На ветках крохотных берёз
Сверкал пушистый иней.
Сорокаградусный мороз
Стоял над речкой синей.
И цвета синего стекла
Вода, зимы не зная,
Неутомимая текла:
Текла, не замерзая.
Казалось, что сошла с ума
Вся водная природа.
Стояла финская зима
Сорокового года.
Был пулемёт. Вода не лёд,
Река была преградой.
Но вот один отважный вброд
На пулемёт с гранатой!..
А снег белел и ветер выл
Над ледяной горою
И ничего не говорил
О подвиге героя.
Неутомимая вода
Текла, не умолкая,
Не понимая, что звезда
Восходит золота!..
Хлебозоры
Это молния без грома
В ночь, которая темна.
В эту ночь в окно из дома
Не увидишь ни хрена.
Так мне кажется, пожалуй,
А на практике не так:
Разноцветные пожары
Освещают мир атак.
Смерть нисходит на просторы.
Ну и пусть! На смерть плюя,
Освещают хлебозоры
Бесконечные поля.
В эту ночь сверкает небо,
Будет очень много хлеба.
Потому что в стране у меня
Поле хлеба и поле боя.
Немцы выбрали поле огня
Государственным полем разбоя.
Они пошли срывать засовы,
Неистовы в своей вражде.
Их фюрер Гитлер, словно совы,
Отлично видит в темноте.
Его послушные холопы
Идут в бои — и нет Европы!
Предполагают, что Гитлер гений,
А немецкий солдат — автомат,
Но убитые немцы сражений
Не вернутся обратно в дома.
Сверхчеловекозверобоги
Живут последние года,
Они воздушные тревоги
Бросают в наши города.
Бомбы падают у дач,
Где не следует;
Миллионы неудач
Нас преследуют.
И вопреки всем мирным жителям
В подлунном мире, под луной,
Хоть не последний, но решительный
Бой.
Гитлер прёт оголтелой оравой,
Хочет нашу судьбу порешить,
Ну а мы не умрём со славой,
Ибо надо, прославясь, пожить.
Надо биться в ожесточенье
И ставить в колёса палки.
Если танки имеют значенье,
Почему мы не строим танки?!
Но не поздно пока, мы пойдём и построим
Новых танков тысячи тысяч.
Развернёмся танками на просторе,
Пулемётами в стороны тычась.
И никто не скажет: «Стойте!»
Все, кто ещё не ушёл, ступайте,
Самолёты и танки стройте!
Никуда не отступайте.
Оставайтесь на месте,
Каждый на своём посту.
Плуг исторического возмездия
Свою проведёт борозду.
В этой битве судьба решится,
Судьба интереснее, чем роман.
Но пора, товарищи, отрешиться
От настроений мирных времян!
Хотя земля под ногами имеется,
Она вращается хуже, чем колесо.
Военные кадры — красноармейцы —
В такую пору решают всё!
Время военное
Необыкновенное,
Трудное время,
Плохое.
И в то же время
Славное время,
Чудное время
Такое.
Время хорошее
И непохожее
На предыдущие времена.
Наступленческая наша армия
Под победный сбирается флаг.
Сокрушительнейший удар её
В скором времени изведает враг.
Мне плевать на действительность серую
Отступленческого обоза;
Я, Поэт Настоящий,верую
В Россию, в Азию, в Хлебозоры.
А Хлебозоры, те, что исстари
Пронизывали тьму и полутьму,
Теперь напоминают выстрелы
И актуальны потому.
Нет армии непобедимой,
С какой не справится страна,
Но всё сливает воедино
Непобедимая война.
Если кончит Гитлер самоубийством
(В сознанье своей вины),
Будет самым тогда быстрым
Конец вот этой войны.
Может быть, он того и не хочет,
Может быть он к тому не готов,
Но мне кажется, что обязательно кончит
Самоубийством Гитлер Адольф.
В домах затемнены огни,
И жизнь войны — как смерч,
И на войне в такие дни
Игра не стоит свеч.
Но не верьте
Тому, что люди говорят о смерти.
А разобьют всех немцев наголову,
Кричат на языке военном,
И то, что было одинаковым,
То будет необыкновенным!
Октябрь 1941 г.
Писатель рукопись посеял
Писатель рукопись посеял,
Но не сумел её издать.
Она валялась средь Расеи
И начала произрастать.
Поднялся рукописи колос
Над сорняковой пустотой.
Людей громада раскололась
В признанье рукописи той.
Одни кричали: «Это хлеб,
И надо им засеять степи!»
Другие — что поэт нелеп
И ничего не смыслит в хлебе.
Эпилог
Рур ликовал,
Наступал на Урал,
Грыз наш металл, Как бур.
Прошла та пора,
Грохочет «ура!».
Урал поломал
Рур!
9-е мая
Ракеты чудной красоты
Пронизывали высь,
И в небе были их следы
Такие же, как мысль.
Мне как поэту изменя,
Из рук бежит перо,
А в небе пишет за меня
Стихи Информбюро.
Пятнадцать лет спустя
Пятнадцать лет, как началась война,
И десять лет, как кончилась она.
Мы никогда её не забываем,
Припоминаем эти времена.
Те люди, совесть у кого чиста,
В атаку шли за Родину, за Ста…
Нет! Люди воевали за Россию,
Речь о другом была для них пуста.
Россия не слепа и не слаба,
И это не пустая похвальба!..
Суворовская сила победила!..
Но до сих пор не кончена борьба!..
Вопрос весьма серьёзный — кто кого?
Мрак одолеет нас иль мы его?
Внушительной решительной победы
Я не достиг ещё при статус-кво.
В литературе всё совсем не так,
Литература — это не пустяк!..
Я всё ещё стою под Сталинградом,
А мне необходимо взять рейхстаг!
В созвездья линзами двоякими
В созвездья линзами двоякими
Труба смотрела Галилея.
В страну, открытую варягами,
Плыла Колумба кораблея.
В страну открытую, забытую —
Таков удел любых Америк,
А старый мир стал картой битою,
Наивной картой Птолемея.
Всемирная история в самом сжатом очерке
Чуть дремлет недремлющий пламень,
Затихший, но вечный огонь.
Резьбою изрезанный камень
Глядит первобытной строкой.
Объемлет селения пламень;
Но им освещается мгла,
И зодчим отвергнутый камень
Ложится главою угла!
Как рыбы золотые купола
Как рыбы золотые купола
Плывут туда, где небо синевее.
Из той страны, которая была,
В такую даль, которая новее.
Они плывут, как рыбы из былого,
А мимо них, виденцев старины,
Проходим мы, поэты-рыболовы
И прочие рабочие страны.
Земля просторна, и на ней не тесно
Земля просторна, и на ней не тесно,
Когда вокруг медовая трава.
Неповторимо, сказочно чудесна
Сияющая церковь Покрова.
Великолепно выбрали ей место,
Чтоб отражалась в старице Нерли,
И очень хорошо, что по соседству
С ней новых корпусов не возвели!
Сказ о старинном русском зодчем Фёдоре Коне
Быль сильней, чем небылица,
Не утонет, не сгорит,
Дело мастера боится.
Поговорка говорит.
На Руси у нас работа,
Как история, скора;
Выдвигались из народа
Золотые мастера.
Трудовое их дерзанье —
Словно подвиг на войне,
Так послушайте сказанье
Вы о Фёдоре Коне.
Зодчий был на всю Россию,
И сказание о нём,
Он за рост свой и за силу
Звался Фёдором Конём.
Фёдор Конь был призван к делу,
А всё дело было в том,
Что опричнику Штадену
Он московский строил дом.
Забывал и сон и отдых,
Но изменчива судьба,
И Штадену на воротах
Не понравилась резьба.
Опьянённый царской брагой
И резьбу ворот кляня,
Злой Штаден ударил палкой
Сына плотника Коня.
Фёдор Конь не молвил слова
И не посмотрел на чин,
Но за палку немца злого
Кулаками проучил.
И, спасаясь от расправы
Всемосковского царя,
Конь бежал в далёки страны
И за синие моря.
Там смотрел, учился, строил.
Днём работал, а во сне
Фёдор грезил о престольной
Запорошенной Москве.
Всё, что в первом Риме встретил
И в Венеции встречал,
То построить в Риме третьем
Непрестанно Конь мечтал.
Мастера далёких стран тех
Архитектору Коню
Предлагали оставаться
В ихнем солнечном краю.
Было там, наверно, лучше.
Лучше было. Ну и пусть…
Фёдор Конь решил вернуться
В недостроенную Русь.
И в России снова вот он,
А не в солнечном краю,
И царю Ивану подал
Челобитную свою.
Царь Иван, желая форму
И порядок соблюсти,
Мастеру городовому
Жить дозволил на Руси.
Но, чтоб не было веселья,
Был указ царя таков:
За побег в чужие земли
Дать полсотни батогов.
Конь мечтал не о Москве ли
Белокаменных дворцов,
А ему, Коню, велели
Строить лавки для купцов.
Фёдор Конь тогда построил
Много лавок и домов;
На престол взошёл царь Фёдор,
Коим правил Годунов.
Годунов придумал дело,
Чтоб украсилась Москва:
Приказал воздвигнуть стену
(В наши дни по кругу «А»)
Тут Конь Фёдор бесшабашно
Окунулся в глубь работ;
То почти достроит башню,
А потом вдруг разберёт.
Засверкали камни в досказ,
Много было там работ
С этой башней у Чертольских
(У Кропоткинских) ворот.
Но Борису Годунову
Думны дьяки донесли,
Что нельзя раз третий снова
строить башню на Руси.
Ежели и впредь бесчинства
Злоумыслит Федька Конь,
Бить нещадно батогами,
Как последнего раба.
То была его такая злополучная судьба.
А потом что было дальше?
Фёдор Конь назло дьякам
С горя запил и шатался
По московским кабакам
Если горе, то напейся,
Покупай хмельной товар.
Конь бродил Москвой и песни
Непристойные орал.
Ибо понял, что в боярской
Недостроенной Москве
Не исполниться прекрасной
Белокаменной мечте.
Он построил стену граду
И за это получил
От царя Руси в награду
Шубу и кусок парчи.
А потом что было дальше?
Не прикованный к стене
Фёдор, пьянствуя,шатался
По Российской стороне.
Строил крепости и храмы,
Но бывал нередко пьян
И тогда ругал упрямо
Духовенство и бояр.
Батогами его били
И ссылали в этот раз
В Соловецкую обитель,
Где Макар телят не пас.
Но художник всюду волен
Волю вольную любить.
Конь сбежал и не был пойман —
Ветра в поле не словить.
Пять столетий миновало,
Изменилась вся страна,
Лишь у Трубной у бульвара
Сохранилась та стена.
Испытали камни эти
Вековечных дней покой.
Их в шестнадцатом столетье
Нам оставил Фёдор Конь.
Никудан
Ему приказ последний дан,
И ахнут божие старушки:
Японский смертник — никудан
Звучит понятно и по-русски!
Пускай таких, как он, орда,
Ему, как многим, одиноко:
Его дорога в никуда
И в никогда — и не дорога!
Он, молодой и удалой,
Погиб за дикие идеи,
А победил его — герой,
Который лучше и умнее!
Арон Копштейн
Я его никогда не знал,
Он был парень на все сто.
С ясным взглядом, как цель ясна,
Начертания этих строк.
Я по радио услыхал
Превращённые в песни дни —
То Арон проходил по стихам.
Не понравились мне они.
А потом, когда вечер весь
Посвящён Копштейну-поэту,
Я увидел: в них что-то есть,
Но чего-то такого и нету.
На столе лежали листки.
А. Копштейна стихи, письмо ли.
Коль стихи, так стихи как стихи,
Но не выше уровня моря.
Я смотрел в глаза небесам
До начала финляндских битв…
И о нём бы не написал,
Если б не был Арон убит.
Но когда идут на войну,
Может быть, и меня защищать,
Я прощаю любую вину,
Не имея права прощать.
Не имея права судить
Как поэта, так и непоэта.
Только памятник соорудить
Я обязан ему за победу.
И пускай протекают года,
Всё равно он хороший поэт.
Говорят, он убит. Ерунда!
Он убит, а поэтому НЕТ!
Юрка-граф
Жил на Арбате Юрка-граф,
Он по анкетным данным,
Одной из многих строгих граф
Причислен был к дворянам.
Рождал гражданских битв буран
Анкетные вопросы,
И на потомственных дворян
В те дни смотрели косо.
А Юрка-граф с дошкольных лет
Мог доблестью гордиться,
И славой дедовской согрет
Был Юрий Коновницын!
Отважный русский генерал
Приветливо и громко
В минуты грусти ободрял
Далёкого потомка!
Когда фашистский Голиаф
Шагал к Москве-столице,
Достойный уваженья граф
Сумел с врагом сразиться.
Герой вошёл в число потерь
У энской переправы,
И Коновницины теперь
Двойной достойны славы!
Турецкая сабля
Сильные направили мечи
Против слабых, обнаживших сабли, —
Дрогнули в сраженье силачи:
Быстро утомились и ослабли.
Саблю изобрёл простой кузнец —
Человек расчётливо практичный,
Понимал он: рыцарям конец,
Станет конница демократичной!
Покорялись туркам-слабакам
Силачи, увенчанные лаврами:
Юнаки отважные Балкан,
Грозные арабы вместе с маврами.
Европейцы — тож не дураки,
Очевидцы рыцарской трагедии
Переняли лёгкие клинки,
Но ушло на это два столетия!
А Стамбулом правящий султан,
Говорят учебники истории,
Захватить успел десятки стран
Солнечного Средиземномория.
Русь могучей сделалась потом,
Славилась суворовцами храбрыми,
Учинила Турции разгром,
Но разила турок их же саблями!
Почему я отказался от самолёта
Не из скаредности-корысти
Отказался я от скорости:
В поезде, на пароходе
Денег столько же уходит,
Сколько и на самолёте.
Но поехал я на поезде
И поплыл на пароходе.
Отказался я от скорости
Из любви к родной природе.
Видел красоту Сибири,
Видел Лены берега.
А на «Ту» или на «ИЛе»
Что б увидел? Облака!
Не заметил бы богатства
Той земли, что так прекрасна.
Нам, поэтам, верхоглядство
Очень противопоказано!
Оттого, что жизнь моя
Оттого, что жизнь моя — легенда
Мне всучила лавры Дон Кихота,
От Москвы поехал до Ташкента
Осенью 47-го года.
Уезжал от осени и дрязг,
Покидая с башнею вокзал,
И колёс однообразный лязг
Ничего про это не сказал.
Ехал я надолго и всерьёз,
Чтобы отряхнуться от Европы,
И традиционный паровоз
В Азию со мной стремился, чтобы
Мог я ощутить простор Расеи,
Собственную грусть-тоску рассеивая,
Чтоб найти скрижали, там посеянные,
Неразменный рубль пути спасенья.
Ехал я, чтоб отыскать скрижали,
О Москве нисколько не жалея,
А они, наверное, лежали,
Под дождём бессмысленно ржавея.
Таково предвиденье земное,
Но всегда прекрасен путь далёкий;
Путники усталые со мною
Ехали такою же дорогой.
Тысячи неведомых причин
Зашвырнули нас в Узбекистан;
Октября горячие лучи
Путников приветствовали там.
Там, в Ташкенте, солнечный вокзал,
Как в легенде солнечный базар.
Сколько есть на свете винограда —
Никогда до этого не знал.
Но не пьют там издавна до дна
Душевеселящего вина,
И в самой себе растворена
Азия, пьянящая страна.
Самая из всех земель большая,
Непонятно, как она возникла
И на Старосветском полушарье
Залегла косматой шкурой тигра.
И в трудах пустынно-неустанных
Шахматными досками легла,
Где история племён и станов —
Начатая от ладьи игра.
И она — как сказка и легенда,
Как стихи, какие сочинял…
Я бродил по улицам Ташкента,
Пыль была на шишечках чинар.
С давних лет она сюда пришла,
Эта пыль, как бред нехороша,
Потому что каждая пылинка
Воина убитого душа.
Смерти беспощадные слова
Воинов косили, как траву,
Не одна погибла голова —
Пыль стоит в Ташкенте потому.
У нас так любят переименовывать
У нас так любят переименовывать
Скоропостижно и неосторожно…
Но старое название от нового
Здесь отличить, пожалуй, невозможно.
Святые горы — Пушкинские горы!..
Холмы, равнины, и леса густые,
И голубая Сороть, и озёра,
Коль Пушкинские, то вдвойне Святые!
Иван Голиков
Иконописец Голиков,
Освоив ремесло,
Российских алкоголиков
Пополнить мог число.
Мог позабыться смолоду
Законно и зазря,
Но всколыхнули золото
Знамёна Октября!
Красу изделий павловских,
Ростовскую финифть
И суть исканий палехских
Сумели обновить!
Он осознал, что родственны
Шкатулки палешан
И флорентийской росписи,
И краскам парижан.
И вольные соцветия —
В них голиковский вихрь —
Пополнили созвездие
Шедевров мировых!
Геологи брели пустынной тундрой
Геологи брели пустынной тундрой,
В термометрах позамерзала ртуть.
Читатель мне подскажет рифму «трудный»,
Я соглашусь: у них нелёгкий путь.
Геологи найти пытались чудо:
Когда оно проступит в холода,
То отступает нудная простуда…
И хлынула термальная вода!
Геологи прекрасно искупались
И отдохнули от земных тревог:
Вокруг свирепо бушевала ярость,
А им достался райский уголок.
Геологи резвились, словно в бане,
На берегу причудливой реки,
Ну а потом решили, как крестьяне:
На этом месте будут парники!