Архив стихотворений Михаила Хераскова

Где прошедшее девалось?
Все как сон — как сон прошло;
Только в памяти осталось
Прежнее добро и зло.
Будущего ожидаем;
Что сулит оно, не знаем
Будущее настает:
Где ж оно? — его уж нет!

Все, что в жизни нам ласкает
Что сердца ни веселит,
Все как молния мелькает,
Будто на крылах летит, —
Ах! летит невозвратимо;
Как река проходит мимо,
И реке возврата нет, —
К вечности она течет.

Я не тот, кто дней во цвете
На земле существовал;
И не тот, кто жизни в лете
Время числить забывал;
Зимнему подобно хладу,
Старость наших дней отраду
И веселости мертвит;
Уж не тот мой нрав, ни вид.

Те, которы восхищали
Взор мой женски красоты,
Жизни вечером увяли!
Будто утренни цветы;
Те, со мною что родились,
Возрастали, веселились, —
Как трава тех век пожат,
И в земле они лежат.

В юности моей чинами
Мысли я мои прельщал;
Но покрытый сединами,
Суетность чинов познал.

Во цветущи дни приятства
Обещало мне богатство:
Вижу в зрелые лета,
Что на свете все тщета!

Все тщета в подлунном мире,
Исключенья смертным нет;
В лаврах, в рубище, в порфире
Всем оставить должно свет.
Жизнь как ветерок провеет;
Все разрушится, истлеет,
Что ни видим, бренно то;
А прошедшее — ничто.

Солнце тоже надо мною,
Та же светит мне луна;
Те ж цветы цветут весною,
Но скучает мне весна.
Что меня ни утешало,
Время, время все умчало;
Жизни сей кратка стезя
И продлить ее нельзя.

Что такое есть — родиться?
Что есть наше житие?
Шаг ступить — и возвратиться
В прежнее небытие.
Нет! — когда мы век скончаем,
Жизни будущей встречаем
Наши прежние дела
В книге и добра и зла.

Когда ни начинаю
Любезну лиру строить,
И девять сестр парнасских
Когда ни вобразятся
В уме, к стихам возженном,
И в сердце, ими пленном, —
Мне слышится всечасно,
Что мне они вещают:
«Не трать, не трать напрасно
Часов младого века
И, духа не имея,
В стихах не упражняйся;
Других путей довольно,
Которые приносят
И сладость, и утехи
На свете человекам.
Оставя Аполлона,
Ступай за Марсом в поле:
Военна бога лавры
Похвальнее, чем наши.
Когда не ощущаешь
К оружию охоты
И звук мечей противен,
Противно ратно поле,-
Взойди, взойди в чертоги,
Где Фемис обитает
И где весы златые
С закрытыми очами
Она в руках имеет;
Внемли ее законам
И с нею собеседуй;
Ты обществу полезен,
Себе и миру будешь.
Когда и то немило —
Проникнути старайся
Во таинства природы;
Будь нужным гражданином
Изобретеньем в поле
Обильнейшия жатвы,
Садов и скотоводства;
Искателем в натуре
Вещей, доныне скрытых.
Достичь горы Парнасской
И лавра стихотворна
Охоты не довольно
И прилежанья мало;
К тому потребен разум,
Который чист и светел,
Как ток воды прозрачной
Или стекло прозрачно,
Чтоб всем вещам природы
Изображаться ясно,
Порядочно, согласно;
Потребны остры мысли,
Чтоб связи всей натуры
Проникнуть сильны были;
Потребны дух и сердце,
Которы ощущают
Людские страсти точно
И ясно сообщают
Их силу и движенье,
Болезнь, изнеможенье.
Способности толики
Писателю потребны,
Что разумы велики
Сей путь переменяли,
Когда они узнали
Его велику важность,
И труд, и попеченье.
Но в ком слепая дерзость
Брала отважно силу
И тщетная охота
Которых воспаляла,-
Те стыд плодом имели
И, не дошед Парнаса,
С стихами исчезали».
О музы, горды музы!
Я внемлю ваше слово,
И сердце уж готово
К вам жар мой погасити,
Но жар мой к стихотворству
Моя охота множит;
А больше оной множит
Прекрасная Ириса.
Сердечно иль притворно
Она и стих мой хвалит,
Она того желает,
Чтоб с музами я знался.
Коль вам противно это,
То мне Ириса будет
И Аполлон и музы.

Готовься ныне, лира,
В простом своем уборе
Предстать перед очами
Разумной россиянки.
Что в новом ты уборе,
Того не устыдися;
Ты пой и веселися.
Своею простотою
Ее утешишь боле,
Чем громкими струнами
И пышными словами;
Твои простые чувства,
Бесхитростное пенье
Ее подобно сердцу,
Ее подобно духу:
Она мирскую пышность
Великолепной жизни
Конечно ненавидит.
Когда тебя увидит,
Тобой довольна будет.
А ты, которой ныне
Стихи я посвящаю!
Нестройность их услыша,
За то не рассердися.
И сами в песнях музы
Нередко погрешают.
Без рифм стихи слагаю,
Но то их не лишает
Приятности и силы.
Коль есть в них справедливость,
Других нет правил в свете
Стихи и лиры строить,
Как только чтоб с забавой
Мешая общу пользу,
Петь внятно и согласно.
Творцом быть славным в свете
Трудов великих стоит
А пользы в том немного.
Не силюся к вершинам
Парнасским я подняться
И там с Гомером строить
Божественную лиру,
Иль пить сладчайший нектар
С Овидием Назоном.
Анакреонта песни
И простота и сладость
В восторг меня приводят.
Однако я не льщуся
С ним пением сравняться;
Доволен тем единым,
Когда простым я слогом
Могу воспеть на лире;
Когда могу назваться
Его свирелок эхом;
Доволен паче буду,
Когда тебе приятно
Мое игранье будет,
Часов работа праздных,
Часов, часов немногих;
Не тщательно старанье
Награду всю получит,
Венец себе и славу,
Когда сии ты песни
Прочтешь, прочтешь и скажешь,
Что ими ты довольна.

Лучше в жизни веселиться,
Чем всегда слезами литься
И в несносной скуке жить;
Подражати Демокриту
Лучше, нежель Гераклиту,
Худо плакать и тужить.

Все пройдет бесповоротно,
Мы о смерти неохотно
Навыкаем рассуждать.
Век и так довольно краток,
Так почтимся дней остаток
Мы в весельи провождатъ.

В речке рыба пребывала
И советы подавала
Многим рыбам молодым:
«Мы не слепы и не глухи,
Для чего же, как старухи,
Мы на дне реки сидим?

Не по правилам ученых,
Не пустынниками жить,
Или свойством рыб печеных
Нам себя не ворошить.
Станем жить и веселиться,
Вдвое наша жизнь продлится».

Что вещала эта рыба,
Все исполнити хотят,
За совет ее спасибо,
И снетки за ней летят;
Все летят за ней с отвагой,
Как упившиеся брагой
Иль буяны в драку с шпагой,
Воду чистую мутят,
Бьются, резвятся, шумят.

Дерзновенный предводитель,
Будто войска повелитель,
Первый вздумал полететь;
Полководец-то со шпагой,
Но со всей своей ватагой
Он попал в рыбачью сеть.

Близко будучи кастрюли,
Рыбы от печали снули
И фельдмаршалу рекли:
«Разлучил ты нас со светом».
Он отрекся сим ответом:
«Вы меня в напасть влекли.

О! когда бы поступали
Вы по правилам ума,
Вы бы в сети не попали,
Не попала бы сама.
Храбрости мои чрезмерны,
Вы чрезмерно легковерны».

Тако люди молодые,
Речи слушая худые,
Им последовать хотят;
О! снетки, поберегитесь,
Рыбаку не попадитесь.
Вас обманут и сварят.

Силу басни поясняе
Я намерен развязать;
Детям я хочу сказать:
Слушайте, кто вас умняе.

Презирайте завсегда, что вещают дураки,
Или вам окончить век, как окончили снетки.
Коль в несчастие мы входим,
В те часы причины взводим
На советы ближних мы;
Но бежати от напасти,
Не лепиться к мерзкой страсти, —
Нам даны на то умы.

Случилась некогда ошибка,
Иль, попросту оказать, случился то раздор:
О преимуществах своих вступили в спор
Перо, да кисть, да скрипка
И спору своего не могут окончать;
Плетут пустые сказки,
И скрипка начала аккорд свой величать,
Перо искусный слог, а кисть черты и краски.
Минерва, таковой услыша разговор,
Спустилася с небес, решить меж ними опор.
И тако говорит: «Музыка, живопись и слоги
В едину метят цель чрез разные дороги;
Все трое дети божества
И подражатели прекрасна естества.
Я славою своей их всех троих беру.
Но преимущества из вас даю перу.
Дела вещает громки
И славные оно,
И что прошло давно,
Чтут поздныя потомки,
Иль в прозе, иль в стихах.
Вещает, сверх того, о прочих двух сестрах.
Но честь единого другого не умалит,
И дарованье то земля и небо хвалит,
Коль совершеннее оно кому дано
И пользе общества притом посвящено».

В который было век, не ведаю про то,
Железо некогда поссорилось с магнитом,
Так часто в дружестве, довольно крепко сшитом,
Случается разрыв, и часто ни за что.
«Что думает магнит? —
Железо говорит, —
Что следую за ним, куда магнит ни ходит
И так меня, как за нос, водит.
Не челобитчик я,
А он ведь не судья.
И можно говорить с магнитом вольным складом,
Притом ходить обоим рядом».
Но скоро окончал магнит с железом бой,
Придвинулся, — влечет, как прежде, за собой.
Возможно ли тому, кто мил, не угождать,
И склонности свои возможно ль побеждать?

Прекрасной розе так Ифиза говорила:
«О! ты, которую природа сотворила
Царицею цветов,
Румяностью тебя Аврора озарила,
Зефир любуется красой твоих листов;
Позволь, чтоб я тебе сомнение открыла:
На что толики красоты,
Когда всех жалишь ты,
Кто прелестям твоим дерзнет коснуться.
Всяк может красотой притворной обмануться.
Будь столько ты склонна, колико ты мила,
И сколь румяна, будь толико мало зла».
Смущенная таким советом,
Сказала роза сим ответом:
«Ифиза, мне моя упорность дорога,
Колико я колка, толико будь строга;
Без осторожности была бы я несчастна,
Без строгия души краса есть вещь опасна».

Злодеев истребляем,
Злодеев не любя;
Влюбляяся в себя,
Мы честность уязвляем;
Нам горькие плоды
Нередко помогают.
И малые беды
В больших остерегают.
Нередко для людей
Полезен и злодей;
Хотъ зла и ненавидим,
Но часто чрез него
Беспутства своего
Мы ясный образ видим.
Друзья что утаят,
Злодеи говорят
Друг другу без обмана.
В сей басне обезьяна
Ярится, будто лев,
Портрет свой в зеркале узрев.
Ей зеркало открыло
Притиснутое рыло
И самый долгий рот;
Она кричит: «Урод, —
Кричит, в стекло толкая,
Стекло сие кляня, —
И харя у меня
Бывала ли такая?»
А зеркало, дивясь,
Мартышке то сказало:
«Что я тебе казало,
Ничуть не пременясь.
Природе подражаю
Я в этом существе
И в точном естестве
Тебя изображаю.
Досады позабудь,
Пригожее ты будь;
Тогда во мне увидишь
Красавицей себя.
Во мне что ненавидишь,
То будет славою казаться для тебя».

Сатира такова: Сатиру ненавидит,
Кто в ней себя увидит;
Но кто порочен чем,
Винна ль Сатира тем,
Что развращенные оердца пороком колет.
Сердись на свой портрет, сердиться кто изволит.
Читатель, зеркало имеешь в баснях сих,
Досадуй на себя, досадуя на них.

Летающий Комар во уши всем журчал,
И многим он своим журчаньем докучал.
Встречаем комаров таких же и в народе,
Которы льнут к ушам
И шепчут нам
О свадьбах, о вестях — журчанье это в моде.
Свалит лишь только жар,
Летает мой Комар
По рощам, по гуляньям,
По балам, по собраньям;
И носится, как ветр,
Иль песни страстные поющий петиметр,
Иль тварь иного роду,
Которыя язык
Во век свой не дает в покое жить народу, —
Зловредный клеветник.
Когда бы мы язык комарий разумели,
То, чаю бы, вестей с три короба имели.
По рощам и полям,
Я мышлю, нам
Комар вот это трубит:
Вот этот эту любит,
Та с тем была вчера;
А этот в шашки
Недавно прошахал деревни до рубашки;
Мы слышали бы то от Комара.
Безделки от вралей такие ж люди слышат,
Когда клеветники во уши нам поют:
Как люди говорят, и кашляют, и дышат,
Где банки делают, где любятся, где пьют.
Комар в собраниях своим языком волен,
Однако не был он музыкою доволен;
Людей он стал кусать
И кровь из них сосать.
Сносить от тварей боль, так то против рассудка,
Когда кусают нас, какая это шутка;
И некто Комару обиды не спустил
И, дав ему щелчка, нахальство отомстил.

Что гнусен клеветник, так то пример не новой,
Но бойся, злой язык, судьбины Комаровой.

Искусно красть
Давнишна страсть;
И страсть сия продлится,
Доколе свет стоит и солнце не затмится.
Обычай тот
Имеет скот,
И с этим мастерством свои желанья ладит:
Коза капусту крадет,
А козу крадет волк.
На волка воровской слагают люди толк,
Такие ж вымыслы сплетая друг для друга.
Заразой эта страсть земного стала круга.
Далеко от своей я сказки улетел;
Воротимся назад, начнем: стоит Котел,
Стоит на очаге, под ним огонь курится,
Конечно, что-нибудь в Котле моем варится,
Посмотрим — посмотреть, я чаю, нет греха,
Ведь это не украсть, — варится в нем уха,
И бьется пеной,
А повара тут нет,
Я чаю, он поет
Любовные стихи перед своей Еленой,
И сладким завтраком любовницу гостил.
Огонь потух, Котел простыл.
Собака прибежала
И духом чувствует, где мяса часть лежала.
На чувства таковы Собака не глуха,
Понравилася ей простылая уха;
Хлебает Пес уху, хлебает так, без ложки,
И выхлебал до дна.
Проворство таково увидели две Кошки,
Придвинулась одна
И ну лизать остатки;
Другой понравились мошенничьи ухватки,
Товарищ прилетел,
Звенит Котел.
Хозяин звон услышал,
В поварню вышел,
А был хозяин лих.
Проворство видя их,
Что не осталося в Котле ему ни крошки,
Кричит: «Меня объели Кошки,
Но плутней таковых я больше не стерплю
И вас, мошенников, конечно, утоплю».
Что сказано, так то исполнено тотчас:
Две Кошечки, снесли в реку напиться вас.

Так плутни в деревнях помещик разбирает:
Приказчика хранит,
А старосту казнит,
Ворища в стороне, воришка умирает.

В средине цветника Фонтанна кверху била
И громко о своих достоинствах трубила,
А близ ее текла
Река по камышкам, прозрачнее стекла.
Фонтанна гордая, шумя под облаками,
Сказала так Реке:
«Куда придвинулась ты, лужица, боками?
Не лучше ли б ползла, бедняжка, вдалеке
И поле дикое в своем теченьи мыла?
Пожалуй-ка, построй себе подале дом,
Ты видишь, какова моя велика сила:
Я там всходя реву, где молния и гром;
А ты, в моем соседстве,
О подлости своей не мыслишь, ни о бедстве».
Такою гордостью Река огорчена,
Фонтанне говорит: «Я ввек не уповала,
Чтобы, в железные трубы заключена,
Бедняжкой ты меня и подлой называла.
Причина храбрости твоей и высоты,
Что вся по самые уста в неволе ты;
А я, последуя в течении природе,
Не знаю пышности, но я теку в свободе».

На подлинник я сей пример оборочу:
Представя тихие с шумящими водами,
Сравнять хочу граждан с большими господами,
И ясно докажу… однако не хочу.

В ночи близ кучи дров лежит гнилая Щепка,
А щепка такова всегда во тьме блестит,
Но подле той одна здоровая лежит.
Пошла тотчас прицепка.
Здоровой говорит сиятельная Щепка:
«Куда придвинула, голубка, ты бочок?
Подвинься, или дам безумке я толчок.
Ты, подленькая тварь, учтивости не знаешь
И, сверх того, мое сиянье заслоняешь».
А та ответствует: «Не чванься, Щепка, ты,
Заимствуя свой блеск от темноты,
Но утро разберет сие смятенье наше,
Тогда увидим, кто из нас обеих краше».

Мы видим в наши веки
Сияющих умом и славой в темноте:
Сиянье пропадет, лучи погаснут те,
Когда увидят их разумны человеки.

Филандр поутру встал, Филандров Момсик с ним;
Филандр стал одеваться,
А Момсик чиститься, зевать и вытягаться.
Поставили им есть двоим;
Филандр, наевшися, спросил напиться квасу,
‎Напился Момс воды.
Филандр к вечернему гулять срядился часу,
И Момс за ним туды.
Филандр сел на коня, как знатная особа,
А Момс бежал пешком, и погуляли оба.
Филандр назад домой, и Момс за ним прибрел,
Филандр стал ужинать, и Момс тогда поел.
Филандр лег на постель, а Момс зарылся в сене;
Филандр довольно спал, и Момсик спал не мене.
Филандр на свете жил, не думал ничего,
И Момс не более его.
С Филандром Момс пил, ел, ложились, просыпались:
Так Момс с Филандром жил! и оба так скончались!

Убит Муж на войне; Жена вдова осталась
И в горести своей стенала и терзалась:
«Кому вдовство мое, — вещает, — защитить?
И как остаток мне пожитку сохранить?»
Грустила год о том и с грусти умирала,
А умираючи — деревни потеряла.
Бессовестной душе обиду такову
Не жалко произвесть, чтоб разорить вдову.
Чтоб выздороветь ей — таков устав был неба;
Устав грабителей ей был — сидеть без хлеба,
Таскаться по миру и прицепить суму, —
Тягаться с ябедой не женскому уму.
Слезами облившись, под окна потащилась
И божьим именем несчастная кормилась.
Подав полушку ей, дал некто сей совет:
«В суде побей челом о деревнях, мой свет,
Не век тебе с сумой и в рубищах таскаться».
Она ответствует: «С чем в суд мне показаться?
Кто что мне ни подаст, я только тем кормлюсь;
Подьячие берут, так с чем я поделюсь?»
«Есть люди добрые, — ей говорят, — и тамо,
О деле говорить поди к судьям ты прямо».
Она, то выслушав, надежду что дают,
К судье приходит в дом, ан всеношну поют.
Она хотя тот день почти куска не ела,
Но богомольщика дождаться захотела.
Авось и он что даст. Как всеношну отпел —
«Увидеть льзя ль судью?» — Нет! спать судья пошел.
Слуги столкать с двора голодну осудили.
Вдова та просит, чтоб в подклет ее пустили.
«Нам тесно и без вас», — ответствовали ей
И дали тут толчок на ужин из дверей.
Заплакав, заклялась вдругорь к душам быть адским,
Пошед, попалася на улице десятским;
Без фонаря она, ей то в вину причли,
В полицию ее назавтра отвели;
Посажена в тюрьму, пришла ее кончина;
Чем выкупиться ей? у ней нет ни алтына.
Напрасно бедная твердила та Жена,
Что до конца во всем разорена она;
Суперники ее подьячих подкупили
И бедную вдову в остроге уморили.
Пример нам подает несчастная вдова,
Надежда в свете сем на правду какова:
Кто защищение и помощь потеряет,
Тот с праведливостью в гоненьи умирает.