Архив стихотворений Николая Старшинова

Всё здесь буднично, скромно и просто.
Что ж так сердце забилось моё?..
Сам собор невеликого роста,
Неприметно вокруг и жильё.

Вон цыплята, пришедшие с клушей,
Возле входа затеяли спор…
Но послушай, послушай, послушай,
Что поведает старый собор.

Вот гудит он, как колокол вещий:
«Я века тут стою и смотрю,
Как Плещеево озеро плещет,
На волнах поднимая зарю;

Как над чернью далёкого бора
Просветлённые всходят струи,
Как горят куполами соборы —
Моложавые внуки мои.

С кем мне вспомнить минувшее? Не с кем!
Кто ровесников тут мне найдёт?..
Я дружину, ведомую Невским,
Провожал вот отсюда в поход.

Чтоб от русских земель угнетённых
Отвести и другую беду —
Разгромить наседавших тевтонов
На чудском размягчившемся льду.

Ну, а более близкие были?
Всё мне видится, будто вчера
Тут смолённые ботики плыли —
Удальцы молодого Петра.

Чтоб, препятствуя проискам вражьим,
За стеною лесов и болот
Встал на Балтике яростным стражем,
Грозным стражем России наш флот…

Светит память моя, не слабея,
И любовь не слабеет моя.
Потому-то сегодня тебе я
Говорю, ничего не тая.

Посмотри на взволнованный Трубеж,
На туманную пойму Нерли, —
Ты и сам беззаветно полюбишь
Красоту этой вечной земли.

И соборов высокие главы,
Что горят над твоей головой,
И с тобою поделятся славой,
Трудной славой своей вековой…»

Володе Бровцину, Саше Замятину

Ах, лесная речка Пудица —
Родниковая вода…
Не беда, что рыбка удится
В этой речке не всегда.

Там, за тихими заливами,
Заповедные края:
Ясный плёс,
Кувшинки с ивами,
Да ещё мои друзья…

Что ж, Володя, вдарим вёслами!
Вот попробуй-ка пойми:
Вроде нас считают взрослыми —
Мы становимся детьми.

От всего, что в детстве отняли, —
От берёзки золотой,
От песчаной этой отмели,
Ранним солнцем залитой,

От осинничка от частого,
Что дрожит на холоду,
От пескарика несчастного,
Что попался на уду…

Всё на свете позабудется —
Суета, долги, дела,
Лишь бы только речка Пудица
Всё вдоль бережка текла.

Да над землями покосными
Всё кружились ястреба,
Да стояла бы под соснами
Наша русская изба.

Словно здесь вторая родина
Мне открылась навсегда…

…Вот придёт письмо Володино,
И отправлюсь я туда.

Так празднично вокруг —
Ручей передо мной,
И лютиковый луг,
Слепящий желтизной,

И эти две сосны,
Парящие вдали…
За что же мне даны
Все милости земли?

Такое повидать —
Как в небо воспарить!..
За эту благодать
Кого благодарить?

За лютик луговой,
За робкий всплеск волны,
За то, что синевой
Глаза мои полны.

Что яростней огня
Уже горит кипрей
И что никто меня
Не встретит у дверей.

И, сколько ни зови,
Ответ не прозвучит.
Что сладко от любви,
Которая горчит…

Ни капли не прошу,
А лишь благодарю
За то, что я дышу,
Смотрю, пою, горю.

Это они когда-то
С материнскою лаской
Раненым солдатам
Делали перевязку.

Это они в ненастье
Мёрзли в траншеях дымных
И согревались наспех
Возле костров зимних.

Шили, стирали ночами,
Белые — не огрубели,
Это они качали
Дочь мою в колыбели.

Сколько работы было,
Самой необходимой!..
Только вам всё под силу,
Руки моей любимой.

Варваре Фроловне Фроловой

В жизни было сладко, было солоно,
Жизнь течёт, как в реченьке вода…
Ну-ка, запевай, Варвара Фроловна,
Как певала в прежние года.

Про свою Смоленщину просторную,
Да про голубое море льна,
Да про то, как в ту годину чёрную
На неё нагрянула война…

Вспомни, как, в победу нашу веруя,
Ты сама вошла в солдатский строй,
Как надела ты шинельку серую, —
Вот и стала нашею сестрой…

Помнишь лес, шрапнелью изувеченный,
Взрытые лопатами луга…
Как мы отходили днём, а к вечеру
Заново бросались на врага.

Крепко мы друг друга колошматили!..
Ну а ты — когда свезут в санбат! —
Как младенцев пеленают матери,
Бинтовала раненых солдат.

С нами шла, качаясь от усталости,
День и ночь, и снова — день и ночь…
И, бывало, плакала от жалости,
Если не могла ничем помочь.

Эти годы не напрасно прожиты…
И теперь за праздничным столом
В светлый День Победы нашей что же ты
Не заводишь песню о былом?..

В жизни было сладко, было солоно,
Жизнь — она как реченька течёт…
Ты прими от нас, Варвара Фроловна,
И поклон сердечный, и почёт.

Я целый день слонялся в дюнах,
На вольном берегу морском.
И свежий ветер, с моря дунув,
Швырял в лицо моё песком.

Он в ярости по небосводу
Гнал кучевые облака
И тоннами ворочал воду
И горы белого песка.

И море, занятое делом,
Бывало всяким и любым —
Багровым, синим, чёрным, белым
И розовато-голубым.

Оно раскачивало шхуны,
Водой окатывало мол.
Оно работало, как вол,
И тыщи волн швыряло в дюны.

Лишь я блуждал без всякой цели —
Куда, зачем и чем влеком?..
И ветер за моё безделье
Весь день швырял в меня песком.

Георгию Семёнову

Как всё живое, ты ранима.
Ты беззащитней каждый год…
И вздрогнет мирная равнина,
Когда промчится самолёт.

Пугаясь грохота и гари —
От муравья до старых пней, —
Притихнут все земные твари
И всё растущее на ней.

И ландыш, побледнев, наклонит
Пониже цветик свой в лесу
И вдруг не вовремя уронит
Со стебля капельку-росу.

И хоть неробкого десятка,
И хоть своя, в своём селе,
Умолкнет ласточка-касатка
И в страхе бросится к земле.

И на реке, по всей округе,
Меж тёмных зарослей куги,
От рыб, метнувшихся в испуге,
Займутся нервные круги.

И, тишине уже не веря,
Ежиха фыркнет на ежат…
А так всего-то скрипнут двери
И стёкла в доме задрожат.

Не свой (но разве ты чужой? —
Бессмысленный вопрос!)
Какой же ты разбойник, Джой,
Соседский милый пёс!

Ты уплетаешь колбасу
С таким восторгом… Но
Тебе, породистому псу,
Степенным быть должно.

А ты… Ну как тебе не лень
Вести одну игру —
Слоняться без толку весь день
По нашему двору?

И вырван клок в твоей шерсти,
И глаз подбит — синяк…
Ах, Джой, нельзя себя вести
Дурнее всех дворняг!

Я вроде холоден и сед,
Ты — юностью согрет.
Но я открою, мой сосед,
Тебе один секрет.

И мне позор, и мне позор:
Ведь и в свои лета
Я в этикете до сих пор
Не смыслю ни черта.

И всё спешу, и всё бегу,
Хоть в этом смысла нет.
Остепениться не могу
Уже на склоне лет…

Конечно, глаз мой не подбит,
Не оцарапан нос.
Но тоже мелочных обид
Не помню, славный пёс.

И никакою от тебя
Не отделён межой.
И рад приветствовать, любя
Тебя, разбойник Джой!..

Марату Тарасову

За окнами экспресса,
Куда ни бросишь взор, —
Сплошное царство леса
И голубых озёр.

И в тихом царстве этом,
Где всё вода вокруг,
Живёт анахоретом
Мой институтский друг.

То предаваясь лени,
А то — труду в тиши,
Живёт в таком селенье,
Где ровно три души.

Ничем не приневолит
Себя мой мил дружок.
С утра дровец наколет
Да выкосит лужок.

С соседом посудачит,
Оградку укрепит.
Захочет — порыбачит
Или весь день проспит…

Зато до поздней ночи,
А то и до утра
Бегут узоры строчек
Из-под его пера.

А в них — седые скалы
И птичьи голоса,
Озёра Калевалы,
Болота и леса.

Глядишь, уже светает,
А друг мой всё мечтает.

Раскроет фолианты
И при огне свечи
С великой тенью Данте
Беседует в ночи…

Карельская берёза
Трепещет за окном…
Поэзия и проза
Живут и дружат в нём.

А он всегда спокоен,
Вовек не мельтешит,
Не то чтоб складно скроен,
Зато уж крепко сшит.

Рассветами обласкан
И тишиной умыт.
И перед ним, как сказка,
Ниг-озеро шумит.

… За окнами озёра
Мелькают на ходу.
И, значит, очень скоро
Я с поезда сойду.

Сойду на зелень луга,
Пройдусь я по нему,
Увижу мила друга
И крепко обниму.

С той немыслимой поры
Годы рысью пробежали…
Отпылали те костры,
У которых мы лежали.

И окоп, спасавший нас,
Но израненный врагами,
Засыпало сорок раз
То листвою, то снегами.

От берёз ему светло,
Благодарен он берёзам.
Ведь его и солнцем жгло,
И тиранило морозом.

Размывало силой вод,
Прорывавшихся с болотца…
Только он ещё живёт —
Не сдаётся, не сдаётся!

Он ещё живёт войной,
Той великой и проклятой,
Как на память вырыт мной
Малой шанцевой лопатой.

Видно, чего-то мы перемудрили,
Стали чего-то не понимать.
Всё покоряли тебя — не покорили,
Как же такое — родную мать!

И не за эти ли притязанья,
И не за этот ли вздорный нрав
Ты посылаешь нам в наказанье,
Деток зарвавшихся покарав,

То разрушительнейшие сели,
То суховеи, острей, чем нож,
То небывалым ещё доселе
Землетрясением как тряхнёшь!

Разве забыли мы, что мы были,
Были и есть у тебя в долгу?..
Я вот от грохота и от пыли
Каждой весною в леса бегу.

И от мышиной возни позорной,
От обстановки сверхделовой…
Я умываюсь водой озёрной
И упиваюсь водой ключевой.

Всё, что завистливо и спесиво,
Ты меня учишь не принимать…
Вот и поклон тебе, и — спасибо,
Слышишь, спасибо, природа-мать.

Другу-пулемётчику Павлину Владимировичу Малинову

1

Смыта гарь, перекопана копоть,
Улетучился въедливый дым…
Здесь пришлось нам когда-то протопать
С пулемётом своим боевым.

От разбитых предместий Калуги
Мы рванулись в смоленскую даль…
Где — в турбине, станке или плуге —
И поныне звенит его сталь?..

Сколько раз она шла в переплавку,
Износившись уже до конца!..
Но ещё не уходят в отставку
Рассолдатские наши сердца.

Видно, прочен характер их, прочен —
Так у нас закалились они
В те прошитые пулями ночи,
В те шрапнелью пробитые дни.

И сегодня мы слышим с тобою —
Хоть и сами того не хотим —
Отголоски последнего боя,
Дней окопных моих побратим!

2

Я знаю, друг мой, ты придешь на помощь,
Когда нависнет надо мной беда.
И мне – уже в который раз! – напомнишь:
«А ведь бывало хуже… А тогда…

…По буераку, все по буераку
Мы тащим пулемет березняком.
И вот еще мгновенье, и – в атаку,
А значит, и прикладом, и штыком.

В дыму, в грязи, в крови – какая смелость!
Как будто нам и нечем дорожить?..
Нет, все, что в восемнадцать лет имелось,
Хотело жить, ну так хотело жить!..

Дымилось и гремело поле боя,
И пламя пожирало все вокруг…
…А вот сегодня мы сидим с тобою…»

Я понимаю это, добрый друг.

А ты, сорока-белобока,
На миг оставив суету,
Сидишь, задумавшись глубоко,
На облетающем кусту.

Что впереди? Дожди, и стужи,
И вереницы скудных дней.
И что ни день, то будет хуже —
Всё холодней и голодней.

Но ты не можешь и не хочешь
В унынье жить малый срок,
И вот уже во всю стрекочешь
И всё бойчее — прыг да скок!

Пусть завтра, словно в преисподней,
Весь белый свет охватит дрожь,
Но ведь сегодня, ведь сегодня
Мир замечательно хорош!..

Я приеду на трамвае со звоном.
В.Ведякин

Эти годы — как в сиреневом дыму,
Как в черёмуховом — детские лета…
Я и сам не понимаю — почему,
Но во мне жила нелепая мечта.

А хотелось мне тогда сильней всего —
Мол, надейся, мол, давай не унывай! —
Чтобы в наше неприметное село
Из Москвы самой пустили бы трамвай!

Чтобы мчался он, врываясь в тёмный бор
И почтенно огибая зеленя,
Непременно — словно конь, во весь опор,
Обязательно — заливисто звеня.

Чтоб, распугивая уток и курей,
Громыхал он, краснобок и неуклюж,
Всё быстрее, всё быстрее, всё быстрей
Меж белеющих садов и синих луж!..

Я тут с каждою берёзкою знаком,
Тут со мной знакома каждая ветла…
А трамвай всё заливался бы звонком,
Пролетая от села и до села.

И не знаю я — с чего бы это мне
Так хотелось — не во сне, а наяву —
Утром въехать не на белом скакуне —
На трамвае громыхающем в Москву…

Ну, казалось бы — тщета и суета,
Ну, казолось бы — ни сердцу, ни уму…
Но жила во мне такая вот мечта,
Я и сам не понимаю — почему.

Дни пошли на прибыль мало-мальски,
Небо посветлело по-февральски,
Словно по-весеннему дыша.
С первыми капелями отмокнув,
Солнце засверкало в наших окнах.
Просветлела и моя душа.

Ну а ты не радуешь улыбкой,
Делаешь ошибку за ошибкой,
Никого за это не виня.
А в ответ на добрые советы
Говоришь: «Ну ясно, вы — поэты,
А чего вам нужно от меня?»

Снег и синеват, и фиолетов…
И, уже запутавшись в советах,
Как на крыльях, я к тебе лечу.
Чтобы ты пореже ошибалась,
Чтобы ты почаще улыбалась —
Вот чего я, милая, хочу.

Всё заметнее предательская проседь,
Ну ещё чуть-чуть помаюсь — и готов…
Ах, когда бы мне годков пятнадцать сбросить
Со своих — уже не маленьких! — счетов.

Мне и нынче по плечу любое дело,
Я — совсем ещё здоровый инвалид.
И душа моя не старится, а тело
Потихоньку-полегоньку барахлит.

Я, конечно, знаю — все меня осудят,
Но и всё-таки открыто говорю:
«Лучше не было, и нету, и не будет
Этой женщины, что я боготворю!»

Вот идёт она, как сосенка прямая,
Вот проходит возле сердца моего.
И смотрю я, всё на свете понимая
И совсем не понимая ничего…