Вечерние улицы жутки,
Как воды ночной реки,
И ходят по ним проститутки,
Как образы вечной тоски.
Вот взором голодной собаки
Глядят мне в глаза сквозь муть,
И грубая ругань и драки
Нарушают хмурую жуть.
Окутанный тьмою ночною,
Я словно в русле реки —
Как дно черно подо мною,
Как воды ее глубоки!
И в сердце острая жалость —
Накормить какую-нибудь.
И в сердце, как смерть, усталость
На горячей груди уснуть.
О, как черные воды жутки.
Упаду, потону, захлебнусь!
В утро мутное у проститутки
В полинялом гробу проснусь.
Вновь отогретая земля
Вновь отогретая земля,
Полна волшебного бродила,
Несметных травок острия
Вверх протолкнула, породила.
Впивают корни жадно ток
Отстоенный, подземный, острый;
И вспыхнули цветы в свой срок,
Как фейерверк внезапно пестрый.
Повсюду долго спавших сил
Стихийно молодые взрывы:
Их дождь весенний оросил
Под бурь гремучие порывы.
И вновь мои тревожны сны,
И ненадолго вновь забуду,
Что так обманчиво весны
Всегда одно и то же чудо!
Всё течет, как вода между пальцев
Всё течет, как вода между пальцев.
Как песчинки года жизни пленной.
Где ж пристанище для скитальцев
По холодным вокзалам вселенной?
Всем уставшим легче было прежде
Всем уставшим легче было прежде;
Чтоб приют до радостной зари
Дать вконец измученной надежде,
Тихие цвели монастыри.
Желтый и зеленый бархат леса,
Яркие на бархате цветы
Свежей и таинственной завесой
Окружали тихие кресты.
Реяло торжественное ave,
Как поток хрустальный жизнь текла,
Радостные звуки Божьей славы
Далеко несли колокола.
Женщины, пресыщенные мукой,
— Горек жизни вкус им, мир их пуст —
Никогда не слышавшие звука
Слов, несущих нежность с милых уст.
И другие, те, чьи свет и пламя,
И любовь, и счастье позади,
У которых скорбными крестами
Сложенные руки на груди.
Все, кто клял отчаянья безбрежность
С болью перекошенным лицом
И кого тупая безнадежность
Окружила сомкнутым кольцом, —
Приходили, жили, догорали,
И синел их взор, яснел их дух,
Словно звуки робко замирали.
Чье дрожанье еле ловит слух…
… А теперь уж в мире нет жилища,
Где была бы скорбь ясна, тиха;
Как под сенью сельского кладбища.
Без заботы шумной, без греха.
Выше пышных курений
Выше пышных курений, курений заката,
В высоте еле зримой, неисследимой
Еле зримые, нежные дымы!
Я едва вспоминаю о том, что когда-то
Вы мною были любимы…
Да, этим прозвищем зови меня и ты
Да, этим прозвищем зови меня и ты.
Ведь с самых ранних лет, его послушна звуку,
Из круга детских игр, цветы зажавши в руку,
Стремилась я — взглянуть на милые черты.
О, эти голоса, так нежны и чисты,
Что с музыкой небес слились! Увы, разлуку
Всё глубже чувствую с годами я и муку
Влагаю в стон среди молчанья пустоты.
Да будет голос твой — умолкнувших наследник!
Осенние цветы ты вешним вслед нарви!
Быть может, сердцу нет милей цветов последних,
И упоительней последней нет любви.
Зови меня как те, кого уж нет на свете,
Всё существо мое тебе тогда ответит.
Далёко, одна на кладбище
Далёко, одна на кладбище, лежишь ты, и я на кладбище том не был.
Далёко, одна… Над могилой синеет неяркое, русское небо.
Далёко! И если судьба не захочет, я там никогда и не буду,
И что-то мне шепчет, что я там не буду,
и, может быть, в жизни тебя позабуду.
Есть странная, страшная сила, забвенье — та сила.
Я знаю: быть может, и ты меня тоже забыла.
Ведь если надрежем мы дерево, новые соки его заживляют, кора зарастает бесследно.
Что было бы с бедной душою без силы целебной, без силы победной!
Но мнится мне, ты пред концом, с другими, с друзьями, с родными,
Средь слез расставания вспомнила старое, старое, полузабытое имя,
Шепнула его и вздохнула с любовью, иль горечью, или прощеньем,
Наверно, с прощеньем, мой грех невелик был, наверно с прощеньем.
Мой грех невелик был: я только любил и не лгал пред тобою.
Быть может, так было и нужно, и так суждено мне судьбою —
Тебя разбудить от дремоты, когда же, проснувшись, с еще полусонной улыбкой
На мир и меня ты взглянула, — уйти, отвернуться и горькой признать всё ошибкой.
Но мной пробужденная к жизни, ты в жизни осталась,
Забыла, что было, творила, любила, смеялась
И шла без меня такою уверенной твердой походкой,
Как будто и не было той, которую я покидал заплаканной, бедной сироткой.
Но что же твой образ душе как упрек и как бремя?
О, тяжесть ошибок, которых уже не искупит ни время,
Ни горечь рыданий, ни страстность молитв, которых не смоет
Вся вечность, что будет, и миг отошедший тяжелыми волнами скроет.
Вся вечность! Такое простое и всё ж невозможное слово «навеки»:
Над темной могилой струятся всё более темные и полноводные реки.
Ужели навеки? И вот, когда и меня унесут эти воды,
Не будет свиданья, не будет бессмертья, не будет свободы.
Даль моря синеет безгранная
Даль моря синеет безгранная,
Белеет челнок вдалеке,
Прекрасная, милая, странная,
Как дивно на влажном песке.
Как ветер с любовью и силою
Играет кудрями волос,
Прекрасная, странная, милая,
Любуюсь тобою до слез.
Когда ты печально безгласная
Близ шумного моря стоишь,
О, милая, странно прекрасная, —
В душе моей странная тишь.
Дождь, дождь
Дождь, дождь
Льется с небес
Крупными каплями,
Льется и бьется о землю
С радостным звоном.
Мы быстро идем рука об руку
По сырой земле,
Как плещет вода у нас под ногами
В чистых лужах.
Как хорошо чувствовать теплую влагу
На лице, на руках,
И вдыхать томный запах тополей,
И видеть омытую землю.
Как хочется прильнуть к ней,
Лечь щекой на размытую глину.
А у тебя-то, у тебя-то!
Мокрая рука в моей руке,
Мокрое милое лицо, мокрые волосы,
Мокрое платье.
Капли дождя бьются о землю с силой и радостью,
Или сила и радость у меня в сердце?
Дождь, дождь!
Дождь, затихая, еле-еле
Дождь, затихая, еле-еле
Незвучно к нам в окно стучит.
И в затененном свете лампы
Белеют по стенам эстампы.
Вещей знакомых милый вид.
Какое странное прозренье,
Какая боль, какой испуг!
О, неужели, неужели
Нам суждено с тобой без цели
Скитаться в мире, бедный друг?..
Друг мой
Друг мой,
Поверить ли странным словам
О Вечном Возвращении?
Так же ли будем снова сидеть мы
В лунном свете,
Так же ли будут сиять мне
Твои влажные глаза
И душа трепетать
От сладкой боли?
Или и эти мгновения,
Едва коснулись их наши губы,
Уже невозвратны,
И мы позабудем о них,
И наша слабая память
Изнеможет в неравной борьбе?
Люди верят в Бога
Всеблагого, Всемогущего…
Им нужна вера
В вечное добро
И в бессмертие души —
Я боюсь только забвения.
Я хочу верить в Бога,
Великую Память природы,
И что эта Вселенская Память
Сохранит на веки веков,
Когда не будет нас,
Когда ничто не напомнит о нас
Живым людям,
И после, когда вся жизнь замрет на земле,
Сохранит воспоминание
О нас, ушедших,
И о нашей любви
И об этом ликующем часе,
Обо всем, о чем мы сами забудем
В вихре мятущейся жизни.
Душа приятное в сей жизни
Душа приятное в сей жизни уж вкусила.
Где то, что в молодости было мило?
Апрель и май, июнь прошли. Как дни унылы!
Что я? Ничто. Жить не хочу, нет силы…
Жадно пей, полней и слаще
Жадно пей, полней и слаще
Краткий миг земной,
Этой жизни преходящей
Быстрый ток хмельной.
Тот, кто знает, что в бутылке
Выпуклое дно,
Воин и любовник пылкий —
Тем не все равно!
Ибо воздух им отмерен
И отцежен свет,
Тот, кто в жизни не уверен,
Есть уже поэт.
Желай не желай
Желай не желай — не оставишь навеки
Ты следа на этой забвенной земле.
Легко и навек закрываются веки.
О, память! О, слабая лампа во мгле.
И самые близкие люди забудут…
Те бледные и неживые черты,
Которые все ж вспоминать они будут,
Ведь это другой, это тень, а не ты.
Но разве теперь, о, не так же ли точно
Ты тень, только призрак и тень для других?
Лишь образ двоящийся, зыбкий, непрочный:
Мелькнул — и пропал. Говорил — и затих.
Мы видим, мы слышим и мы осязаем,
Мы любим людей, обнимаем друзей.
Но мы забываем, но мы исчезаем
На бледном экране бледней и бледней!..
Жила я долго в мире сновидений
Жила я долго в мире сновидений,
Вдали от плотью скованных людей,
Питая дух нетленностью идей
И музыкой, всех необыкновенней.
Но мир истаял дивных вдохновений.
Замолкли звуки. Как им ни владей,
Дар изменил. Тогда ты, чародей,
Явился предо мной, небесный гений.
И вся та красота, чем я жила —
Напевность, блеск, сияние чела —
В тебе сторицей как бы воплотилось.
И я в тебе с избытком обрела
Утерянную мною легкокрылость.
Ведь как бы греза ни была смела,
Еще необычайней Божья милость.
За золото и пурпур твоего
За золото и пурпур твоего
Нетронутого сердца, благородный
Мой друг, за дар твой царственно-свободный,
Что дам взамен? Ужели ничего?
Вот ты открыто положил его,
Чтоб я взяла, коль это мне угодно.
О, не считай меня скупой, холодной,
Неблагодарной! Нет, но до того
Бедна вся жизнь моя и так бледна…
От слез бессчетных выцвела она.
И в изголовье положить неловко
Ее тебе, как старую циновку.
Уйди! Она годится, может быть,
Чтоб на нее ты мог хоть наступить.
За стеною я слышу чтенье
За стеною я слышу чтенье,
С остановками, по складам…
Видно, много нужно терпенья,
Чтоб прочесть бульварный роман.
Женский голос глухой и печальный…
Я почти не слышу слов.
Только тихий темп музыкальный
Долго-долго я слушать готов.
О исканья того же духа,
Что живет во мне и со мной:
Этот голос, звучащий глухо,
Заглушенный двойной стеной.
Как молиться молитвой чудесной,
Как молитву отдать словам,
Чтоб открылся, и мне безвестный,
Духа мир, — чтоб открылся вам!
Заря чуть занялась
Заря чуть занялась, вслед за твоею клятвою
Меня любить, я взор направила к луне:
Ее изменчивость была примером мне,
И узы новые, мою судьбу захватывая,
Сулили ль счастье нам? Я знала, что душа твоя
Достойна лучшего, и голос свой вполне
Ты дашь под инструмент, что строй хранит вдвойне,
А не расстроенный, чьи струны рвутся надвое.
Певец, владеющий искусством скрипача,
Разлад малейший ты своей считал ошибкою,
Расстаться не спеша с невыдержанной скрипкою.
Под опытной рукой неслыханно звуча,
Одушевляются внезапно струны, клавиши,
Искусство мастера великого восславивши.
Звенит, звенит моя душа
Звенит, звенит моя душа,
Как ломкий лед весной,
Когда, туманной мглой дыша,
Мы слышим, как бегут спеша
Осколки брони ледяной,
Разбитые весной!
Звенит, звенит, поет, поет,
Как горные ключи,
Когда, размыв снега и лед,
Текут, бегут, поют с высот
И пьют алмазные лучи,
Лучи — весны ключи!
Вся напряженная звенит,
Как светлый звон сквозь сон,
Но недалек ее зенит
И солнце не на век пьянит, —
Там, где певучей бездны стон,
Там, в темных водах, — сон.
Знойный день догорал, догорал
Знойный день догорал, догорал…
В небе веяли алые краски,
В небе реяли странные маски,
В иступленно-торжественной пляске
Кто-то душу мою обвивал,
Кто-то душу мою целовал
И манил к незнакомой развязке.
Он манил, он манил, он манил.
Я ходил сам не свой, исступленный,
В небе алые краски гасил
Кто-то в вспышке слабеющих сил,
Я по улице странно червленой
Шел безумный, безвольный, влюбленный,
И в душе, как сосуд золоченный,
Драгоценное бремя носил.
Был горяч под ногами асфальт,
Тучей реяли знойные мухи,
Песни пели вечерние духи,
И звучал их томительный альт
В напряженно страдающем слухе.
Были губы мучительно сухи,
Словно выжженный солнцем базальт.
Драгоценное время любви,
Ток пурпурный безумья и смерти!..