Архив стихотворений Николая Оцупа

Истинное в мире
Дорого и свято:
Шестьдесят четыре
Маленьких квадрата.

Выстроены гномы,
Короли и туры.
Издавна знакомы
Тонкие фигуры.

Деревянным детям
Мысли и забавы
Мы места разметим
На квадратах славы.

Пусть один другого
С маленькой арены
Снимет, но толково —
В танце перемены.

Радостно и чудно
Видеть воплощенье
Мысли обоюдной
В жизни и движенье.

Вы не видали глаз удава —
Огонь, порыв и чистота.
У них зеленая отрава
И поперечная черта.

В них зов ножей, в них тяга ада,
И раз один взглянув туда,
Вы очарованного взгляда
Не оторвете никогда.

Они соперников не знают.
В них замирающий порок.
Вам иглы тонкие пронзают
Открытый в ужасе зрачок.

Канатов крепче эти нити,
Безумья глубже это дно,
Но ближе, ближе загляните —
Вернуться вам не суждено.

Я сталь. Души закрыта дверца,
Но проклинаю день и час,
Когда удав в глаза и сердце
Вопьет уколы острых глаз.

1. Царское Село

В невнятном свете фонаря,
Стекло и воздух серебря,
Снежинки вьются. Очень чисто
Дорожка убрана. Скамья
И бледный профиль гимназиста.

Odi profanum… Это я.

Не помню первого свиданья,
Но помню эту тишину,
О, первый холод мирозданья,
О, пробуждение в плену!

Дух, отделенный от вселенной,
От всех неисчислимых лет,
Быть может, ты увидишь Свет
Живой, и ровный, и нетленный.
Но каждый здесь летящий час
Не может не иметь значенья,
Иль этой жизни впечатленья
Без цели утомляют нас?

О если бы еще до срока
Все прояснилось, как порой
Туманный полдень над водой —
Все до конца и до истока:
И времени поспешный бег,
И жизни опыт неустанный…
Стеклянным светом осиянный,
Бесшумно пролетает снег.

* * *

Над всем, что есть, над каждой щелью,
Над каждым камнем чуть слышна,
Чуть зрима ранняя весна.
Сады готовы к новоселью
Летящих издали грачей.
В снегу дорогой потаенной
К вокзалу крадется ручей,
Карета золотой короной
Блеснула вдоль оранжерей.

Какая грязная дорога!

Из-за угла, не торопясь,
Знакомый всем великий князь
Идет в предшествии бульдога.
За ними сыщик, он немного
Отстал, и рыжеватый плюш,
И даже глазки под очками
Забиты блеском синих луж.

Ошейник с медными шипами
Городового бросил в дрожь —
Увидев мужика с дровами,
Не скажет он: «Куда ты прешь?»
И незачем — вожжа тугая
Уже сдержала битюга,
Мотнулись уши и дуга;
Себя от луж оберегая,
Прошел сторонкой сапожок,
И палец тронул козырек.

Светло на улице, в канале
И на дворцовых куполах,
Но там, где, скрытая в ветвях,
Стоит скамья на пьедестале, —
Лучи не тронули кудрей
И отдыхающей ладони
Поэта. Как страна теней,
Как сон, как мир потусторонний,
Невнятны ветви и лицей.

Как будто легкую беспечность
И роскошь Царского Села
Здесь навсегда пересекла
Иной стихии бесконечность.

* * *

Карьером! Стоя на седле,
За здравие! Единым духом.
Уже бутылки на земле,
Карьером! У коня под брюхом.
С земли пятак на всем скаку,
Кинжал качнулся на боку.

Другой в погоню. Оба рядом.
Два человека, два коня,
И выстрел. Это, оттеня
Тяжелого дворца фасадом,
Мерцает солнце. Стремена
Блеснули возле галуна.
Упал. И снова в летнем свете
Пыль заклубилась. Это третий.
Скорей, скорей! Ведь тот зовет
(Считается, что ранен тот).

Всё ближе, ближе, как замечу?
Без остановки, без толчка,
С налету, с воздуха рука,
С земли рука руке навстречу,
И конь пришпоренный несет
Двоих, не замедляя хода,
И цепь городовых у входа
Дает дорогу, и «ура»,
И эхо, чище серебра.

И вновь казак, как кошка ловкий,
Летит с веселием в лице,
И панорама джигитовки
Все оживленней. На крыльце
За императором движенье
Плюмажей, шапок, эполет…

Ночь. Ветер. Немана теченье,
И часового силуэт.
И повелительней, и глуше,
Чем трубы мирных трубачей,
Гортанный грохот батарей
Гудит. И стонущие души
В дыму и пламени скользят,
Как грешники кругами ада,
За тенью тень, за рядом ряд,
И длится, длится канонада.

Как эти дни запечатлеть
И как перехватить паденье?
Не может в воздухе висеть
Такая тяжесть… Наслоенье
Веков, исчезни; Третий Рим,
Эпоха цезарей, исчезни!

Сквозь медленный и плотный дым
Все тягостней и бесполезней
Мерцает Царское Село.

С полей унылых донесло
Проклятия. И без слиянья
Лежат в покое неживом
Дворец, аллеи, изваянья,
И дым, растущий день за днем.

* * *

Предчувствуя еще в прихожей
Свои же строки, в кабинет,
На сумрак Рембрандта похожий,
О, не последний ли поэт
Вносил с собой и шорох сада
Екатеринина, и страх
Бесцветной жизни. Ты, Эллада,
В его слабеющих мечтах
Ты к нашей жизни приближалась
Так часто. Дивная усталость
Перегруженной тишины.
Где Анненский? И где просторы,
В которых он искал опоры?

Как страшно мы утомлены.

2. Проблески

Сквозь ураганный огонь батарей
Я вижу башни Илиона.
Снова странствует Эней.
Когда же нежная Дидона,
Не сводя влюбленных глаз
С печального лица героя,
Услышит горестный рассказ;
Пала великая Троя.

Пылает деревянный конь,
Стены дворца пылают,
Сыны Европы на огонь
Идут и погибают.

Где же победа? Не пойму —
Только, после боя,
Плачут голоса в дыму:
Пала великая Троя.

С горстью последних кораблей,
Еще уцелевших на причале,
Последний из рода троянских царей,
Сын Венеры, бежит Эней
К далеким берегам Италии.

Но ищет его царица богов,
Разрушительница Илиона,
И ветры летят на легкий зов,
Терзая синее лоно.

Разбито последнее весло,
И, слышите, над нами
Троянского паруса крыло
Разодрано штыками.

Когда бы смели видеть мы
Сквозь этот дым и пену,
Что флот из ада и зимы
Причалил к Карфагену.

И после долгих вечеров
В плену у ласковой царицы
Энея длинные ресницы
Дрогнули у берегов
Италии. Моля богов,
Послушай, как летят века,
И ты увидишь над волнами
Выю чудовищного быка,
Овитую тонкими руками.

Европа, светлых твоих волос
Почти печальных дуновений,
Этой улыбки, полной слез,
Этой игры луча и теней
Не забыть Энею никогда:
Отражает зеленая вода
Не берег пологий,
Но глаза, прикрытые рукой,
И плечи, слабее пены морской.

А дальше горные отроги,
И голос музы, и покой
Вечернего Архипелага.
Нос корабля за той скалой
Мелькнул, но я не вижу флага.

Кто-то в одежде рыбака
На берег поглядел, бледнея, —
Близятся издалека
На фоне паруса рука,
И лоб, и плечи Одиссея.

Разве не к твоим ногам
Пала великая Троя?
Эриннии по твоим следам
Летели, волны зовя и строя.
Увы, Улисс, не год один,
А сколько лет в дожде и мраке
Не видел ты своей Итаки
И славы будущих Афин?

И ты, Эней. О, сколько бед!
Уже слабеешь ты, не зная,
Что будет Рим. Но соль морская —
Храни ее как амулет

Италии. В могиле ветка
Темного лавра с тобой уснет
И Виргилий песни назовет
Именем царя и предка.

Стихает грохот батарей,
И листья северного клена,
Слышишь, шумят о жизни твоей
О славной гибели Илиона.

3. Двадцатый год

Собака воет о кобыле,
Которая упала в снег.
Дождался мрака человек,
Конину тайно поделили.
Мелькнул один под фонарем,
На саночки — и в ночь бегом.

Пришли другие, посмелее:
«А ну-ка, не спеша рубнем,
Да ты по брюху, не по шее!»
Похрустывали позвонки.
Трепля горячие куски,
Визжали до утра собаки,

Им милицейские свистки
И пули вторили во мраке.

4. Мираж

Теряя над собой права,
Во власти музыки и лести
(Три очень медленных и два
Коротких, и застынь на месте),
Она по кругу проплыла
Без напряженья, без улыбки,
За ней следили зеркала,
И эта публика, и скрипки.
А шелк скрывал и рисовал
И тело легкое, и ногу,
И разгорался понемногу
Лица рассеянный овал.

Такой тебя я полюбил.
Сквозь звуки танго прохрипела
Судьба, одна из тех сивилл,
Которым грозная капелла
Сикстинская дала приют.

Ты помнишь ли Последний суд?
Земли значенье роковое
В сиянии таких картин
Запечатлели только двое.
Аид восстановил один
И вышел дивными кругами
К любви, владеющей звездами.
И так нарисовал второй
Последний час земного лона,
Что валкую ладью Харона
Мы ощутили под собой.

* * *

Как зимний воздух весела,
Среди дневной неразберихи,
Мой друг, устраивай дела
У шляпницы и у портнихи.
А ночью непонятный страх
Напомнит иногда о тайнах,
И ты расплачешься в мирах
Звездоочитых и бескрайных.
И потревоженный супруг
Воды нальет и спросит: «Что ты?»
И, тяжелея от дремоты.
Утихнешь ты. Усни, мой друг.

* * *

Фонарь горит. Куда мы едем?
Не то козлом, не то медведем
Стоит короткая сосна,
В тяжелый снег облачена.
Над желто-синими снегами
И над санями небеса
Летят холодными кругами
Чудовищного колеса.

То шапку теплую заденет
Огромной спицей, и нырнет
Душа, но путь ее изменит
Саней пологий поворот,
То лошадь очень крупной рысью
Несется на гору, и ты
Смеешься мне из темноты
И муфту поднимаешь лисью.

И все тобой озарено,
Когда с серебряного склона
Мерцает наконец окно
На силуэте пансиона.

* * *

Любовь. Не надо о любви
Писать умильными стихами,
Своими бледными руками
Ты сердце темное сдави
И думай так, о чем-нибудь,
И дай в Глаза твои взглянуть.
О, губы на холодной шее,
На длинных пальцах, на груди.
Ты все бледнее и нежнее.
«Я засыпаю. Уходи».

А по утрам скользили лыжи
С крутого склона. Теплый шарф
По ветру бился шерстью рыжей,
И, ветку на лету сорвав,
Взлетая на трамплин покатый,
Внизу я видел: провожатый
Тебя старательно ведет,
И от усердия и ветра
Чуть-чуть приоткрывая рот,
Ты слушаешь советы метра.

* * *

Песок рассыпан на крылечке,
Чтоб сапожок высокий твой
Не поскользнулся. Ты у печки,
И в каждой капле снеговой,
Которая блестит, стекая
По свитеру, по волосам, —
Слиянье чувств и панорам,
Миниатюра подвижная:

То уменьшенное окно
И кружка, менее облатки,
То, как платочек, кимоно,
То печка и на ней перчатки
Малюсенькие, сколько пар?
Их заволакивает пар.

И те же капли заключают
Любви растаявшие дни,
И сердце грустное они
В разлуке близкой уличают.

* * *

Казалось, что любви другой
Я в этой жизни не узнаю,
Казалось — ангел за тобой.
Я был наивен, не скрываю.
Любовь исчезла. Отчего?
Мираж. Что может быть невинней —
Блеснул, обжег и нет его.
Я обманулся. Я — в пустыне.

5. Италия

Флоренция, кривым путем
Доныне Арно день за днем
Бежит и дивно зеленеет,
Нежней лилейных лепестков
На Аппенинах вечереет,
А утро легче вечеров.

Но как душа бросает тело,
Так небывалое — от крыш,
От гор, от улиц отлетело,
Ты не живешь, а так — лежишь,
Мечтая о себе самой,
Не о теперешней, о той.

Пускай звенит струя фонтана
Над дальним сумраком церквей —
Здесь я не выйду из тумана,
Из дыма бедствий и страстей.

* * *

Глаза сурово опустив,
Все чаще я хожу в молчанье
Меж кипарисов и олив
Благоухающей Кампаньи.
Нет, невозможно без Тебя,
Невыносимо, невозможно!
Я камнем сделаюсь, скорбя.

Нет, в этой жизни, злой и сложной,
Ни смысла, ни просвета нет.
Ничтожен опыт этих лет!
Ничтожна страсть моя былая!
Все, все ничтожно, все как пыль —
И Рим, и русские пожары,
И мириады звездных миль —
Мир новый, будущий и старый,
Как пыль, ничтожны без Тебя.

Услышь меня, я жду Тебя!
Под этим небом, слишком чистым,
Я вспоминаю, чуть живой,
Как царскосельским гимназистом
Я смутно видел над собой —
Свет фонаря и Свет вселенной,
Теперь я вижу хаос пенный,
Я слышу голос над кормой:
«И ты, Эней, о сколько бед!
Уже слабеешь ты, не зная,
Что будет Рим». Но где же Свет?

Когда столица водяная
Фонтаны спутала с дождем
И, перепонки разминая,
Доволен зонтик — водоем,
Теряя связь привычных линий,
На миг, по замыслу Бернини,
Связует воду, небеса
И каменные чудеса.
Струя волнуется и плещет,
Тритоны голые трубят,
Трезубец над водой подъят,
И Рим ликует и трепещет.

Но дождь кончается, и вот
Выходит мир из океана,
И голос каждого фонтана
Опять по-своему поет.
Как плач ребенка отдаленный,
Как дребезжание стекла,
Как еле слышный плеск весла —
Струя на площади Навоны.
Но грозен Тревии каскад,
И тонущих глухие стоны
В дрожащем воздухе звучат.

* * *

Полнеба в куполах и звездах,
На прошлое мое с холмов
Необычайный льется воздух,
Мир сотрясая до основ.
Ночной лазурью еле-еле
По стенам вспыхивают щели.

Не так ли и во мне самом
Сейчас какой-то свет счастливый
Скользит блуждающим лучом.
О, Смысла первые прорывы!

Душа раскрыта — небосклон
Спускается на Капитолий, —
От темной и случайной доли
Я, кажется, освобожден.

Летит земля, необозрима,
Чудовищна и так мала,
А сердце в самом сердце Рима
Стучит. Не скрипнула пила;
Блеснув годичными слоями,
Не рухнул жизни крепкий ствол,
Но то явилось пред глазами,
К чему я, заблуждаясь, шел.

6. Встреча

Это не волны ли реют, не стаи ль
Чаек из самых последних глубин:
«Слушай, Израиль,
Бог Наш,
Бог Един!»

В каком-то еще небывалом величье,
Дыханьем своим пригнетая века,
Глядит на живое: звериное, птичье,
И даже малейшего знает жука.

Но главное дело Свое выделяя
Из всех, миллионы мильонов людей
От века до века, от края до края
С какою целью, не нашей, Своей.

Как волны, как самые мелкие ряби,
Подъемлет, толкает, друг к другу гнетет
И гневом карает свой нежный, свой рабий,
Священной печалью богатый народ…

От края до края, от века до века
Среди миллионов таких же, как я,
Я вижу сегодня почти человека,
Устную совесть всего бытия.

Вся жизнь, изнывающая без ответа,
Все твари несчетные, все до одной,
Молили о Нем, и пришел Он из Света,
Из Отчего лона, из жизни иной.

Сначала неузнанный, ныне забвенный —
Ты смертью не умер еще, не погас:
В ненастье, и холод, и сумрак вселенной
Безмолвный и бледный Ты входишь сейчас.

Как прежнему счастью, еще дорогому,
Мы верим Тебе и не верим, прости!
И все же, не правда ли, к Отчему дому
Ты даже таким помогаешь идти.

Миражи и проблески — только предтечи
Того, что сегодня случилось со мной:
С Тобой на земле неожиданной встречи
В суровой и нищей ночи мировой.

I. «Итальянец, который слагал…»

Итальянец, который слагал
Эту музыку, эту канцону,—
Ты, должно быть, о смерти мечтал:
Я узнал по минорному тону
Черный вечер и мрачный канал.

Нет, канцоны значенье двойное,
Звук светлеет — в ликующем строе
Брезжат: гондола в лунном столбе
И сиянье, которое двое,
Как один, заключают в себе.

II. «Я так мечтал о перерыве…»

Я так мечтал о перерыве,
Но мчится время все скорей.
Лишь ты, любовь моя, ленивей
Летящих дней.

Волны не видно из-за льдины,
Плывущей медленно ребром.
Неясны вещи за стеклом
Ночной витрины:

И времени поспешный страх
Преображен в твоем сияньи,
Как пыль обоза в облаках
Кампаньи.

III. «О жизни увы! жестокой…»

О жизни увы! жестокой,
Как никогда в веках,
Я думал в ночи глубокой.
И ты в моих руках

Протяжно застонала,
Как будто в царстве сна,
Печальная весна,
Мой холод ты узнала.

IV. «Уже в корзины жестяные…»

Уже в корзины жестяные
Метельщик собирает сор.
Слабеют огоньки цветные
И неба ширится простор.

Сегодня в этом переходе
К сиянию — ночных теней
Есть что-то чувственное, вроде
Улыбки, милая, твоей!

Как будто в сумрака сожженье
Над очень бледной мостовой
Твоих очей изнеможенье
Вмешалось дивной синевой.

V. «На солнце сквозь опущенные веки…»

На солнце сквозь опущенные веки
Просвечивает розовая кровь.
К печали сердце приготовь,
Я полюбил тебя навеки.

И если мир исчезнет для меня,
Твоими летними очами
Я заменю и море с парусами,
И небо из лазури и огня.

Какой то трепет еле уследимый,
Ты миру и сейчас передаешь,
И даже воздух на тебя похож —
Такой же светлый и необходимый.

VI. «В молчанье возглас петуха…»

В молчанье возглас петуха —
Сквозь тягостную ночь
Заря — подальше от греха —
Мне в темноте не в мочь.

Душе на волю хочется
Ночами — что ж пора?
Душа бесплодно мечется,
Как за стеной ветра.

Светает — проблески в окне,
И, бледный ангел мой,
Услышав утро над собой,
Ты улыбаешься во сне.

VII. «Светает. Солнце озарило…»

Светает. Солнце озарило
Видения души моей,
Но все что в сумраке пленило,
Не стало меньше и бедней.

В час утренний и до рассвета
Почти нездешней тишиной
Впервые жизнь моя одета.
Ты и незримая со мной —

Не тень томящая ночами,
Не ослепляющий кумир, —
Живая, бледная, с очами
Печальными как Божий мир.

Мой друг, подумай: за стеной,
Должно быть холод ледяной,
И стынут руки на соломе,
И кашель ветром отнесло,
И люстра блещет тяжело
За шторами в публичном доме.

Мой друг, неправда ли, тюрьма —
Ее засовы и решетки —
Прочнее счастья? Без ума,
Как алкоголик после водки,
Влюбляясь где-то мы парим,
И нежность нас оберегает,
Но мир дыханием своим
Непрочный полог разъедает.

Как редко побеждаем мы,
Как горько плачем уступая,
Но яд — сильнее сулемы —
От исчезающего рая
Не оставляет и следа.

И только — если череда
Блаженно-смутных обольщений
Истает дымом, — лишь тогда,
Лишь в холоде опустошений,
Лишь там где ничего не жаль,
Забрезжит нам любовь иная,
Венцом из света окружая
Земли просторную печаль.

Звучит canzona napoletana,
Мигнул маяк и вот исчез.
Любовь Изольды и Тристана
Не опечалит таких небес.
На улицах мощеных лавой
Прилежные ослы кричат,
По стенам вьется виноград,
И вам покажутся забавой
И над Везувием дымок
И тот в таверне уголок.
Толкнули стол, ножи схватили
Как будто в опере, — но вот
Убитого плащом накрыли
И Русинелла слезы льет.

Тяжелым кружевом балкона
Увито каждое окно,
В горбатых улицах темно.
Все удивительней канцона,
И море падает в ответ,
Нарядный берег ударяя.
Прозрачность эта голубая
И Капри острый силуэт
Сродни канцоне. Отчего ж —
Меня пронизывает дрожь?

Нет, ничему душа не рада —
Блистательные берега
И неба легкая дуга
Придавлены Вратами Ада.
Я слышу как огонь ревет:
Везувий слабо озаренный —
Конечно только дымоход
Той безысходной накаленной
И вечной смерти. Словно тушь
Ночь зачернит глухие зданья, И
будут явственны рыданья
Навеки осужденных душ.

Все ближе ко мне могила,
Все дальше начало пути.
Как часто душа просила
До срока с земли сойти.

Но бурно она влекома
По черным полям земным,
И вдруг я увидел Рим
И вздрогнул и понял: Roma!

Планета среди городов,
Спасительными лучами
Целил он меня ночами.
И тени его куполов,

И сумрак глубоких пробоин,
И стебли летучих колонн
Твердили: ты будешь спасен,
Ты будешь как мы спокоен».

Какой то прозрачный дым,
Которому нет названья,
Такие давал очертанья
Печальным мечтам моим,

Что мир неожиданно светел
Раскрылся душе моей,
И в мире тебя я встретил.
На дне твоих очей

Отныне моя свобода,
И к дальней и вечной стране
Не надо искать перехода,
Когда неземное во мне.

Опять поля и длинные туманы,
И в мокром ветре тощий березняк,
В зеленых лужах глинистый большак
И, через речку, мостик деревянный.

Среди необычайной тишины
Пронзительные хлюпают подковы.
Замшелые зевают валуны,
Подумай-ка: период ледниковый.

Вот, пролетев из невысокой ржи
Сквозь ветерка небыстрые движенья,
Прилипли к небу камешки-стрижи
Противу всех законов притяженья.

Вот пахарь, уменьшаясь постепенно,
Вдали, как птица, …………… поёт.
И кляча перешла на небосвод,
А за крутым холмом — конец вселенной.

Лежат в прозрачном сентябре
Дома и тротуары,
И тихо тает на дворе
Цыганский звон гитары.

Дома и тротуары,
Сиянье в равнодушных днях
Цыганский звон гитары
О зное, о полях.

Сиянье в равнодушных днях,
Мы разлюбили оба.
О зное, о полях
И о любви до гроба.

Мы разлюбили оба,
Я ухожу, прощай,
И о любви до гроба,
Мой друг не забывай.

Я ухожу, прощай,
Чуть серебрится иней,
Мой друг, не забывай
Любовь и степь и купол синий.

Чуть серебрится иней
И тает на дворе.
Любовь и степь и купол синий
Лежат в прозрачном сентябре.

Ширится луна сырая,
За шлагбаумом скрип телег,
Крышу рыжего сарая
Придавил тяжелый снег.

У платформы станционной
Двадцать два ломовика.
Привезли трески соленой
С песнями из городка.

Там живет рыбачка Эдит
С милым и простым лицом.
Муж на буэре уедет —
Тень качнется под окном.

Лес гудит, в сосновом доме
Дверь запела. Два часа.
Разметалась на соломе
Темно-рыжая коса.

Скоро у Невы широкой
Плечи Анны целовать,
О рыбачке светлоокой
Благодарно забывать.

Тките медленнее, пряхи,
О любви далеких стран!
В храме, черные монахи,
Был зарезан Дон-Жуан.

Тело опустили в море,
Теплый ветер зашумел,
Странный миф о Командоре
Эту землю облетел.

Мстительное привиденье
Снова жертву стережет,
Сердцу шепнет подозренье,
Нож ревнивцу подает.

* * *

На сребристом океане
Узкий Ледяной Топор.
На мысу в густом тумане
Снег шипит, трещит костер.

Лосось оплывает мрежи,
Ждет лисицу западня,
Север спит в дохе медвежьей,
Кто-то ходит у огня.

Наклонился, пробуждает
Дремлющего рыбака,
Каменную длань встречает
Сонная его рука.

«Скоро звезды перестанут
Мне дорогу освещать,
Просыпайся, ты обманут…» —
«Отвяжись…»

«Что же, спи, сомненье старит,
Сини очи рыбака,
А жена ему подарит
Черноглазого щенка».

«Полно, Эдит не такая!» —
И в затылке почесал.
Крепкий воздух рассекая,
Мерзлый парус застучал.

Дует ветер из Севильи
В Ледовитый океан.
Спит любовница в бессильи,
Встал зевая Дон-Жуан.

На стекле заиндевелом
Разрастается заря,
Полумрак над милым телом,
Память сняла якоря,

И любовник вдохновенный
Прямо в прошлое глядит:
На другом конце вселенной
Море теплое шумит —

Там волна его качала
Бездыханного — и вот
Снова жизнь, и все сначала,
И любовь в груди растет.

* * *

«Эдит, ветер завывает,
Эдит, кто-то к нам идет!»
Длань вожатый простирает,
Дверь томительно поет.

Заскрипела половица,
Дышат дегтем сапоги…
«Сударь, стоило трудиться,
Под глазами то круги».

У кровати два стакана.
«То-то! подпевал вином!» —
И, взглянув на Дон-Жуана,
Замахнулся топором.

Прокричал петух трикраты,
Ветер за окном вздохнул,
Дрогнул каменный вожатый,
В белом утре потонул.

Солнцем залилась лачуга,
Брызнул резвый лай собак,
Посмотрели друг на друга.
Усмехается рыбак:

«Вижу, человек столичный.
Эдит, повезло тебе.
Что же, сударь: дом кирпичный
Не ровня простой избе.

Увози свою голубку!»
Рыжекудрая жена
С пола подбирает юбку,
Плечи рдеют: смущена

Эдит странным приговором,
Мрачен Дон-Жуан… Туман.
Над сияющим Босфором
Прожужжал аэроплан.

Гор расколотое чрево,
Океанов темный вой,
Это бомба в Сараево
Разорвала шар земной.

И в пространства мировые,
В ночь с разодранного дна
Льются чудища морские,
Трещина озарена:

Пропадая под морями,
Роковая полоса
Голубыми огоньками
Дразнит темные леса.

* * *

Не береза ветви клонит —
Душно, не передохнуть —
Саблю выронил и стонет
И хватается за грудь.

Под зелеными ветвями
Дни и ночи перед ним
С изумленными глазами
И похожие на дым.

«О воды, воды, Елена,
Царскосельский соловей».
Но услышит ли Елена:
«Умираю, пожалей!»

В белом платье беглой тенью
Столько лет и до сих пор.
Вот обрызганный сиренью
Металлический забор.

«Душно, уходи, другая —
Ольга, жарко на песке».
Загорелая, босая.
Ропщет море вдалеке.

Мелочь лодок просмоленных,
Парус меньше, чем платок;
Ветер, сосен воспаленных
Сплошь дырявый потолок.

Сколько их? но кто услышит
И, покинутых подруг,
Только ветер тронет крыши
Стройных зданий и лачуг.

* * *

Кто-то рядом пробегает,
И винтовка на весу.
Пламя. Трещина зияет,
Привидение в лесу:

Не отбрасывая тени,
Вдаль протянута рука,
Не сгибаются колени,
Шляпа круглая легка.

К раненому наклонился.
«Кто ты, не гляди в упор.
Мой клинок переломился,
Падай, падай… Командор…»

Холодно и бело, бело…
Сети мерзлые, весло…
Окровавленное тело
В той лачуге, сквозь стекло.

Кто она? глаза открыла.
Стонет, падает без сил.
«Ты исчез, она грустила
И рыбак ее убил».

Раненый уже не бредит.
Пламя по небу. Закат.
Мох шуршит. «Бедняжка Эдит,
Только я не виноват.

Но тебя, о Соглядатай,
Вижу я не первый раз.
Изойди огнем, проклятый!
Даже в этот темный час

Не хочу я сожаленья,
Жил бы только для любви».
Страшен голос привиденья:
«Мы сочтемся — поживи!»

Я не люблю, когда любовь немая.
Но Делия, её смешно винить:
И платье через голову снимая,
Она не перестанет говорить.
Рисунок звёзд и крыльев Серафима
Засеребрил морозное стекло.
Закрой глаза: на побережье Крыма
Блеснёт волна и белое весло.

«В Алуште жил художник итальянец».
Я слушаю не разбирая слов.
Трещат дрова, на потолке багрянец,
И на камине тиканье часов.
Весёлое и лёгкое свиданье
Какими же стихами опишу.
О Делия, старинное прозванье
В счастливом забытьи произношу.
Любовь одна, и всё в любви похоже:
И Дельвиг томно над Невой бродил,
И это имя называл, и тоже
Смотрел в глаза и слов не находил.