Архив стихотворений Льва Мея

Он тебя встретил, всему хороводу краса,
Встретил и понял — что значит девичья коса,
Понял — что значат девичьи смеховые речи
И под кисейной рубашкой опарные плечи.
Понял он это и крепко тебя полюбил,
И городских и посадских красавиц забыл…

Но отчего же, Наташа, забыла и ты,
Как у вас в Троицу вьют-завивают цветы,
Как у вас в Троицу красные девки гурьбами
На воду ходят гадать с завитыми венками,
Как они шепчут:

«Ох, тонет-потонет венок:
Ох, позабудет про девицу милый дружок!»

Не потонули — уплыли куда-то цветы,
Да уплыла за цветами, Наташа, и ты…
И позабыл он… И даже не знает — не скажет, —
Где ты?.. И свежей могилки твоей не укажет.
Но пробудились цветочки, и шепчут они:
«Спи, моя бедная!.. Будут пробудные дни…»

Ты непородист был, нескладен и невзрачен,
И постоянно зол, и постоянно мрачен;
Не гладила тебя почти ничья рука,—
И только иногда приятель-забияка
Мне скажет, над тобой глумяся свысока:
«Какая у тебя противная собака!»
Когда ж тебя недуг сломил и одолел,
Все в голос крикнули: «Насилу околел!»
Мой бедный, бедный Чур! Тобою наругались,
Тобою брезгали, а в дверь войти боялись,
Не постучавшися: за дверью ждал их ты!
Бог с ними, с пришлыми!.. Свои тебя любили,
Не требуя с тебя статей и красоты,
Ласкали, холили — и, верно, не забыли.

А я… Но ты — со мной, я знаю — ты со мной,
Мой неотходный пес, ворчун неугомонный,
Простороживший мне дни жизни молодой —
От утренней зари до полночи бессонной!
Один ты был, один свидетелем гогда
Моей немой тоски и пытки горделивой,
Моих ревнивых грез, моей слезы ревнивой
И одинокого, упорного труда…
Свернувшися клубком, смирнехонько, бывало,
Ты ляжешь, чуть дыша, у самых ног моих,
И мне глядишь в глаза, и чуешь каждый стих…
Когда же от сердца порою отлегало
И с места я вставал, довольный чем-нибудь,
И ты вставал за мной — и прыгал мне на грудь,
И припадал к земле, мотая головою,
И пестрой лапою заигрывал со мною…
Прошли уже давно былые времена,
Давно уж нет тебя, но странно: ни одна
Собака у меня с тех пор не уживалась,
Как будто тень твоя с угрозой им являлась…

Теперь ты стал еще любовнее ко мне:
Повсюду и везде охранником незримым
Следишь ты за своим хозяином любимым;
Я слышу днем тебя, я слышу и во сне,
Как ты у ног моих лежишь и дремлешь чутко…
Пережила ль тебя животная побудка
И силой жизненной осталась на земле,
Иль бедный разум мой блуждает в тайной мгле —
Не спрашиваю я: на то ответ — у Бога…

Но, Чур, от моего не отходи порога
И береги покой моей родной семьи!
Ты твердо знаешь, кто чужие и свои,—
Остерегай же нас от недруга лихого,
От друга ложного и ябедника злого,
От переносчика усердного вестей,
От вора тайного и незваных гостей;
Ворчи на них, рычи и лай на них, не труся,
А я на голос твой в глухой ночи проснуся.
Смотри же, узнавай их поверху чутьем,
А впустят — сторожи всей сметкой и умом,
И будь, как был всегда, доверия достоин…
Дай лапу мне… Вот так… Теперь я успокоен:
Есть сторож у меня!.. Пускай нас осмеют,
Как прежде, многие: немногие поймут.

Гр. Е. П. Ростопчиной

Я не хочу для новоселья
Желать вам нового веселья
И всех известных вам обнов,
Когда-то сшитых от безделья
Из красных слов.

Но дай вам бог под новым кровом
Стереть следы старинных слез,
Сломать шипы в венце терновом
И оградиться божьим словом
От старых гроз.

А если новые печали
На долю вам в грядущем пали,
Как встарь, покорствуйте творцу
И встретьте их, как встарь встречали,—
Лицом к лицу.

Пусть вера старая основой
Надежде старой будет вновь,
И, перезрев в беде суровой,
Пускай войдет к вам гостьей новой
Одна любовь.

Из А. Мицкевича

Красавица моя! на что нам разговоры?
Зачем, когда хотим мы чувством поделиться,
Зачем не можем мы душою прямо слиться
И не дробить ее на этот звук, который —
До слуха и сердец достигнуть не успеет —
Уж гаснет на устах и в воздухе хладеет?

«Люблю тебя, люблю!»— твержу я повсечасно.
А ты,— ты смущена и сердишься на друга
За то, что своего любовного недуга
Не может высказать и выразить он ясно,
За то, что обмер он, за то, что нет в нем силы —
Жизнь знаком проявить и избежать могилы.

Сызмала утрудил я праздными речами
Свои уста: теперь хочу их слить с твоими
И говорить хочу с тобою не словами,
А сердцем, вздохами, лобзаньями живыми…
И так проговорить часы, и дни, и лета,
И до скончания, и по скончаньи света.

Кате Мей

Года прошли с тех пор обычным чередом,
Как, силы юные в семейной лени тратя,
С тобою вечера просиживал я, Катя,
В глуши Хамовников и на крылечке том,
Где дружба и любовь давно порог обила,
Откуда смерть сама раздумчиво сходила…
Года прошли, но ты, не правда ли, все та?
Всё так же для тебя любезны те места,
Где в праздник, вечером, умчась из пансиона,
Ты песню слушала доверчиво мою
И знала, что пою — не зная, что пою,
Под звучный перелив знакомого нам звона?
Возьми же, вот тебе тетрадь моих стихов
На память молодых и прожитых годов…
Когда нас Чур стерег, дымилась вечно трубка
И жизнь цвела цветком, как ты, моя голубка!

Как наладили: «Дурак,
Брось ходить в царев кабак!»
Так и ладят всё одно:
«Пей ты воду, не вино —
Вон хошь речке поклонись,
Хошь у быстрой поучись».

Уж я к реченьке пойду,
С речкой речи поведу:
«Говорят мне: ты умна,
Поклонюсь тебе до дна;
Научи ты, как мне быть,
Пьянством люда не срамить?..

Как в тебя, мою реку,
Утопить змею-тоску?..
А научишь — век тогда
Исполать тебе, вода,
Что отбила дурака
От царева кабака!»

В альбомы пишут все обыкновенно
Для памяти. Чего забыть нельзя?
Все более иль менее забвенно.
Писать в альбомы ненавижу я,
Но вам пишу и даже — откровенно.
Не знаю я — вы поняли ль меня?
А я, хоть вас еще недавно знаю,
Поверьте мне, вас очень понимаю.

Мне говорили многое о вас,
Я слушал все внимательно-покорен:
Народа глас, известно, божий глас!
Но слишком любопытен был и вздорен,
И несогласен этот весь рассказ,
Притом же белый свет всегда так черен:
Я захотел поближе посмотреть,
О чем так стоит спорить и шуметь.

Я познакомился — вы были мне соседка.
Я захотел понять вас, но труды
Мои все пропадали, хоть нередко
Я нападал на свежие следы.
Сначала думал я, что вы кокетка,
Потом, что вы — уж чересчур горды;
Теперь узнал: вы заняты собою,
Но девушка с рассудком и душою.

И нравитесь вы мне, но не за то,
Что вы любезны, хороши собою:
Меня не привлечет к себе никто
Уменьем говорить и красотою,
Хорошенькое личико — ничто,
Когда нет искры чувства за душою,
А женский ум — простите ль вы меня?—
Почти всегда — пустая болтовня.

Но вы мне нравитесь, как исключенье
Из женщин, именно за то, что вы
Умели обуздать в себе стремленье
И пылкость чувств работой головы,
За то, что есть и в вас пренебреженье
К понятьям света, говору молвы,
Что вам доступны таинства искусства,
Понятен голос истины и чувства.

За это я люблю вас и всегда
Любить и помнить буду вас за это.
Кто знает? может быть — пройдут года,—
Вас отравит собой дыханье света,
И много вы изменитесь тогда,
И все, чем ваша грудь была согрета,
Придется вам покинуть и забыть;
Но я сказал, что буду вас любить…

Любить за прежнее былое… много
Я вам обязан… несколько минут
Идем мы вместе жизненной дорогой,
Но с вами версты поскорей бегут.
Я не считаю их: ведь, слава богу,
Куда-нибудь они да приведут,
И все равно мне — долже иль скорее…
А все-таки мне с вами веселее!

Другая б приняла слова мои
За чистое любовное признанье,
Но вам не нужно объяснять любви,
Но с вами мне не нужно оправданье.
Попутчики пока мы на пути,
И разойдемся; лишь воспоминанье
Останется о том, кто шел со мной
Тогда-то вот дорогою одной.

И то навряд: свое возьмет забвенье.
Забудете меня вы… Впрочем, я
И не прошу вас — сделать одолженье
И вспомнить обо мне: ведь вам нельзя
Мне уделить хотя одно мгновенье…
Мне одному?.. Вы поняли меня?
Конечно, да: вы сами прихотливы
И сами, как и я, самолюбивы…

Боже мой, боже! Ответствуй: зачем
Ты на призывы душевные нем,
И отчего ты, господь-Саваоф,
Словно не слышишь молитвенных слов?
Нет, услыхал ты, узнал — отчего
Я помолилась?.. Узнал — за кого.
Я за него помолилась затем,
Что на любовь мою глух был и нем
Он, как и ты же…

Помилуй, господь!
Ведаешь: женщина кровь есть и плоть;
Ведая, женской любви не суди,
Яко сын твой вскормлен на женской груди.

Застольная песня

Собрались мы всей семьей —
И они, кого не стало,
Вместе с нами, как бывало,
Неотлучною душой!

Тени милые! Вы с нами!..
Вы, небесными лучами
Увенчав себе чело,
Здесь присущи всем собором
И поете братским хором
Нам про Царское Село,—

Где, маститой тайны святы,
Встали древние палаты,
Как немой завет веков;
Где весь божий мир — в картинах;
Где, «при кликах лебединых»,
В темной зелени садов,

Словно птички голосисты,
Распевали лицеисты…
Каждый был тогда поэт,
Твердо знал, что май не долог
И что лучше царскоселок
Никого на свете нет!

Помянем же мы, живые,
За бокалами дружней
И могилы, нам святые,
И бессмертный наш лицей!..

Когда ты, склонясь над роялью,
До клавишей звонких небрежно
Дотронешься ручкою нежной,
И взор твой нальется печалью,

И тихие, тихие звуки
Мне на душу канут, что слезы,
Волшебны, как девичьи грезы,
Печальны, как слово разлуки, —

Не жаль мне бывает печали
И грусти твоей мимолетной:
Теперь ты грустишь безотчетно —
Всегда ли так будет, всегда ли?

Когда ж пламя юности жарко
По щечкам твоим разольется,
И грудь, как волна, всколыхнется,
И глазки засветятся ярко,

И быстро забегают руки,
И звуков веселые волны
Польются, мелодии полны, —
Мне жаль, что так веселы звуки,

Мне жаль, что ты так предаешься
Веселью, забыв о печали:
Мне кажется все, что едва ли
Ты так еще раз улыбнешься…

Зачем ты мне приснилася,
Красавица далекая,
И вспыхнула, что в полыме,
Подушка одинокая?

Ох, сгинь ты, полуночница!
Глаза твои ленивые,
И пепел кос рассыпчатый,
И губы горделивые —

Всё наяву мне снилося,
И всё, что греза вешняя,
Умчалося, — и на сердце
Легла потьма кромешная..

Зачем же ты приснилася,
Красавица далекая,
Коль стынет вместе с грезою
Подушка одинокая?..

По Неве встают барашки;
Ялик ходит-ходенём…
Что вы, белые бедняжки,
Из чего вы, и о чем?

Вас теперь насильно гонит
Ветер с запада… чужой…
Но он вам голов не склонит,
Как родимый, озерной.

Не согреет вас он летом,
Алой зорькой не блеснет,
Да и липовым-то цветом
С моря вас не уберет.

Что ж вы, глупенькое стадо,
Испугалися-то зря?
Там и запада не надо,
Где восточная заря.

Где невзгода — уж не горе,
Где восстал от сна народ,
Где и озеро, что море,
Гонит вас: «Вперед, вперед!»

Итак, вы ждете от меня
Письма по-русски для науки?
—————-
С юных лет
Слова: письмо, печать, пакет
Во мне вселяли отвращенье.
Я думал: «Господи! писать
И слать по почте уверенье
В любви, и в дружбе, и в почтеньи,
Ведь это значит просто лгать:
Лгать перед сердцем, перед духом.
Коль человек полюбит раз,
Духовным оком, вещим слухом
Он видит нас, он слышит нас.
К чему ж писать? Я слышу, вижу».
Так думал я, и потому,
Совсем не веруя письму,
Я переписки ненавижу.

Но если отдан уж приказ,
Непослушанье безрассудно…
С чего начать?
Давно уж в моде
Беседу с дамой заводить
Намеком тонким о погоде,
А уж потом и говорить…
И говорить о всем об этом,
Что говорится целым светом,
На что с самих пеленок мать
Учила дочку отвечать,
Или сама, а были средства —
Через мадам, мамзель иль мисс…
(Здорова ли madame Ferniss?)
Простите: дней счастливых детства,
Дней первых слез, дней первых грез
Коснулся я… Бог с ними! Были
Да и прошли. Господь унес…

Мы о погоде говорили…
У нас плоха. Панелей плиты
Так и сочатся под ногой,
А крыши с самых труб облиты
Какой-то мыльною водой,
Как будто — вид довольно жалкой!—
Природа лапотки сняла,
Кругом подол подобрала
И моет грязною мочалкой
Всю землю к празднику весны…

Еще простите… Право, сны
О вечном солнце, вечном мае,
О том далеком, чудном крае,
Где дышишь вольно, где тепло,
Волнуют желчь мне тяжело…

Но станет и у нас погодка.
Весна идет: ее походка,
Ее приемы и слова —
Без льдинок катится Нева,
Мосты полиция наводит,
По мокрым улицам давно
Ночь белая дозором бродит,
Глядит порой ко мне в окно,
Особенно когда разгрязнет
И ехать некуда,— глядит,
Да так упорно, словно дразнит:
«Ну, что не спишь-то? — говорит.—
Ведь люди спят, ведь сон-то нужен;
Диви бы бал, диви бы ужин:
Нет, так вот, даром баловать!
Гаси свечу, ложися спать!»
И верить я готов беличке
И изменить готов привычке
Не спать ночей…
А есть в ночи,
Вы сами знаете, такое,
Что и светлей и жгучей втрое,
Чем солнца вешние лучи.
Дни длинны, ровны, монотонны,
Как ржавых рельсов полоса,
А ночи, ночи… небеса
Бывают звездны и бездонны,
Как чьи-то глазки…

Я не лгу
И доказать всегда могу
Сродство ночных небес с глазами.

Теперь, конечно, между нами,
Теперь я сплетничать начну.
Я видел некую жену
И видел девочку: глазенки
По сердцу гладят… Отчего
Намек на женщину в ребенке
Не занимает никого?
Как будто бог зерно положит,
И уж зерну не возрасти,
Как будто девочка не может
Девицей красной расцвести!
Нет! Я красавиц угадаю
И в зрелых женщинах узнаю,
Всегда узнаю, и впопад,
Какими в отрочестве были…

И вот одна вам наугад:
Соболья бровь, лукавый взгляд,
Лицо как кипень, плечи всплыли
Как две кувшинки — или две,
С ночи заснувшие в траве,
Две белотрепетные пташки
Всплывают рано на заре
Из моря донника и кашки
В росном, зернистом серебре…
Да, на цветы, на перья птицы,
На росы майского утра
Идет не столько серебра,
Как на плечо отроковицы,
Когда создатель сам на ней
Печать любви своей положит —
А всё, что создано, очей
Свести с красавицы не может.

Но переход-то мой к мечте
От сплетен слишком уж поспешен.
Что делать, аз есмь многогрешен
И поклоняюсь красоте.
—————-

Недавно ночью проезжал
Я мимо графского аббатства…
Остановился… Старый дом
Темнел завешанным окном
Угольной комнаты угрюмо,
Смотрел с такою тайной думой
На водополую Неву,
Что бог весть как, но предо мною
Восстали тени чередою…
И вот вам греза наяву.
Не бойтесь, нет во мне привычки
Пугать могилами: сову
На перышко последней птички
Вовеки не сменяю я;
Мне дроги, гроб и панихида,
И лития, и кутия,
Поверьте, смертная обида…

Так вот-с… почудился мне бал.
Сверкали люстры и уборы,
Цветился зал, звучали хоры,
Весь дом гудел, благоухал
И трепетал под стройным звуком.
На диво всем, в науку внукам
В нем дед вельможный пировал
Затем, что — было это время —
Он взял на плечи, и не зря,
Тяжелое, честное бремя
С рамен великого царя.
И вот он сам. Густые кудри
Белеют в благовонной пудре;
Лилейно-нежная рука,
Как мрамор дышащий мягка,
Красуется под кружевами.
Полусклоненный мощный стан
Затянут в бархатный кафтан,
Горит алмазными звездами
Грудь вдоль широкого рубца
Лазурной ленты, а с лица
Не сходит тонкая улыбка —
Почет приветливый гостям…
Но мчатся тени, мчатся шибко —
И улетели…
Вновь темно
Угольной комнаты окно…
Постойте! Снова озарилось:
Тихонько в комнату вошла
Она… задумчиво-светла,
Как ранний месяц… Мне приснилось,
Почудилось, быть может, но…
Портрет я изучил давно…
Кругом сиянье разливая,
Из рамы вышла как живая
И села, голову склоня…
Вы можете дразнить меня,
Осмеивать все эти грезы,
Не верить даже — я не прочь…
Но платье красное и розы
Такие, как у ней точь-в-точь,
Но белокурый пышный локон
Я видел явственно в ту ночь
В угольной комнате у окон…
Опять темно… и свет опять…
По тем же залам и гостиным,
Дивясь статуям и картинам,
Толпится не былая знать,
А новое, иное племя,
Грядущей «жатвы мысли семя»:
При блеске люстр, и ламп, и свеч,
Под звуки музыки стостройной,
Гуляют гордо и спокойно,
Ведя насмешливую речь.
Гостей встречает внук-вельможа,
Но не по платью одному:
Дорога знанью и уму!..

Теперь, покойных не тревожа
И отрекаяся от грез,
Я предложу живой вопрос:
У вас весна и незабудки?
И соловьи? и ночь тепла?
И вся природа ожила,
Не отрекаясь от побудки
Жить долго-долго?.. Сами вы
Спокойны, веселы, здоровы?
Или с чугунки и с Москвы
Все ваши нервные основы,
Как нить натянутой струны,
Тревожливо потрясены?

Еще вопрос. Решите сами,
Зачем пишу я к вам стихами?
Без шуток следует решить…
Быть может, потому, что с вами
Неловко прозой говорить?
Иль, выражаясь безыскусно,
Не потому ли, может быть,
Что вместе тошно, порознь грустно?..