Долго на бороды длилось гоненье, но сняли опалу.
Всем теперь ясно, куда либерализм этот вел.
Слышатся толки везде о земских соборах и думах.
Как же, «уставя брады», в них без бород заседать?
КОНСТИТУЦИОНИСТ
Тошно из уст его слышать и самое слово свобода.
Точно как будто кастрат стал о любви рассуждать.
НЕДОРАЗУМЕНИЕ
Много у нас толковали в журналах о прессе свободной.
Публика так поняла: гни нас свободно под пресс!
ПРЕДАННОСТЬ
Преданность вечно была в характере русского люда.
Кто же не предан теперь? Ни одного не найдешь.
Каждый, кто глуп или подл, наверное, предан престолу;
Каждый, кто честен, умен, предан, наверно, суду.
ВЗЫСКАНИЕ
Каторгу даже и казнь именуют указы взысканьем:
Взыскан (так понимай!) царскою милостью ты.
Помещик
Когда-то и я в Петербурге живал,
Писателей всех у себя принимал
И с гордой улыбкой являлся на балах…
Стихи мои очень хвалили в журналах:
Я в них и свободу и истину пел,
Но многих представить в ценсуру не смел.
Эй, Ванька! скорее собак собирай!
Эй, Сенька! живее мне лошадь седлай!
Политикой также заняться любил —
В кондитерских все я журналы следил…
Читал я философов… Сам рассужденье
Писал о народном у нас просвещеньи…
Потом за границей я долго блуждал,
Палаты, Жорж Санда, Гизо посещал.
Эй, Ванька! скорее собак собирай!
Эй, Сенька! живее мне лошадь седлай!
В чужбине о родине я сожалел,
Скорей воротиться домой все хотел —
И начал трактат (не окончил его я)
О том, как нам дорого вчуже родное.
Два года я рыскал по странам чужим:
Все видел — Париж;, Вену, Лондон и Рим.
Эй, Ванька! скорее собак собирай!
Эй, Сенька! живее мне лошадь седлай!
Приехавши в Питер, соскучился я…
Казна истощилась порядком моя.
Поехал в деревню поправить делишки,
Да все разорились мои мужичишки!..
Сначала в деревне я очень скучал
И все перебраться в столицу желал.
Эй, Ванька! скорее собак собирай!
Эй, Сенька! живее мне лошадь седлай!
А нынче так, право, меня калачом
Туда не заманишь. И славный здесь дом,
И повар обед мне готовит прекрасный;
Дуняшке наделал я платьев атласных.
Пойдешь погулять — вкруг мальчишки бегут…
(Пострелы! они меня тятей зовут.)
Эй, Ванька! скорее собак собирай!
Эй, Сенька! живее мне лошадь седлай!
С соседями езжу я зайцев травить;
Сойдемся ль — за карты, а после попить…
Прекрасные люди мои все соседи,
Хоть прежде твердил я с презреньем: «Медведи!»
Политику бросил — и только «Пчелу»
Читаю от скуки всегда поутру.
Эй, Ванька! скорее собак собирай!
Эй, Сенька! живее мне лошадь седлай!
Однажды я как-то письмо получил:
Писал мне приятель мой, славянофил,
Чтоб ехал скорее к нему я в столицу —
Тащить меня вздумал опять за границу…
Но я отвечал ему: «Милый мой друг!
В себе воскресил я народный наш дух!»
Эй, Ванька! скорее собак собирай!
Эй, Сенька! живее мне лошадь седлай!
«Мне ладно в деревне: здесь сладко я сплю,
Гоняться с собаками в поле люблю.
С житьем не расстануся патриархальным,
Дышу теперь духом я национальным!..
Ко мне, братец, лучше сюда приезжай:
Народность в деревне моей изучай!»
Что ж, Ванька-каналья! чего лее ты ждешь?
Да скоро ль ты, Сенька, Гнедка приведешь?
С тех пор мой приятель ко мне не писал…
И слышал я, нынче известен он стал
Своими трудами. Знакомцы другие —
Все люди теперь тоже очень большие…
А все отчего? Нет деревни своей:
А то бы гонялись за зайцами в ней!!
Мерзавцы! уж сколько я вам говорю!..
Постойте! ужо я вам спину вспорю.
Крепко, дружно вас в объятья
Крепко, дружно вас в объятья
Всех бы, братья, заключил
И надежды и проклятья
С вами, братья, разделил.
Но тупая сила злобы
Вон из братского кружка
Гонит в снежные сугробы,
В тьму и холод рудника.
Но и там, назло гоненью,
Веру лучшую мою
В молодое поколенье
Свято в сердце сохраню.
В безотрадной мгле изгнанья
Твердо буду света ждать
И души одно желанье,
Как молитву, повторять:
Будь борьба успешней ваша,
Встреть в бою победа вас,
И минуй вас эта чаша,
Отравляющая нас.
Памяти Добролюбова
Вечный враг всего живого,
Тупоумен, дик и зол,
Нашу жизнь за мысль и слово
Топчет произвол.
И чем жизнь честней и чище,
Тем нещаднее судьба;
Раздвигайся ты, кладбище, —
Принимай гроба!
Гроб вчера и гроб сегодня,
Завтра гроб… А мы стоим
Средь могил и… «власть господня»,
Как рабы, твердим.
Вот и твой смолк голос честный,
И смежился честный взгляд,
И уложен в гроб ты тесный,
Отстрадавший брат.
Жаждой правды изнывая,
В темном царстве лжи и зла
Жизнь зачахла молодая,
Гнета не снесла.
Ты умолк, но нам из гроба
Скорбный лик твой говорит:
«Что ж молчит в вас, братья, злоба?
Что любовь молчит?
Иль в любви у вас лишь слезы
Есть для ваших кровных бед?
Или сил и для угрозы
В вашей злобе нет?
Братья, пусть любовь вас тесно
Сдвинет в дружный ратный строй,
Пусть ведет вас злоба в честный
И открытый бой!»
Мы стоим, не слыша зова, —
И ликуя, зверски зол,
Тризну мысли, тризну слова
Правит произвол.
Ее он безмолвно, но страстно любил
Ее он безмолвно, но страстно любил:
И редко и холодно с ней говорил;
А в сердце его все была лишь она,
И ум занимала об ней мысль одна…
Но детской и резвой своею душой
Любви не постигла она той святой. —
Он вечно был мрачен, в печаль погружен,
А взор ее ясный к другим обращен…
Но вот уж расстались они, — и далеко
Живет он, но любит ее, одинокой;
А те, что встречали взор девы живой,
Об ней позабыли холодной душой…
Эллада
Как часто я тоскующей душою
Безумно рвусь в твой чудный древний мир,
Святая Греция! Как часто я мечтаю,
Молюсь тебе, низвергнутый кумир!..
Ты снишься мне с свободою святою;
Я вижу твой роскошно вольный пир,
Твоих богов и женщин светлооких
С смолой кудрей на их грудях высоких…
Твоих певцов я слышу песнопенья:
Звучит как гром свободная их речь;
Мне видятся твоих сынов сраженья,
Я зрю в мечтах их всеразящий меч.
Виденьями сменяются виденья…
Передо мной, средь мира и средь сеч,
Несется жизнь пирующей Эллады.
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
Муза
Рано в тенистой дубраве являлась мне чудная дева,
Рано учила ребенка играть на свирели. Сломивши
Гибкий тростник у потока, в стволе я отверстия делал —
И, приложивши к устам, играл нестройные песни.
Муза, довольная мною, меня целовала в награду, —
И с младенчества я полюбил ее поцелуи.
Часто я играю с тех пор на звонкой свирели,
Часто на жарких устах моих веет дыханье богини.
Горный поток
О юноша вечный! ты мчишься
Из мрака ущелий…
Не зрело смертного око
Твоей колыбели, могучий!
И ухо ничье не внимало
Великого детскому лепету
В шумном потоке.
О, как ты прекрасен в кудрях серебристых!
Как страшен в громе отзывном
Окрестных скал!
Трепещет сосна пред тобою, —
И сосну ты повергаешь
С главой и корнями.
Боятся утесы тебя, —
Ты рушишь утесы —
И с смехом, как легкие камни, их катишь.
Солнце тебя одевает
Славы лучами, —
Оно покрывает красками радуги
Волны твои.
Зачем ты спешишь к зеленому озеру?..
Разве не любо тебе
Вблизи у небес?
Не любо в отзывных скалах?
Не любо в висячих дубовых кустах?
О, не спеши так к злачному озеру!..
Юноша! еще как бог ты могуч, —
Свободен как бог!
Тебе улыбается там тишина
И зыбь молчаливая струй —
То серебристых при лунном мерцанье,
То золотых и пурпурных
В лучах заката!..
О юноша! что в шелковом покое,
В улыбке доброго месяца, —
В золоте, в пурпуре солнца вечернего —
Тому, кто в рабских цепях.
По зову сердца
Ты вольно стремишься теперь;
А там часто царствует ветер изменчивый
Или смертная тишь…
О, не спеши так к злачному озеру!..
Юноша! еще как бог ты могуч, —
Свободен как бог!
Соседка
Тому давно… Я был почти ребенок;
Она была прекрасна, молода;
Ее волнистый волос был так тонок,
А голосок так серебрист и звонок…
Прошли давно те ясные года.
В большом саду плющовую беседку
Как будто вижу я перед собой…
Раздвинувши ветвей густую сетку,
Бывало жду красавицу соседку
И рву листок дрожащею рукой.
Придет она… Глаза горят так ярко,
И пышут щеки нежные огнем…
И с ней вдвоем (Лаура и Петрарка!)
Мы говорим так долго и так жарко…
О чем?.. Да так! Бог ведает о чем!
Рука моя так радостно сжимала
Ее ручонку детскую. Меня
Она порой тихонько целовала
И, наклонясь, мне на ухо шептала…
А что?.. Все это позабыл уж я.
И уж давно я с нею не видался…
Я слышал, замужем теперь она…
А я с тех пор все по свету скитался, —
И чувством что-то очень издержался,
И стала мне смешна та старина.
А все иной порою, и нередко,
Случается, придет на память мне:
Цела ли та плющовая беседка?
Меня забыла ль милая соседка?
Иль так, как я, смеется старине?
Помню я рощу зеленую
Помню я рощу зеленую,
Помню я пруд голубой,
Помню я речи свободные —
Речи вечерней порой;
Помню я взгляды любимые,
Щечку с румянцем живым,
Помню уста твои влажные
С их поцелуем немым;
Помню я трепет руки твоей —
Детской, прекрасной руки…
Помню… но сердцу не жалко их —
Дней этой глупой тоски!
Акация цветы душистые роняет
Акация цветы душистые роняет,
И роза аромат с листов мне посылает…
По тихим берегам хожу в раздумье я;
В водах спит лебедей пугливая семья, —
И тихо все кругом… Лишь редко пронесется
Зефир по тростникам, и нежно раздается
В них песня дивная, — и лебедь, пробудясь,
Взмахнет крылом и вновь уснет, в волну глядясь.
Зима
I
Что нам весна с соловьями, с цветущею рощей! На что нам
Пышный венок из цветов и горячее солнце полудня?
Если со мной ты, дитя, й зима мне милее весенней
Теплой поры. Разложивши огонь, сижу я с тобою
Так же, как в солнечный день. Твоя резвая песня мне тот же
Звонкий напев соловья. А цветущая роща… Зачем мне
Рощу!.. И здесь, в мягком кресле, я счастлив, как в чаще дубовой
На душистой траве. — Вместо ярких долины цветов
Есть незабудки в глазах у тебя, на щеках твоих розы;
Шея и грудь твоя — те же лилеи; а светлые волны
Русых кудрей благовонней, чем воздух расцветшего сада.
II
Сивка по полю бежит,
Снег под санками скрипит;
Солнце светит высоко…
Так отрадно и легко!
Щечки свежие в мороз
Расцвели алее роз…
Не озябла ль ты, дитя?
Дома сядем у огня.
Сивка по полю бежит,
Снег под санками скрипит…
Поседели в злой мороз
Кудри шелковых волос!
Там согреешься шутя,
Мое доброе дитя…
Будут греть уста мои
Ручки мерзлые твои.
Солнце ярко в небесах,
Поле все горит в звездах.
Сивка, ну!.. лети стрелой…
Стой! приехали домой!..
III
Ярко и с треском огонь разгорелся… Уж поздно!..
Надо ли свечи зажечь?.. Для чего! В полумраке
Будем сидеть и болтать… да о чем же? — О всем мы
Переболтали с тобою вечерней порой.
Что говорить… Поцелуй меня лучше, малютка!
Лучше всех толков моих поцелуй твой один.
IV
Вечером поздно уляжешься ты на кушетке. Сижу я,
Лампа горит на столе, быстро вожу я пером.
Только задумаюсь, только перо отведу от бумаги,
Тотчас ты мне говоришь: «Рифмы не можешь найти?
Что за слово? скажи!.. Я найду тебе тотчас отзвучье…
Разве не знаешь, что я рифмы люблю прибирать?»
Знаю, дитя: ты прекрасный поэт, и уста твои звучно
К каждой ласке моей в рифму целуют меня!
Анакреон
Он любил плющом ползучим
Кудри белые венчать
И при звоне чаш глубоких
В час полночный пировать…
Наполняя светлый кубок,
Пел он негу и вино,
И, при звуках флейты звонкой,
Осушалось в чашах дно.
Незакрытая амфора
Аромат вокруг лила, —
И вакханка к ложу неги
Старца юного влекла…
Как ее пылали щеки,
Кровью жертв не смочены!
Как уста полуоткрыты
Были трепета полны!
И когда вкруг шеи старца
Ручка нежная вилась,
Громко струны трепетали,
Песня чудная лилась…
Нам оставил он кифару
С этой песнию живой…
Над далекою могилой
Долго вился плющ густой;
Долго Грации на камень
Приносили по венку, —
Девы, юноши ходили
На могилу к старику. —
И теперь, когда порою
Веселится тесный круг, —
В песне старой, вечно юной
Песнопевца веет дух…
Встреча
Давно тебя знал я: ребенок
Была ты веселый, живой;
Был голос твой детский так звонок,
Так ярок твой глаз голубой.
Мы часто с тобою играли…
(Я сам был ребенок тогда!)
Мы вместе резвились. Умчали
И детство и юность года.
И встретил тебя я печально,
Мне горько тебя узнавать…
Я вспомнил и угол мой дальний,
Отца и покойницу мать;
Я вспомнил про игры с тобою,
Я вспомнил о давних годах…
Все ожило вдруг предо мною
В роскошных и светлых мечтах.
Да! многого вовсе не стало,
Другое же стало не тем,
Чего мое сердце желало,
Во что уповало… Зачем
Тебя еще раз я встречаю
На жизненном темном пути?
Мне было легко, уповая,
По грустной дороге идти…
Неужто и всем упованьям
Такая ж судьба суждена?
Убитая тяжким страданьем,
И ты не была спасена.
Как много я думал, бывало,
О счастье грядущем твоем…
Все светлую жизнь обещало,
Сияло приветливым днем.
Душа твоя, полная силы,
И в трудной житейской борьбе,
Казалось, до самой могилы,
Всю жизнь — не уступит судьбе.
Удары ль ее беспощадно
Сгубили всю силу твою,
Иль только мечтою отрадной
Лелеяла душу мою
Надежда… не знаю; но встрече
С тобою теперь я не рад…
Так пусты короткие речи,
Так грустен мой сумрачный взгляд.
И ты избегаешь со мною
Свиданий тяжелых, и я… —
Я встреч избегаю с тобою…
Душа изнывает моя!
Тебя не узнаешь… Ты стала
Бледна и худа и больна,
Ты рано и скоро увяла,
. . . . . . . . . . . . .
И только одним сожаленьем
Могу я тебя подарить,
Я беден и сам, я с терпеньем
Обязан мой путь проходить…
Но образ твой грустный и бледный
Все будет мечта представлять,
И буду я — счастием бедный —
Молиться, терпеть, уповать!..
Смех
Она смеется, — но когда б случайно
Взглянул кто в глубь души ее больной,
Увидев все, что там сокрыто тайно
От глупости людей, от их насмешки злой,
Как слышались тогда ему бы внятно
В веселом смехе слезы!.. Все, что есть
Страданий, горя в жизни, так понятно
В ее улыбке мог бы он прочесть.
Облака
Волнистой чертой отделились
От поздней зари облака
И грозно, как горы, столпились…
И светит заря, как река.
С тоской безотчетною взоры
Глядят на разлив той реки,
На эти воздушные горы…
И мысли мои далеки.
И снится река мне иная,
Угрюмые горы над ней,
На береге роща большая
С роскошною тенью ветвей,
Деревья за рощею темной,
Там церковь с крестом золотым
И дом одинокий, огромный,
Закутанный садом густым.
По-прежнему церковь белеет
И бедные избы стоят,
Но дом опустелый дряхлеет —
И глохнет заброшенный сад.
В том доме, где людно так было,
Теперь, как в гробу, тишина…
В разбитые окна уныло
Вечерняя светит луна!
В саду заросла та дорожка,
Где часто, как спрячется день,
Бродила прекрасная ножка
И белая виделась тень.
Опять в ночной тиши
Опять в ночной тиши напрасно сон зову я:
Мне не дает заснуть бессонная мечта.
С безумной негою и страстью поцелуя
Мерещатся твои мне бледные уста.
Передо мной во тьме горят и светят глазки,
И кудри мягкие льют нежный аромат;
Блаженством жгут меня твои живые ласки,
И тихие слова любовно мне звучат…
Но мертвый сон кругом и мертвое молчанье;
Все спит; не спит одна бессонная мечта…
В глубокой тишине любимое названье
Лепечут лишь мои горячие уста!
Песня пловца
Небо в тучах, страшно море…
Как мне хочется быть дома!
Волны воют на просторе,
Небо в тучах, страшно море…
Сам пытал беду и горе!..
Даль темна и незнакома,
Небо в тучах, страшно море…
Как мне хочется быть дома!
В молчанье грустном мы стояли
В молчанье грустном мы стояли
Над погасающей рекой.
Две тучки по небу бежали
Жемчужно-белою чертой…
Разливом берег затопляя,
Неслась широкая река, —
И где-то, тихо замирая,
Звучала песня рыбака.
В тоскливой думе, головою
Поникла ты, и две струи
Горячих слез текли рекою
На щеки бледные твои…
Но молчаливыми устами
К твоим щекам я не припал;
Ни поцелуем, ни словами
Я дум твоих не возмущал.
И ты сказала мне, рыдая:
«Далек наш путь, река шумна…
Но наша воля молодая
Тут не натешится сполна.
Дорога наша раздвоится, —
И по неведомым волнам
Всё розно будем мы носиться,
Не приставая к берегам!»
Странник
I
Темнеет… Влажные туманы
Над сонным озером встают,
И бледных тучек караваны
Лениво по небу идут.
Не запылится путь пустынный…
Ни зверь по нем не пробежит,
Ни стая птиц чертою длинной
Над ним, шумя, не пролетит.
Как тяжкий гнет над ровной степью
Лежит глубокий, смертный сон.
Тоскою смутной, словно цепью,
Окован путник… Ищет он
В тумане дали непроглядной
Приветной искры огонька;
Но тот же мрак всё безотрадный,
Дорога так же далека!
II
Был темен путь мой, бесприютен, глух.
Я шел один, бездомный странник. Сзади
Я не оставил ни родного крова,
Ни сердца матери: давно разрушен
Был дом отцовский; любящее сердце
Моей родной давно в могиле тлело.
Я шел вперед; но силы молодые
Все больше, больше иссякали, тяжкий
Смертельный сон крылами бил мне в очи.
Передо мной седой туман клубился
И застилал унылую дорогу.
Глухая тишь была кругом меня, —
И голос мой, бесплодно замирая,
Ждал отклика напрасно. Долго так
Тянулся этот безотрадный путь, —
И не хватало сил влачиться дальше.
Но вдруг, среди могильной тишины,
Раздался голос сладкий и певучий:
Меня он назвал именем моим…
И разглядел я среди мрака образ
Прекрасный. Много было в нем родного
Моей душе. Казалось, так же мрачно
И перед ним шел бесконечный путь,
Туманом затканный; казалось, так же
Искал и он ночлега или сердца
Знакомого — и так же, как и я,
Не находил ни отклика, ни крова.
Мы протянули друг ко другу руки,
Готовы были оба на распутье
Остановиться… Но опять туманом
Все заволок угрюмый мрак, и дикий
Нас вихрь помчал вперед, своей дорогой
Отдельно каждого… Зачем же посох
Из слабых рук моих тогда не выпал?
Не оковал последний сон очей?
III
Сердцу трудно, оку больно…
Тяжко мне идти.
Где же отдых ждет привольный?
Где конец пути?
Шаг за шагом… Да куда же?
Где же мой приют?
«Близок он… Твой путь туда же,
Куда все идут».