Минувшие дни в моём сердце, как розы завялые,
Как нежные розы, помятые ранней грозой.
Но чужды мне новые розы — цветы запоздалые:
Я рву их небрежно, холодной, жестокой рукой.
Я рву их безжалостно… Мщу ли я снам неразгаданным,
Себе ли я мщу, обрывая, топча лепестки,—
Но жадно дышу я их запахом — мертвенным ладаном,
Ложащимся нежно над днями любви и тоски.
Пусть кружатся в запахе душном мечты опьяневшие!
— В бреду моём чуждого имени не назову.
И, в сердце тая прежних роз лепестки облетевшие,
Я новые розы зачем-то безжалостно рву.
Сверканье люстр хрустальных
Сверканье люстр хрустальных,
Назойливых, как день,
И женских глаз печальных
Ласкающая лень.
И глаз мужских улыбки,
Дрожанье голосов,
И нежный, томный, зыбкий,
Как волны, — скрипок зов.
И плач их утомлённый…
И, как прибой впотьмах,
Шаг страсти окрылённый
По розам на столах.
И кто-то близко, рядом,
Склонившийся ко мне.
Под чьим-то знойным взглядом
Я грежу в полусне.
Дрожат слова влюблённо,
Как бред, горят цветы…
А сердце исступлённо
Стучит: «Не ты! не ты!»
У тебя в петлице белая ромашка
У тебя в петлице белая ромашка.
У меня букетик пламенных гвоздик…
Нынче день весенний… Солнце нежно ярко…
Будь со мной, как прежде, в этот зыбкий миг!
— Помнишь сон тревожный сумрачного парка,
Где к моим губам ты в первый раз приник!
Как тогда нежданно — вдруг — весна настала!
Помнишь в дымке вишен задремавший сад?
— А потом, внезапно, шум и гул вокзала,
Из окна вагона мой прощальный взгляд…
Нет! не надо помнить. Помнить слишком больно.
Почему ты бледен? Почему молчишь?
— Не для нас смеётся, ласково и вольно,
Предвесенней тайной веющая тишь…
Не для нас… Не надо… Грустные, несмело,
Входим мы в ревущий уличный поток.
— У меня гвоздика ярче заалела,
У тебя в петлице, словно снег, цветок.
Не только пред тобою
Вот они — скорбные, гордые тени… В. Брюсов
Не только пред тобою — и предо мной оне:
Их взоры я ловлю,
Их шаг замедленный в тревожной тишине,
Их голос слышу я, когда, склонясь ко мне,
Ты говоришь «люблю».
Оне всегда с тобой, поникшие в борьбе…
Всех вижу их — чужих!..
Я знаю столько губ, склонявшихся к тебе,
И столько страстных слов, не отданных Судьбе
И вкованных в твой стих!
И если близко ты, иглу бесцельных мук
Вонзает кто-то в грудь:
«Как! Столько было снов — и все забылись вдруг?»
«Нет! — слышу я во мгле чьего-то смеха звук. —
Он наш — не позабудь!»
О, не забуду я твоих забытых снов,
Твоих погасших дней…
В словах томительных — лишь отзвук прежних слов,
И в зове тающем — мне слышен скорбный зов
Тоскующих теней.
Навеки мы с тобой в их сомкнутом кольце!
Мне их — не победить.
В сиянье прошлого, в немеркнущем венце
Оне скользят вокруг, с усмешкой на лице,
И не дадут любить.
И оба с крыльями
Но оба — с крыльями… Пушкин
И оба — с крыльями! А я лететь не смею!
Боюсь ли бездны я? Иль неба я боюсь?
Каких миров мечты задумчиво лелею?
Зачем, бессильная, томительно немею,
Как будто не решив ещё — пред кем склонюсь?
Но не склониться мне! Звучат слова запрета —
Неведомой Судьбы таинственный завет:
На грани вечной тьмы с волной лазурной света,
В их яростной борьбе — я зритель без ответа.
И нет спасенья мне, как им — победы нет!
На грани двух миров я прохожу ступени…
Напрасно рвётся в даль мечта, мой вечный враг.
В полумраке иду, впивая вздохи, пени,
И — оба с крыльями — два призрака, две тени,
Покорно стерегут мой каждый робкий шаг.
Секстины
Так странно вспоминать пережитое…
Так странно видеть столько смутных лиц,
Ушедших в невозвратное, иное,
И, может быть, во мгле поникших ниц…
Так странно знать, что нас уже не двое,
Что я одна у сумрачных границ.
Не страшно мне раскрывшихся границ…
Но как принять, что всё пережитое,
Где на святом костре горело двое,
Закрылось сонмом новых, чуждых лиц?
Что пред иным склоняюся я ниц,
И что святым мне кажется — иное?..
Не то, чего ждала я: нет, иное
Сквозит в чертах непройденных границ.
Иной алтарь зовёт склониться ниц,
Сжигая перед ним пережитое,
И лишь оттенки этих чуждых лиц
Твердят о сне, что видели мы — двое.
И странным кажется мне бред, где двое
Мечтали зреть нездешнее, иное
В улыбке сближенных, безвольных лиц.
Где страсть стонала: «Нет для вас границ!
Лишь мной святится всё пережитое,
Лишь предо мною скло́нитесь вы ниц!»
Зачем же радостно склонялись ниц
Одним огнем прожженные, мы — двое,
Когда все прошлое, вдвоем пережитое,
Манившее в бездонное, иное,
Закрылось хаосом иных границ
И очертаньями безвестных лиц?
Ужель затем, чтоб в вихре этих лиц
Узреть одно, склоняющее ниц,
Ведущее опять вдоль всех границ,
Твердящее, что снова будут двое,
И что двоим, сквозь все пережитое,
Навек сверкнет нездешнее, иное?..
Беспечный паж, весь в бархате
Беспечный паж, весь в бархате, как в раме,
Он издали следит турнира оживленье.
Ребёнок, — он склоняется как в храме,
И ловит набожно скользящие мгновенья.
Смятённый, — он не грезил вечерами.
Улыбки он не знал всевластного забвенья.
Он не клялся служить прекрасной Даме,
Склонясь, он не шептал обетов отреченья.
Ещё не слышал он тревожные раскаты
Томительной грозы. Цветы вокруг не смяты.
Ребёнок — он глядит, как день, — задорно…
Он не клялся пред статуей Мадонны…
Всё ж близок миг! Он склонится покорно
У чьих-то ног коленопреклонённый!
Зачем Вы со мною
Зачем Вы со мною, Вы — нежный, Вы — радостный, юный?
Я вижу, как робкой мольбою мерцают глаза.
В руках моих арфа. Певучие зыблются струны,
А в воздухе вешнем так радостно-близко гроза.
Я странно измучена прежними яркими днями.
Мне сладко забыться под тихий, ласкающий стон…
Зачем Вы со мною? Грозы налетавшей огнями
Сожжён будет Ваш неразгаданный, радостный сон.
Вот молния быстро нам яркие стрелы бросает.
Безвольная Ваша улыбка мне смутно видна.
Вот арфа упала — и отзвук томительно тает…
Взгляните, как бьётся навек оборвавшись струна!
Голубая комната
Голубая комната — в стиле empire.
С позолотой кресла. Тяжёлые драпри.
За окнами — чуждый, позабытый мир,
И, может быть, первый взгляд зари.
Тяжёлыми складками задёрнут альков.
На золотых кистях ломается свет.
Что-то будет сказано — глазами, без слов,
На что-то беззвучный раздастся ответ.
…Дразнит и пляшет золотое вино.
Безжалостней руки. Поцелуи — властней…
Помнишь, как шли мы — когда-то, давно,
По красному золоту осенних аллей?
Знаю я
Знаю я: ты вчера в ресторане,
Опьянённый приветом огней,
Как во сне, как в бреду, как в тумане,
Наклонялся взволнованно к ней.
И она отдавалась — улыбкой,
И она побеждённо ждала,
И казалась печальной, и гибкой,
И томящей, — как летняя мгла.
Золотая симфония света,
И блестящих волос, и вина,
Обжигала, — как зов без ответа,
Как молчание вечного сна.
Но глазам, что молили и ждали,
Скрипки радостно бросили: «Нет!»
…А вино хохотало в бокале,
Золотое, как волосы Кэт.
Я плачу одна над стихами Верлена
Я пла́чу одна над стихами Верлена…
О том, что забыли Вы светлую дачу,
О том, что ушли Вы из нежного плена,
Я плачу.
Но всё же небрежным письмом вновь назначу
Свиданье. Не вечно же длится измена!
Пасьянс мне пророчит любовь и удачу.
В изогнутой вазочке вянет вербена…
Ах, всё увядает!.. Раскрыв наудачу
В дни счастья прочитанный томик Верлена —
Я плачу.
Вновь извивы
Вновь извивы знакомой дороги.
Я спокойна… Быть может, бледна,
Да иду почему-то одна,
Но в походке не видно тревоги,
И задорно откинут берет.
Я умею пить чашу — до дна:
Мне не страшно последнего «нет».
Чутко дышит пред утром прохлада,
И прозрачен свод неба стальной…
Что же, сердце, ты споришь со мной!
Ничего тебе, сердце, не надо!
Дома — я затворю свою дверь,
И когда постучит он с мольбой,
Я ему не открою — поверь.
Я дома
Я дома… Дверь закрыта плотно…
Весенний дождик за окном
Стихает звонко, беззаботно,
И тишина растёт кругом.
И так мне страшно, так мне душно
В невозмутимой тишине…
Лишь ты со мной, мой стих послушный,
Один, не изменивший мне!
Ты вновь со мной тревожной ночью,
Как верный страж, как чуткий друг…
И сны сбываются воочью,
И всё былое близко вдруг.
И я с улыбкою участья
Переживаю нежно вновь
Моё безрадостное счастье —
Мою ненужную любовь.
Белый, белый
Белый, белый, белый, белый,
Беспредельный белый снег…
Словно саван помертвелый —
Белый, белый, белый, белый —
Над могилой прежних нег.
Словно сглаженные складки
Не надеванной фаты…
Мир забыл свои загадки,
Мир забылся грёзой сладкой
В ласке белой пустоты.
Ни движенья… Ни томленья…
Бледный блеск и белизна…
Всех надежд успокоенье,
Всех сомнений примиренье —
Холод блещущего сна.
Где ж твой мёртвый покой
Где ж твой мёртвый покой? Всё звенит, всё поёт.
Закружился, взлетел белых птиц хоровод.
Взрыл немые снега. До небес их взметнул.
И с небес долетел к нам заглушенный гул.
Всё звенит. Всё поёт. Всё смешалось во мгле,
Эти белые птицы летят — на земле?
Этот хаос, стенанье и крики кругом —
Это всё над вчерашним могильным холмом?
Ничего не понять. Тускло-бледная мгла
Замела, закружила, кольцом обвила.
И, на плечи упав, чтоб навек погрести,
Прогудела: «Усни! Нет — иного пути!»
Идём осторожно
Идём осторожно
Тропинкой лесной —
Без цели, без цели…
Мохнатые ели
Сгрудились стеной
И веют ветвями
Над прошлыми днями,
Над прежней тоской…
Что правда, что ложно, —
Всё сердце забыло,
И спит бестревожно,
Не хочет и счастья:
В нём холод бесстрастья
Алмазной пустыни…
Всё сердце простило!
Касается иней
Измученных век.
Мохнатые ели
Нависли шатром.
Под гимны метели,
На снежной постели,
Забыться б вдвоем,
Забыться б навек.
Что же ты не славишь
Что же ты не славишь в песне вечный свет?
Разве солнечных не ведал ты побед?
Разве, светлый, не встречал ты зорь весны.
Славь по-прежнему все миги. Славь все сны.
Только солнце можем славить мы — любя.
Свет, лаская, убивает — не тебя,
Но люби далёких молний яркий взор:
Славь со мною, славь со мною мой костёр!
Пусть сгорит во мгле осенней сон весны!
Наши души безвозвратно сожжены.
Ты, кто славил тайны страсти в безднах лет,
Славь со мною — смерть несущий вечный свет!
Снова
Солнце! Солнце! Снова! Снова — ты со мной!
Снова тот же возглас радости хмельной:
Солнце! Солнце! Снова! Снова — ты со мной!
Пусть не прежним богом — светлым и живым,
Пусть грозишь лучом мне — смертным, роковым,
Пусть сжигаешь властно все пути вперёд, —
Дух мой окрылённый гимн тебе поёт.
Солнце! Солнце! Снова! Снова — ты со мной!
Над вчерашней бездной, над вчерашней тьмой,
Блещут нимбы света. Рдеет глубина.
Я склоняюсь, вечным светом прожжена.
Смерть — паденье — счастье… Нет тропы иной!
Солнце! Солнце! Снова! Снова — ты со мной.
И Данте
…И Данте просветлённые напевы,
И стон стыда — томительный, девичий,
Всех грёз, всех дум торжественные севы
Возносятся в непобедимом кличе.
К тебе, Любовь! Сон дорассветный Евы,
Мадонны взор над хаосом обличий,
И нежный лик во мглу ушедшей девы,
Невесты неневестной — Беатриче.
Любовь! Любовь! Над бредом жизни чёрным
Ты высишься кумиром необорным,
Ты всем поёшь священный гимн восторга.
Но свист бича? Но дикий грохот торга?
Но искажённые, разнузданные лица?
О, кто же ты: святая — иль блудница!
Я нынче светлая, я нынче спокойная
Я нынче светлая, я нынче спокойная,
Нежная, нежная…
Душа моя нынче, как стих твой, стройная,
Как сон — безмятежная.
И небо серое, осенне-тоскливое,
Ветра рыдание —
Мне радостны, радостны… Вся я — счастливая.
Вся я — сверкание.
Моё падение — Встречаю улыбкою,
Славлю страдание…
Ах, я павилики веточка гибкая
В миг увядания!