванной.
Достаточно прилично был одет…
Конечно, это — край обетованный,
О нём и не мечтал мой бедный дед.

И мне теперь уже не измениться —
Как жизнь сложилась, так и доживу…
Но иногда такое вдруг приснится,
Чего и не представишь наяву.

…Заря.
Туман висит над ближним лугом.
Ещё дрожит озябшая звезда.
Горит роса.
А я иду за плугом.
И тянется за мною борозда…

Болота, населённые чертями,
Дороженьки, которым нет конца…
Смоленщина встречает нас дождями,
В которых больше, чем воды, свинца.

Но мы пока живём, не умираем.
И, просыпаясь поутру, чуть свет,
Мы гимнастёрки потные стираем
В ручьях, которым и названий нет.

Ботиночки разношенные ваксим,
Обмоточки мотаем до колен.
И снова тащим трёхпудовый «максим».
И так, наверно, до берлинских стен.

И вновь земля трясётся от ударов.
И вновь взрывная катится волна…
Ты, наша юность, пламенем пожаров
И отсветом ракет озарена.

И вновь свинцовый ливень — вот он, вот он!..
Но я вернусь, я всё-таки вернусь.
Клянусь своим станковым пулемётом,
Своей солдатской юностью клянусь!

…И посыплются милости с неба,
И окатит меня синевой,
И проглянет земля из-под снега
Прошлогодней пожухлой травой.

И засветятся кочки болота
Бархатистою зеленью мха,
И поманит рукою кого-то,
Вся в серёжках, невеста-ольха.

Мать-и-мачеха вспыхнет на склонах
Миллионами малых светил…
И откроется буйство зелёных
Молодых и раскованных сил.

И опять я поверю в удачу,
И опять за неё постою,
И последнюю нежность растрачу
На январскую душу твою.

Ушли к себе соседки.
На общей кухне — тишь.
Угомонился в клетке
Нахохлившийся чиж.

Ему-то до рассвета
Дремать бы у окна.
А мне-то, мне-то, мне-то
Нисколько не до сна.

Да, истину простую
Я вижу всё ясней:
Ну сколько ж я впустую
Своих растратил дней!

Их сбившуюся стаю
Попробуй догони!..
Когда-то наверстаю
Упущенные дни?

Какая тут усталость,
Ей вовсе места нет!
Что в жизни мне осталось?
Ну пять, ну десять лет.

Конечно, мир не рухнет
Со мной в небытиё.
Но я на этой кухне
Хочу сказать своё.

Пусть голос мой негромок, —
Сквозь гром времён и тишь,
Далёкий мой потомок,
Ты и его услышь.

Я был простым солдатом
И вынес — ничего! —
В столетии двадцатом
Все тяготы его.

Летел в одном потоке
С достойными людьми.
И ты вот эти строки,
Пожалуйста, пойми.

Как равный среди равных,
Я о тебе радел,
И жаждал самых главных
И самых славных дел.

Конечно, притомился,
Но ведь совсем не стих…
Ко многому стремился —
Немногого достиг.

И эта вот досада
Со мною не умрёт.
И надо, надо, надо
Упасть лицом вперёд.

…А солнце в дымной сетке
Восходит из-за крыш.
И выпорхнул из клетки
Наш суетливый чиж.

Увидел, что я занят,
Что я уже не сплю,
И вот вовсю горланит:
«Давай мне коноплю!..»

Ему бы петь, кружиться
Да зёрнышки клевать…
Куда же мне ложиться,
Когда пора вставать?!

Бросила халат на спинку стула.
Погасила в комнате огонь.
И легла. И сладким сном уснула,
Подложив под голову ладонь.

Спишь ты, от московской жизни гулкой,
Ото всех забот отрешена…
Пусть в твоём Тишинском переулке
Ночью торжествует тишина.

Тишина заснеженной вершины…
Тихо! Не галдите, москвичи.
Не шуршите шинами, машины,
И, трамвай, вдали не грохочи.

Тише, тише!
Говорю вам, тише!
Тише, ветер, в проводах не вой.
Майский ливень, не стучи по крыше.
Тополя, не хлопайте листвой.

Что там за чудак бредёт? Грохочет,
Будто бы подковами копыт.
Неужели он понять не хочет,
Что моя единственная спит?

Всё мне кажется: в домике утлом,
Излучающем радость и грусть,
Замечательно розовым утром
Я, как в детстве бывало, проснусь.

…Всё, как прежде, подумай-ка, глянь-ка,
Словно время совсем не течёт:
Вон моя престарелая нянька
Аржаные лепешки печёт.

Чугуны задвигает ухватом,
Воду черпает, кружкой звеня,
И на потном лице желтоватом
Пляшут красные блики огня.

Дожидаясь лепёшек горячих,
Я и сам полыхаю в огне.
Где мне знать о своих неудачах
И удачах, отпущенных мне?..

Ну а время-то всё же летело!
Или не было вовсе войны,
Обжигающей душу и тело,
И подаренной вдруг тишины?

И не знал я забот ежедневных,
И в душе не сберёг, не пронёс
Этих лет и радушных и гневных,
И терпенья, и смеха, и слёз?

И прекрасная страсть не знобила,
И другие — ничем не грозят?
И недавно совсем это было,
Ровно жизнь — и всего-то! — назад?..

Что мне судьба ни готовь,
Вынесу беды любые:
Вера, Надежда, Любовь, —
Птицы мои голубые…

Как подобрел чернозём!..
Выбросил первые всходы.
Золотобоким язём
Солнце упало на воды.

Никнут колосья во ржи —
Каждый росою обрызган.
И молодые стрижи
В небо врезаются с визгом.

Ветер взъерошил листву,
Дождик закапал — откуда?..
Этим дышу и живу —
Это же сущее чудо!

Я и грущу и смеюсь
Меж перелесков и пашен.
Смерти и то не боюсь, —
Вот до чего я бесстрашен!

Пусть ежедневно терплю
Я за потерей потерю,
Если я что-то люблю, —
Значит, надеюсь и верю!

В стороне от дорожек знакомых
Затеряюсь неведомо где.
Тут тяжёлые кисти черёмух
Тонут в чёрной прозрачной воде.

Жарким ртом припадая ко влаге,
Загляну в глубину бочага.
Там коряги в наплывах бодяги,
Как крутые оленьи рога.

А за речкой, в орешнике редком, —
Удивительно, как мне везёт! —
Белка рыжая скачет по веткам,
Золотые орешки грызёт.

Ну, а где ж тут следы человечьи,
Где же люди? Ищи их свищи…
Лишь торчат, как зелёные свечи,
Воскового отлива хвощи.

Да спасаясь от злобной колдуньи,
От накликанной ею беды,
Тут царевна-лягушка
В раздумье
Выплывает ко мне из воды.

И, прошлёпав нетонущей ряской,
Так доверчиво смотрит в упор…
Веет доброю русскою сказкой,
Той, знакомой с младенческих пор.

Всё я жду, всё я жду, обомлевший,
Оглушённый лесной тишиной:
Вот «ау» своё выкрикнет леший,
И ответит ему водяной…

Медлительно идут за днями дни,
И месяцы, и годы — все в разлуке…
Любимая, прошу тебя: верни,
Верни мне губы, голос твой и руки.

Зачем ты их другому отдала,
Свои глаза, улыбку, даже имя?..
В них было столько света и тепла, —
Они всегда останутся моими!

У моря, где бесчинствует прибой,
За тихой речкой или у вокзала, —
Но всё равно мы встретимся с тобой,
Я знаю, нас одна судьба связала.

И наши руки встретятся тогда,
Глаза и губы — позднее свиданье…
И нам за все убитые года
Не будет никакого оправданья.

Вроде жизнь наладилась сполна,
Я ступил на ясную дорогу:
Дочка вышла замуж
И жена
Тоже вышла замуж,
Слава богу!

Ой ты, добрый ветер, гой еси,
Молодцу теперь — сплошная воля…
Покачусь по матушке-Руси
Расторопней перекати-поля.

Задохнусь от подступивших чувств,
Осенённый ливнями и громом, —
Нынче каждый придорожный куст
Будет мне служить родимым домом.

До чего же я его люблю,
Ветер, бьющийся за поворотом.
Ну-ка вместе дунем: улю-лю!
И вперёд — по нивам и болотам…

Я сплю ещё, но вижу и сквозь дрёму,
Как, стряхивая с крыльев сон ночной,
Огромный аист подлетает к дому,
Чтоб только поздороваться со мной.

И солнечный ручей, до дна просвечен,
Зовёт меня сверканьем голавлей,
И серые зайчата мне навстречу
Сбегаются с разбуженных полей.

Берёзы мне протягивают руки:
«Вставай, браток, дорога далека!..»
И просыпаюсь я при первом звуке
Потёкшего в подойник молока.

Но я усвоил правило такое:
Проснувшись дома или под кустом,
Сперва я вспоминаю всё плохое,
А самое хорошее — потом…

Друзья мои! Вы разбрелись по свету.
Как жаль, что вам со мною не идти!..
От вас сегодня даже писем нету, —
Наверное, они ещё в пути.

Но знаю я, что поздно или рано
Они придут в необходимый час…
И, просыпаясь, как это ни странно,
Враги мои, я вспомню и о вас.

Вы что-то на меня наклеветали,
Дурную обо мне пустив молву?..
Но это всё, как говорят, детали,
И как-нибудь я их переживу!

Да здравствует всё лучшее на свете —
Глаза друзей и трели певчих птах!
Да здравствует крутой дорожный ветер,
Растормошивший листья на кустах!

И я иду вперёд, не унывая.
Мне не даёт минуты горевать
Земля — моя большая кладовая,
Мой стол рабочий и кровать.

У нас с тобой ни дедушек, ни дядек,
Ни бабушек, ни тёток нет нигде…
Поедем-ка в Анисимово, Вадик,
Да поживем неделю на воде.

Уж больно здесь мы стали суетливы,
Охочи на никчемные слова…
Давай-ка молча проплывём заливы
Да навестим речные острова.

Насмотримся на чаек белопёрых,
Парящих над свинцовою Шексной,
Послушаем лягушек на озёрах.
И захлебнёмся этой тишиной…

Я тоже болен северною Русью —
Зовут меня лесные берега.
Она своей пронзительною грустью,
Быть может, нам особо дорога.

Она от доброты своей великой,
Не от излишеств — что сама растит —
Нас угостит в июле земляникой,
А в сентябре брусникой угостит.

Боровиков по осени нажарит
И не возьмёт за это ни рубля.
А ведь с какими муками рожает —
Не очень-то богатая земля!..

С её неголубыми небесами,
С её водой
Не вечно голубой
Мы встретимся по-доброму
И сами
Добрее станем, может быть, с тобой.

И в этой холодной избе,
Что с края села задремала,
Я сам предоставлен себе,
А это, ей-богу, немало.

Вот после рыбалки приду
Да скину одежду сырую,
В печурке огонь разведу,
Ухи наварю — и пирую.

И всё уже мне по плечу,
Никто и ничто не помеха.
Хочу — и до слёз хохочу,
Хочу — и рыдаю до смеха.

А что же мне радость скрывать?
За счастье считать неудачу?..
Ложусь в ледяную кровать,
Как мальчик обиженный, плачу.

В свидетели память зову.
Ах, был я наивен, как дети,
И мне не во сне — наяву
Всё виделось в розовом свете.

И я, молодой идиот
(А трезвая школа солдата?):
«О, как же мне в жизни везёт!» —
Так сладко я думал когда-то.

А может, и правда везло,
И нечего портить чернила?..
Ну ладно, болел тяжело,
Ну ладно, жена изменила.

Ну ладно, порой и друзья
Ко мне относились прохладно.
Ну ладно, жил в бедности я,
Подумаешь, тоже мне, ладно!

Нельзя ж убиваться, нельзя
Размазывать трудности эти…
Зато я какого язя
Сегодня поймал на рассвете:

Иду — по земле волочу.
А три краснопёрки в придачу?!
И снова до слёз хохочу,
И снова до хохота плачу.

И я тебя позабываю…
Я нить за нитью обрываю,
Которыми (о, что за бред —
Я сам себе боюсь признаться!)
Мы были связаны тринадцать,
Тринадцать самых лучших лет.

Вот нить суровой дружбы нашей.
Ну кто, тебя со мною знавший,
Хотя бы лишь подозревал,
Что сколько, мол, она ни вьётся,
Когда-нибудь да оборвётся?..
Но эту нить я оборвал!

А эта нить любви…
За годы
Она прошла огни и воды.
Казалось, ей вовек не сгнить,
Её не сжечь, не взять железу…
Но, душу до крови порезав,
Я оборвал и эту нить!

А это — просто нить привычек.
И я её без закавычек
Порвал.
Но вот опять она.
И снова боль превозмогая,
Порвал её.
Но вот другая,
Ещё,
Ещё одна
Видна…
Но я тебя позабываю,
Я нить за нитью обрываю.
Ещё,
Ещё,
Ещё одна…

Дочери Руте

С чем я только ни встречусь на свете, —
Всё понятным становится мне.
А чему это малые дети
Улыбаются часто во сне?

Правда, что же им может присниться?
Два-три дня — вот и всё их житьё.
Развесёлая птица-синица?
Так они не видали её!

Не видали её — ну откуда?
Ничего не слыхали о ней!..
Может, попросту снится им чудо,
То, которого нету чудней?

А быть может, — подумайте сами! —
Им смешно, что над ними, в траве
Папа с мамой стоят вверх ногами,
Ходит бабушка на голове?

Нет, я думаю, всё же не это.
Только, знаете, как не крути,
Никакого другого ответа
До сих пор не могу я найти.

И когда свою дочку качаю,
В полдень или порою ночной,
Я улыбку её замечаю,
Что-то вдруг происходит со мной.

У меня аж по самые уши
Раздвигаются краешки рта,
И вливаются в тело и в душу
Непонятная мне доброта.

Словно в луг окунулся я, в росный,
Словно детство вернулось ко мне…
Обнажая беззубые дёсны,
Улыбается дочка во сне.

Вся даль уже просвечена,
Ну где ж тут задремать?..
Вот мне вчерашним вечером
Письмо прислала мать.

Ей всё представь — до донышка,
Чтоб никаких пустот:
Как поживает жёнушка,
Как внученька растет?

Как сам я уму-разуму
И прочему учусь?..
И о себе в нём сказано:
«А я всё суечусь.

Забегалась, запарилась,
Ну, просто сбилась с ног.
Вообще совсем состарилась
Чего-то я, сынок…»

О, это утро раннее,
Бессонный мой рассвет!..
Пошли воспоминания
Тех стародавних лет,

Когда я в пору юности.
Хоть был уже не мал,
Ни горестей, ни трудностей
Её не понимал.

Как в те года давнишние
Был груб я — вот беда! —
И этим самым
Лишние
Ей прибавлял года.

И был не так внимателен
И просто нехорош.
А это каждой матери —
Ну прямо в сердце нож…

Сижу, чешу я темечко, —
Ну где же тут уснуть?..
Вернуть бы мне то времечко, —
Да как его вернуть?!

Чтоб статной и красивою
Вновь обернулась мать,
Отдать бы свою силу ей, —
Да как её отдать?!

Как сделать мне хоть что-нибудь,
Какой послать ответ?..

…А по земле и по небу
Всё ширится рассвет.