Архив стихотворений Михаила Михайлова

I

Праздник весны. Наше небо холодное
Хмурится меньше; с темнеющих гор
Катятся с шумом струи многоводные,
Рвется река из оков на простор.

Не напрасно ли ранней надеждою,
Радостью жизни себя обольщать?
Может быть, зимней холодной одеждою
Вьюга закутает все здесь опять?

Горы опять побелеют; под холодом
Снова застынут ручьи;
Небо грозить станет снова лишь голодом
Бедному жителю грустной земли.

Все здесь обманчиво — дни безненастные,
Небо, замерзшая почва, весна.
Вы же, надежды отрадные, ясные,
Изменчивость вам здесь больше всего суждена.

II

Праздник весны, воскресения,
Братства, сверженья цепей,
Всех воскресения, всех обновления
Грустно мне встретить в глуши своей.

Пусть к тебе мыслью я полон неверия.
Знаю, что все в тебе ложь;
Знаю, что в маске одной лицемерия
Ты нам обман лишь несёшь.

Знаю я, ложны все эти объятия
Слабого с сильным, с богачом бедняка;
Знаю, что ты не снимаешь проклятия
С жизни и цепь ее так же тяжка.

Знаю, но памятью детства далекого
Часто мне твой отраден обман.
День лишь забвенья средь горя глубокого —
Ладно и то, — и он в тебе дан.

Бедный поет, забывая страдания,
Темного завтра как будто и нет.
Нет ожидания, воспоминания,
Только и виден, что праздничный свет.

Помню, мне в детстве казались так радостны
Эти веселые, ясные дни.
Звон раздавался, широкий и благостный,
Были мне видны улыбки одни.

В доме у нас будто все обновленное:
Тьма исчезала с лица.
Светлело у матери лицо огорченное,
Были похожи на ласки — ласки отца.

Бедные люди казались счастливыми,
Все улыбалось кругом;
Веяло всюду лишь жизни призывами,
Все было полно неведомым звом.

Грусть ко мне в сердце назойливей просится…
Будто я к доле своей не привык.
Громкие песни в мой угол доносятся —
Будто бы ожил рудник.

Пусть сегодня трущобы бездонные,
Где при мерцанье свечей
Видны лишь лица одни истомленные,
Слышно бряцанье цепей.

Песни доносятся в мрачное здание,
Где за решеткой за строем штыков
Собрано нации целой страдание.
Братья поляки! ваш праздник каков!

Над головою проносится каждого
Воспоминание радостных дней.
Воли опять ненасытною жаждою
Сердце налилось полней;

Там, на далекой отчизне подавленной, —
Праздник весны там праздником слез.
Много на почве их там окровавленной.
Много на почве, спаленной от гроз.

Плачет там мать, и жена, и милая
Плачет сестра, не осушая глаз.
Плачет и вся отчизна унылая,
Плачет по вас

Плачь, о страдалица, плачь над могилами
Мертвых своих и живых сыновей.
Каждая слезка там новыми силами
Отродится на почве кровавой твоей.

Снова сошла ты во гроб искупления;
Но не смерть же тебе суждена.
Праздник воскресения, праздник обновления
Всем принесет иная весна.

Опять налетают роями
Знакомые сердцу виденья, —
И снова объят я мечтами
И полон любви и томленья…
То милый доносится шепот,
То видятся светлые очи;
То слышен немолкнущий ропот
Далекого моря; то ночи
Темнеют туманом осенним,
То дни лучезарные блещут;
То в тихом мерцанье весеннем
Знакомые руки трепещут;
То поле, — широкое поле,
Белеет, как саваном, снегом;
То лодка гуляет на воле;
То быстрым проносятся бегом
Родные, любимые лица, —
И все мне поют про былое…
Вот вся пронеслась вереница —
И смотрит лицо молодое…
Далекая! светлая! ты ли?
Тебя ли мой глаз различает?
Твоей ли обманчивой были
Опять мое ухо внимает?..
Широко волшебною тканью
Чарующих снов я окутан…
Я весь поддался обаянью,
Я негой и страстью опутан.
То ласки, то песни, то слезы…
Во мне и тоска и отрада!
Безумные, дикие грезы,
Чего же от сердца вам надо?

Некий гость на Валааме,
Поклонясь мощам во храме,
В келью к иноку зашел.
Постной пищи там вкушая,
Молвил: «Жизнь у вас святая:
Труд, молитва, скудный стол!
Говорят — игумен новый
Не велит вам и коровой
Заводиться…» — «Враг силен —
Искушал на шалость братии!» —
Досказал отец Савватий,
Как бы некий антифон.
«Я читал у Муравьева
(Боголюбец начал снова),
Что оленя к вам весной
Занесло сюда на льдине —
И у вас он жил в пустыне…
Скоро стал совсем ручной,
Полюбил вас круторогий;
Но ворчал игумен строгий —
И олень был выгнан вон…» —
«Искусивши грешных братии», —
Досказал отец Савватий,
Как бы некий антифон.

Встала младая из мрака с перстами пурпурными Зое.
Мирный покинула сон Николаева сила святая.
Встал он и видит: в ковчеге лежат драгоценном (подносом
Этот ковчег в просторечье зовется) подарки от милых
Сердцу его домочадцев: два чудной работы чугунных
Тяжких сосуда, чтоб пепел с сигар отряхать в кабинете, —
В виде корзины один, другой же дракону подобный;
Восемь пар превосходных носков, и самой Пенелопой
Лучше б не связанных, и папиросница темныя кожи
С внутренним малым карманом, к хранению денег удобным,
Если они не поют петухами, просяся на волю.
О Шелгунов, лесоводственный муж, Николай благородный!
Сам на эти дары напросился ты хитростной речью,
Так же, как древле в гостях у святой Алкиноевой силы
Выклянчил много подарков себе Одиссей хитроумный.

В стихах тебе посланье шлю,
О друг Полонский, издалека.
Вот видишь — болен я жестоко,
Бульоны ем, микстуры пью
И огорчен притом глубоко:
Сгубил я молодость свою
Среди пиров и буйных оргий
И за безумные восторги
Страданья чашу ныне пью.
Тебе хотел бы я поведать
О всем случившемся со мной:
Сегодня враг желудок мой
Не мог и супом пообедать.
Но нет! я нынче страшно глуп,
И телом вял и мыслью туп,
И потому в Женеве дальней
При шелесте женевских струй
Прими от друга хоть печальный,
Но братски нежный поцелуй.

«За фракийскими горами, —
Говорил элидский грек, —
Над безвестными морями
Не прошел астреин век.

Есть счастливое там племя:
Дольше жизнь его идет;
В сладкой неге мчится время;
Все невинностью цветет.

Не несет крыло Борея
Вздоха к нам из той страны:
Не мрачат гиперборея
Ни вражда, ни зло войны.

Выпив чашу наслажденья,
Чашу смерти он берет
у — Равнодушно, без волненья, —
И друзей на пир зовет.

И когда сойдутся братья
К берегам в единый круг,
К морю синему в объятья
Сам кидается их друг.

Хоть еще никто на свете
Не видал тех чудных стран,
Но твердят: счастливцы эти
Будут предки россиян».

Орхоменский гость почтенный
Так элидцу отвечал:
«В этот край благословенный
С кораблем я раз попал.

Да, в блаженстве и покое
Там для всех катятся дни!
Есть и племя там такое —
Под названьем «тюлени».

Из бездны далекого моря
Глядит одинокий гранит,
И стонут вкруг бурные волны,
И море печально шумит.

На острове том есть долина:
Две ивы там мирно растут,
И редко залетные птицы
В долине безмолвной поют.

Полночного тихой порою,
Когда загорится луна,
На ивах тех искрятся слезы,
И жалобно шепчет одна:

«Давно ли под нашею тенью
Здесь витязь могучий лежал
И камень плитою тяжелой
Могилу его покрывал?

Пред ним вся земля трепетала, —
И где ж лег в могилу герой?..
Изгнанник из края родного
Схоронен под чуждой землей.

И странники часто бывали
На здешних крутых берегах:
Звала их немая могила
И витязя страшного прах.

Но помню… вдруг с шумной толпою
Сюда принеслись корабли,
И люди разрыли могилу
И витязя прочь унесли.

В родимой земле схоронили
Его успокоенный прах;
Но мы без него сиротеем,
И грустно на наших скалах».

Тут ива, склонясь, замолчала…
Вдали забелел уж восток…
А с листьев катилися слезы
На желтый холодный песок.

Гляжу я в окошко
Темницы моей,
И будто немножко
В душе поясней…

Там синее море
Приветно шумит,
Печальные взоры
Там лодка манит;

Вдали, над струями
Как снег паруса,
И с морем краями
Слились небеса;

И луг зеленеет
Под самым окном,
И ласточка реет
Над пестрым кустом;

Приветно главою
Кивает сосна…
С моею душою
Опять тишина!

Но сердце недолго
Так сладостно спит…
Чу! шаг часового
За дверью звучит.

Порою мнится мне: на голове моей
Сверкает светлый луч бессмертия и славы;
С груди больной скатился груз скорбей,
И нет в очах горючих слез отравы.
Весь мир передо мной любовью обновлен;
В объятья братские певца он принимает…
И всем священ любви и истины закон;
И правда, как звезда, во всей красе сверкает.

Но этот миг прошел; и голову мою
Опять, как прежде, жмет певца венец колючий,
И слезы вновь по-прежнему, я лью,
И скорби давят грудь, как пасмурные тучи;
А люди старою дорогою веков,
Не отряхая прах страстей отцов,
Как прежде лживые, идут передо мною,
Любви и истины нуждался душою…
И голос мой молчит — болезненно молчит…

Снится мне твой берег дальний,
Древний, славный Илион!
Вижу я твой дол печальный,
Слышу моря вещий стон.
Вьется в прахе повилика
По руинам гробовым,
И не слышно битвы клика…
Всё объято сном немым.
Не шумят уже ветрила
У пологих берегов,
И безмолвен, как могила,
Спит Скамандр среди лугов.
Лишь один бежит с роптаньем
Шумноводный Симоис,
И с глухим его журчаньем
Плески волн морских слились.
Зеленеет холм священный,
С другом где Ахилл зарыт;
А вдали, как отчужденный,
Гектор спит под грудой плит.
Над грядой холмов печальных
Плющ и терны разрослись,
И под кровом погребальным
Все герои улеглись.
Увенчанная грозою,
Ида мрачная стоит,
И, как серою чалмою,
Гаргар тучами повит.
Не идут переговоры
На вершинах их крутых,
И богов не слышны споры
О боях сынов земных.
Над пустынными брегами
Веют сон и тишина,
И одна, слиясь с волнами,
Песня древности слышна.

От Нижегородца

Полон свежих вдохновений,
Полон грации и сил,
Ваш прекрасный, светлый гений
Много радостных мгновений,
Много чистых наслаждений
Сердцу подарил!

Каждый выход ваш встречала
Тайным трепетом душа…
Переполненная зала
То крича рукоплескала,
То с любовью вам внимала,
Молча, чуть дыша.

Дан вам славой неизменной,
Свеж и полон ваш венок.
Пусть же мой листок мгновенный,
Безыскусственный, смиренный,
Ляжет, вами вдохновенный,
Хоть у ваших ног!

Люблю я Палкина селянки,
Стихов нелепых пустоту,
Камин, валдайские баранки,
Шампанское, Жорж Санда, санки,
Шекспира, кошку на лежанке
И подражания тщету!
Люблю я блеск и лоск паркета,
Галоп, гризеток, море, мглу
И нежный трепет полусвета
Луны полночной на полу!
Люблю я кейфа безмятежность,
Безбрежность злачную степей,
Медведя сонную медвежность
И сказки родины моей.
Люблю свою я статуэтку
В окошке Бегтрова, кальян,
Дюма, весной Неву-кокетку,
Бореля, с трюфлями котлетку
И аравийский ураган.
Мой идеал — любовь, Камена,
Пассаж, французские духи,
Мотивы нежные Шопена,
Статейки Шарля Сен-Жюльена
И Данилевского стихи.

Еще обилен мир бедами,
Невежеством, корыстью, злом,
Печалью, горькими слезами
И неоплаченным трудом.

Еще немало уцелело
Порядку старому опор.
Еще не кончен тьмы и света,
Добра и зла давнишний спор.

Но с каждым днем всё крепнут боле
Добро и свет,
Им уступают поневоле
И тьма и зло.

Свой свет разносит в массах знанье,
Свое добро любовь несет,
И всюду упованье
В сердцах проснувшихся растет.

Счастливых более, чем было;
И счастье стало их прочней,
И новую ему даст силу
Благополучье всех людей.

[Ко мне] в трущобу ссылки,
Во мрак и холод изгнанья
Донесся [чрез моря и горы] братский твой привет,
Сердечный привет твой, брат.
Слова твоего благословенья,
Слова твоих надежд и веры
Согласно слились с теми голосами,
Что слышны в моей душе,
Что звучат и во мраке моей тюрьмы.
Это те голоса, что показали мне правду,
Что внушили мне ненависть ко лжи,
Что заставили забыть о себе,
Пожертвовать всем
И все мои слабые силы направить
На дело будущего.
Порой мне горько, что в начале
Пресечено мое служение делу.
Но не пресечена и не погасла мысль.
Она жива, она сильна,
Мне жизнь и силу даст она.
Я бодро цель свою пронес
В стр<ану> страдания и слез,
И у позорного столба
Мой смех видела толпа.
Своб<оды> вер<ные> друзья,
Верна вам жизнь моя.
Пусть зло грозится и
Оно меня не покорит.
Я гляжу на св<ою> тюрьму,
Как на честь себе, позор ему.
И полон веры [гов<орю>]…