Возможно, будет речь моя резка,
Но, полагаю я, не все едино:
Так, осетрина — это не треска,
Треска — не осетрина!
В отряд наш явилась девушка N
В отряд наш явилась девушка N.
Зовут ее Лена.
Она попадать не желает в плен,
И море ей по колено.
Но я возразил ей, что в море глубко
И ей по колено не море, а юбка.
Она сказала, что эта обыденность
Ей надоела. Она обиделась.
В результате житейских бур
В результате житейских бурь —
Сам себе могилу копай…
Не хочу!.. А хочу — буль-буль,
И — дым-дым, а потом — бай-бай!
Вначале, когда помышлял лишь о деле
Вначале, когда помышлял лишь о деле
И не вычислял ритм саженный сражений,
В твоей голове пребывали идеи
Простыми рабами твоих ощущений.
Но вскоре идеи тобой овладели,
Ты стал по сравнению с ними ничем.
И начал ломиться в закрытые двери…
Зачем? А черт его знает, зачем!
В осенний день и в летний день
В осенний день и в летний день
От Магадана и до Юрмалы
Встречал я множество людей,
Совсем лишенных чувства юмора!
В виде бесплатного приложения
В виде бесплатного приложения
К себе он требовал уважения.
Это требованье нелепое.
Я, например, уваженья не требую.
Бывают в нашей жизни величины
Бывают в нашей жизни величины
Сложней привычных степеней, корней:
Так женщина умнее, чем мужчина,
Ну а мужчина женщины умней!
Без поражений нет побед
Без поражений нет побед.
Стих плох — в огонь бросай его.
Так неудавшийся поэт
Становится прозаиком.
Плохи рассказы — в печь бросай их,
А сам беги хоть в Лысково.
Становится плохой прозаик
Коллегою Белинского.
Пусть люди пишут — будешь крыть их…
Но и статейка брак дала?!
Не унывай, негодный критик,
А поступай в редактора!
А минувшее все непонятнее ребусо
А минувшее все непонятнее ребусов,
И его не понять, не читая томов.
Но чем больше в Москве двухэтажных троллейбусов,
Тем меньше в Москве двухэтажных домов.
Без всяких преувеличений ложных
Без всяких преувеличений ложных
Равнять себя с великими привык.
Я, как Рембрандт, взыскательный художник,
Как он, несостоятельный должник.
Я пишу на редкость мало
Я пишу на редкость мало
О напитке этом милом,
А среда не понимала
И считала водкофилом
И пропойцей – а на деле
Без волшебного напитка
Пребываю я недели,
Что есть нравственная пытка.
Мне, бедняге, очень трудно
На поэтовом престоле.
Полотенцем с горя тру дно
Стаканчика пустое.
Ничего не замечаю,
И в глазах моих печаль.
Знаю, водка лучше чаю,
А приходится пить чай.
Я не знаю, братцы
Я не знаю, братцы,
Что с чего берётся.
Надоело драться,
Драться и бороться.
А за дело браться,
Может, и охота,
Но наскучил панцирь
Нео-Дон Кихота.
И у нас в двадцатом
Не найти дворца там,
Не зарежу шпагой
Бурдюки с малагой,
Не пойду мечети
Покорять мечом,
Ибо даже черти
Нынче нипочём.
Я весь век свой желаю опередить
Я весь век свой желаю опередить,
Что не всякий умеет делать,
И себя пытаюсь определить,
Но так, чтобы не определить.
Я поэт своего поколенья,
Стих мой правдив и вещ.
Откровенность на уровне откровенья –
Очень хорошая вещь.
Я писатель белых ворон,
Не поверивших в истуканов.
Что услышал я в ходе времён?
Звон стаканов.
Я здорово написать могу
Про любовь и вино,
А редактора, мать их за ногу,
Не напечатают всё равно.
Я больше поэт в девять (в энной степени) раз,
Чем король Лир – король,
А представители широких масс
Не понимают, какой я герой.
Я общепризнанный непризнанный гений,
Легендарный Глазков,
Может быть, глупее своих творений,
Написанных мною стихов.
Читал или слышал по радио
Читал или слышал по радио
В Абхазии или в Усть–Куте
О том и другом предприятии,
Что самое главное — люди!
На фабрике обогатительной
Грохочут валы и колеса.
А что здесь всего удивительней?
Людей раз, два, три,— и обчелся!
Вращаются оси исправные,
А люди здесь самые главные:
У них специальность такая!
Растет класс рабочий не численно,
А качественно и осмысленно,
Машинам своим потакая!
Такие были времена
Такие были времена:
Для племени и рода
Не больше стоила война,
Чем, например, охота
На зубра или кабана
Слона иль бегемота!
Сентябрьская стужа
В моей душе добро и зло
Оставили свой след.
Мне не везло и не везло
В теченье многих лет.
Наисквернейшая стезя
Мне выпала опять:
Я нынче там, где жить нельзя,
Где можно умирать!..
Размышленья
Ноль как число не смотрится никак,
Но действует, как пограничный знак!
И у него, как крылья у орла,
Есть верхняя и нижняя шкала.
В любой науке понимая толк,
Ноль разделяет капитал и долг.
Живя на уровне морской волны,
Он в центре высоты и глубины.
Ноль отделяет воду ото льда,
От зноя отделяет холода.
Ноль — это разделения король:
И время, и пространство делит ноль.
Он разделяет бесконечность доль,
Но существует абсолютный ноль.
По Томсону иль Кельвину шкала
Не знает, что такое два крыла.
Там странный ноль — непостижимый знак.
А что за ним? Ничто? Безмолвье? Мрак?
Иль бесконечность антивещества,
Где процветают антисущества?
Иль за пространством скрытые миры?
Иль отчужденность черной той дыры,
В которой красного смещенья нет,
А действует смещенье фиолет?
Иль наше время движется там вспять?
Кому-то это суждено узнать!
Узнаем мы, которые живем
Над абсолютным кельвинским нулем!
Поезд едет ду-ду-ду
Поезд едет ду-ду-ду,
Чрезвычайно скоро.
Он везет не ерунду,
А стихи Глазкова.
И за будущие дни
Я не беспокоюсь,
Потому что искони
Верю в этот поезд.
Поэзия! Ты не потерпишь фальши
Поэзия! Ты не потерпишь фальши
От самого любимого поэта.
Я для себя пишу всё это. Дальше
Плывут стихов задумчивые баржи.
Я для себя пишу – и в равной мере
Для всех других. Они прочтут поэта,
Который ненавидит лицемерье
И скуку открываемых Америк.
И если я не буду напечатан,
А мне печататься сегодня надо,
То я умру, швырнув в лицо перчатку
Всем современникам, – эпоха виновата!
Я захлебнусь своими же стихами,
Любимый, но и не любимый всеми.
Прощай, страна! Во мне твоё дыханье,
Твоя уверенность, твоё спасенье.
Полотно. Ермак. Татары
Полотно. Ермак. Татары.
Это будет Суриков,
Ну, а тут идут в тартары
Племена мазуриков.
Одеянья оборванцев
Ярче, чем мозаика.
Жизнь их будет обрываться,
Словно стих прозаика.
И прольется кровь густая
Самобытным суриком.
Наши дни, видать, устали
Дань платить мазурикам.