Архив стихотворений Михаила Михайлова

Над вашими телами наругавшись,
В безвестную могилу их зарыли,
И над могилой выровняли землю,
Чтоб не было ни знака, ни отметы,
Где тлеют ваши кости без гробов, —
Чтоб самый след прекрасной жизни вашей
Изгладился, чтоб ваши имена
На смену вам идущим поколеньям
С могильного креста не говорили,
Как вы любили правду и свободу,
Как из-за них боролись и страдали,
Как шли на смерть с лицом спокойно-ясным
И с упованьем, что пора придет —
И вами смело начатое дело
Великою победой завершится.

Пора та близко. Пусть могила ваша
Незнаема, пусть царственная зависть
Старается стереть повсюду память
О вашем деле, ваших именах, —
В глуби живых сердец она живет!
И с каждым днем таких сердец все больше:
Самоотверженных, могучих, смелых
И любящих.

Близ места вашей казни
Есть пышный храм. Там гордыми рядами
Стоят великолепные гробницы,
Блестя резьбой и золотом. Над ними
Курится ладан, теплятся лампады,
И каждый день священство в черных ризах
Поет заупокойные обедни.
Гробницы эти прочны; имена
Их мертвецов угодливой рукою
Глубоко в камень врезаны. Напрасно!
От одного дыхания Свободы
Потухнет ладан и елей в лампадах,
Наемный клир навеки онемеет,
И прахом распадется твердый мрамор,
Последняя их память на земле.

Пора близка. Уже на головах,
Обремененных ложью, и коварством,
И преступленьем, шевелится волосе
Под первым дуновеньем близкой бури, —
И слышатся, как дальний рокот грома,
Врагам народа ваши имена,
Рылеев, Пестель, Муравьев-Апостол,
Бестужев и Каховский! Буря грянет.
Под этой бурей дело ваших внуков
Вам памятник создаст несокрушимый.
Не золото стирающихся букв
Предаст святые ваши имена.
Далекому потомству — песнь народа
Свободного; а песнь не умирает!
Не хрупкие гробницы сохранят
Святую вашу память, а сердца
Грядущих просветленных поколений, —
И в тех сердцах народная любовь
Из рода в род вам будет неизменно
Гореть неугасимою лампадой.

(После чтения «Северной пчелы» в июле 1862)

Что за странным беспокойством
Обуяло вдруг всю Русь?
С этим новым нашим свойством
Я никак не примирюсь.
Сверху, снизу, слева, справа
Беспокойны все и вся;
Как хотите, эдак, право,
Скоро будет жить нельзя!
Беспокойство и в столице,
Беспокойство и в глуши;
Беспокойны царь с царицей,
Беспокойны голыши.
Беспокоен губернатор,
Частный пристав, откупщик,
Поп, фотограф, регистратор,
Мещанин, купец, мужик,
Сыщик, доктор, сочинитель,
Типографщик, журналист,
Архирей, студент, учитель,
Академик, гимназист,
Старый воин, юный воин,
Новобранец, инвалид…
Разве тот один спокоен,
Кто уж в крепости сидит!

…Перед ним лежал
Уже наточенный кинжал, —
И молвил он, вздохнув невольно:
«А расставаться с жизнью больно».

Горда, прекрасна и бледна,
Стояла перед ним жена.
Вдруг ярче, радостней, смелее
Зажегся взор у ней. Она
Одной рукой у белой шеи
Застежку платья сорвала, —
На мужа, на кинжал взглянула
И верх туники распахнула:

Свежа, полна, как снег бела,
Раскрылась грудь… Еще мгновенье,
И перед мужем со стола
Она без страха, без волненья
Другой рукой кинжал взяла.
Как луч, блеснул удар кинжала…
Кровь брызнула и струйкой алой
По белой груди потекла.

На ложе Аррия склонилась.
Последней судорогой билось
В ней сердце; взор оделся мглой…
Жизнь уходила молодая.
Но, холодеющей рукой
Кинжал из раны вынимая,
Она сказала, умирая:
«Не больно вовсе, милый мой!»

Как долгой ночью ждет утра
Больной, томясь в бреду,
Так в этой безрассветной тьме
Я милой вести жду.

День бесконечен… грудь полна
Невыплаканных слез.
Наступит ночь — ко мне бегут
Рои зловещих грез.

О, только б знать, что над тобой
Без туч восходит день,
Что, ясная, встречаешь ты
Без слез ночную тень!.

Как стало бы светло, тепло
В холодной этой тьме!
Пусть воли нет… Пока придет,
Есть счастье и в тюрьме!

Но дни и месяцы идут…
Я жду, — напрасно жду…
Так в ночь бессонную утра
Не ждет больной в бреду.

Долиной пышной шли мы рядом,
Блаженных дум полны.
Кругом весь мир цветущим садом
Сиял в лучах весны.

Казалось, радостным полянам
Из века в век цвести,
И к ним ни бурям, ни туманам
Не отыскать пути.

Мы как во сне остановились
У быстрого ручья.
Как чудно в нем лучи дробились!
Как искрилась струя!

Ты пела мне: «К угрюмой дали
Журча бежит ручей,
Там всё страданья да печали;
Темна там жизнь людей.

Пойдем — осушим Горю слезы
Счастливою рукой;
Снесем им радость, песни, розы,
Свободу, свет, покой!»

Мы шли, соединясь руками
Над синей быстриной;
Ручей играл, сверкал меж нами
Веселою волной.

Мы поцелуем обменяться
Через него могли;
Нам было любо петь, смеяться…
Мы в чудных грезах шли.

Но вдруг рассеял наши грезы
Зловещий шум ручья:
Вздымалась в нем, полна угрозы,
Померкшая струя.

Он шире стал, — и наши руки
Невольно разлучил.
Темнела даль, — и грома звуки
К нам ветер доносил.

Чрез миг завыла непогода…
Ручей влился в поток.
Искать мы стали перехода…
Волна срывала с ног.

Мы оглянулись… И за нами
Разливы бурных вод
Клубились по полям волнами…
Поток шумел: «Вперед!»

И мы пошли… Катилась с ревом
Меж нас уже река.
Мы только обменяться словом
Могли издалека.

Нам не сомкнуть уста и руки…
Река все шире, злей…
И милых слов родные звуки
Доносятся слабей.

Их заглушают злобной силой
И гром и вой реки.
Лишь виден мне твой образ милый
И знак твоей руки.

Но волны выше; тьма густая
Чернеет, свет губя…
Мне не видать тебя, родная!
Мне не видать тебя!

Зову… Во мраке исчезает
Бесследно крик тоски.
Лишь ураган мне отвечает
Один из-за реки.

И вот передо мною море:
В него влилась река…
И я один… со мной лишь горе,
Тревога и тоска.

Напрасно вопли посылаю
Я с темных берегов…
Ни мой тебе, ни твой, я знаю,
Мне не услышать зов.

Вдали лишь молнии трепещут
Среди зловещей мглы,
Вблизи же злобно в берег хлещут
Студеные валы.

Вышел срок тюремный:
По горам броди;
Со штыком солдата
Нет уж позади.

Воли больше; что же
Стены этих гор
Пуще стен тюремных
Мне теснят простор?

Там под темным сводом
Тяжело дышать:
Сердце уставало
Биться и желать.

Здесь над головою
Под лазурный свод
Жаворонок вьется
И поет, зовет.

Зарею обновленья
В моей ночи взошла любовь твоя,
В ней стали ясны мне и мир, и жизнь моя,
Их смысл, и сила, и значенье.

В ней, как в сиянье дня,
Я увидал, что истинно, что ложно,
Что жизненно, что призрачно, ничтожно
Во мне и вне меня.

Когда я сердцем ощутил биенье,
Которым сердце билося твое,
В нем мира целого вместилось бытие,
Все радости людей, тревоги и стремленья.

О свет всевоскрешающей любви!
Ты дал на дело мне и на страданье силы.
Веди меня сквозь мрак моей живой могилы
И к делу жизни вновь могучим призови!

Только помыслишь о воле порой,
Словно повеет откуда весной.

Сердце охватит могучая дрожь;
Полною жизнью опять заживешь.

Мир пред тобою широкий открыт;
Солнце надежды над далью горит.

Ждет тебя дело великое вновь,
Счастье, тревога, борьба и любовь.

Снова идешь на родные поля,
Труд и надежды с народом деля.

Пусть будет снова боренье со злом,
Пусть и падешь ты, не сладив с врагом,

Пусть будут гибель, страданья, беда, —
Только б не эта глухая чреда.

Вам смешно, что часто
Так мечтаем мы:
Что наш мир не создан
Для беды и тьмы.

Что и нам засветит
Здесь из темных туч
Счастья и довольства
Для народа луч.

Что мы все, как братья,
Будем общий пир
Праздновать, вкушая
Беспредельный мир.

Вам бы — чтобы вечно
Был везде раздор,
Чтоб с тюремной двери
Не сходил запор.

Чтобы ворон жадный
Голубей клевал,
Чтобы над землею
Вечный мрак лежал.

Наши грезы светлы,
В них для бедняка
Светит будто счастье —
Хоть издалека.

На ваш приветливый и милый,
Хотя и незнакомый, зов,
Что скажет вам мой стих унылый
Из-за решеток и замков?..

Под гнетом каменного свода
Твердишь и думаешь одно:
«Свобода… скоро ли свобода?..»
А впереди — темно, темно!..

Но верю я, что я вас встречу,
Как выйду вновь на вольный свет,
И вольной песнью вам отвечу
На добрый, ласковый привет.

А здесь — и стих мой не клеится,
И в сердце — жалобы одне…
Я не балованная птица,
А не поется в клетке мне!..

И за стеной тюрьмы — тюремное молчанье,
И за стеной тюрьмы — тюремный звон цепей;
Ни мысли движущей, ни смелого воззванья,
Ни дела бодрого в родной стране моей!

Идет за годом год. Порою весть приходит;
А что несет та весть в глухие норы к нам?
Все тот же произвол людей в оковах водит,
Все тот же молот бьет по рабским головам.

Иль все ты вымерло, о молодое племя?
Иль немочь старчества осилила тебя?
Иль на священный бой не призывает время?
Иль в жалком рабстве сгнить — ты бережешь себя?

А кажется, давно ль, о юноши, я видел
В вас доблесть мужества и благородный пыл?
Не каждый ли из вас глубоко ненавидел?
Не каждый ли из вас боролся и любил?

Что ж изменило вас? Иль напугали казни?
Иль нет уж общего и давнего врага?
Иль стал вам другом он, внушив вам дрожь боязни?
Иль не скользит теперь в крови его нога?

Давно ли он дрожал, — уступками, и лестью,
И обещаньями вам отводил глаза?
Иль вы поверили? Иль, правосудной местью
Не разразясь над ним, рассеется гроза?

Иль жизненный поток улегся в мирном ложе?
Иль стало зло добром, надев его наряд?
Иль позабыли вы: змея и в новой коже —
Все прежняя змея и в ней все тот же яд?

Иль длинный ряд веков не прояснил вам зренье?
Иль можете, слепцы, надежду вы питать,
Чтоб то, что было век орудьем угнетенья,
Могло орудием любви и блага стать?

Иль на одни слова у вас хватило силы?
Иль крик ваш криком был бессильного раба?
Не плюйте на отцов бесславные могилы!
Чем лучше сами вы? где ж дело? где борьба?

Иль истощились вы в своем словесном пренье
И вместо смелых дел вам сладок жалкий сон?
Иль рады, что на вас надели в утешенье
Каких-то мнимых прав заплатанный хитон?

О горе! о позор! Где ж, гордые любовью,
Свидетельства любви вы показали нам?
Опять у вас в глазах исходит Польша кровью…
А вы? Поете гимн державным палачам?

Иль в жертвах и крови геройского народа,
В его святой борьбе понять вы не могли,
Что из-за вечных прав ведет тот бой свобода,
А не минутный спор из-за клочка земли?

Иль ход истории достиг тоге предела,
Где племя юное уж не несет с собой
Ни свежих доблестей, ни свежих сил на дело
И вслед тупым отцам идет тупой толпой?

Иль тех, кто миру нес святое вдохновенье,
Ведет одна корысть и мелочный расчет?
Кто с песнью шел на смерть и возбуждал движенье,
В мишурное ярмо покорно сам идет?

И за стеной тюрьмы — тюремное молчанье,
И за стеной тюрьмы — тюремный звон цепей;
Ни мысли движущей, ни смелого воззванья,
Ни дела бодрого в родной стране моей!

Так часто думаю, в своей глуши тоскуя,
И жду, настанет ли святой, великий миг,
Когда ты, молодость, восстанешь, негодуя,
И бросишь мне в лицо названье: клеветник!