Архив стихотворений Лиодора Пальмина

Бой за идею кипит во вселенной,
Кроет арену туман.
Ты, барабанщик, поэт вдохновенный,
Бей в барабан, в барабан!
Пусть барабаны во вражнем стане
Громче, сильней и грубей,
Знамя идеи трепещет в тумане, —
Ближе туда, не робей!
Лагерь бойцов с каждым мигом редеет,
Но не ослабни душой:
Горсточка если одна уцелеет —
Бей в барабан и для той…
Если ж падет остальная вся братья —
Даже и трупы зови
Рокотом громким вражды и проклятья,
Звуками теплой любви.
Пусть мы падем подо мглою туманной,
Но, не дождавшись зари,
Сам ты под собственный бой барабанный
С звуком последним умри!..

Какая, боже, нищета!
Вокруг репейник и овраги…
Вон стадо тощего скота,
Вон люди, голодны и наги…
Вкруг избы курные села
Дымятся; в них сидят без хлеба…
А надо всем нависла мгла
И тучи северного неба…
Невольно вспомнилися мне
При этом гордые столицы,
Где вознеслися к вышине
Чертогов пышных вереницы.
Там льется золото рекой —
За грудой блещущая груда…
И кто ж поверит, боже мой,
Что это золото отсюда?
Что злато — струйная река —
Из капли с каждой курной хаты
И люда нищего рука
Питает пышные палаты?
С бесплодных нив, с пустых полей
Роса восходит золотая;
Но здесь не думают об ней,
О хлебе лишь одном мечтая…

Не те погибли, кто упал
В борьбе неравной и суровой
Или кто доблестно стяжал
Венец мучительно-терновый..

Нет, не они погибли, нет, —
Кто грубой вражией пятою
Раздавлен, в цвете сил и лет,
С своей душевной чистотою…

Тот не погиб — кто пал в борьбе,
Держа в руках святое знамя…
Нет, он не изменил себе,
Не угасил он в сердце пламя…

Но те погибли до конца,
Те, кто с бесславьем и позором
Перед подножием тельца
Стоят покорным рабским хором

И первородство продают.
Они — лакеи и Исавы…
Ведь и они, как мы, умрут,
Но, как животные, без славы…

О, гражданские поэты,
Вы, скорбящие навзрыд!
С берегов унылой Леты
Ваше кваканье звучит
Так бездарно-заунывно,
Что немножко и противно…
Бросьте в дудочки пищать
Песню ту, что пел Некрасов,
И копейки расточать
Скудных умственных запасов…
Вы родились в скорбный час,
Без призванья и таланта…
Ваш хромающий пегас —
Это кляча Россинанта,
Что заездил Дон-Кихот…
Бросьте ж мир столицы шумный,
И без вас сюда народ,
Словно с жаждою безумной,
Бросив кров родимых хат,
Отовсюду поспешает,
Земледелье оставляет
И бросается в разврат.
Вы же любите и сами
О «труде святом» кричать
Плоховатыми стихами…
Так ступайте же пахать,
Показав пример собою,
А расседланный пегас
Будет кстати за сохою…
Ну, поэты, в добрый час!..

Нет либеральнее эпохи:
Куда ни взглянь — в углу, в щели —
Все: крысы, мыши, даже блохи
Протестовать уже пошли.
Все: комары, и моль, и мухи
Стремятся, рвутся на дыбы,
Но всё тишком, хоть в яром духе,
И сор не носят из избы.
Светильник мысли словно чудом
Горит, но пламя огонька,
Увы, скрывается под спудом,
Боясь дыханья сквозняка.
А лишь блеснет внезапно бляха
Ночного сторожа порой,
Всё, полно ужаса и страха,
Во фронт становится толпой…

С доброй чаркой в руке, над куском ветчины
Вдохновенно слагаю я оду:
О блаженные свиньи, вы вечно полны
Благодетельной пользы народу!
Пожираете вы, что не нужно для нас,
Что стесняет нам жизнь и, признаться,
От избытка чего мы, бывает подчас,
И не знаем, куда бы деваться…
Вы велики в служеньи отчизне святом,
И, вполне неразгаданным чудом,
Вы, о свиньи, являетесь людям потом
Славным, вкусным, питательным блюдом…
Но двуногих свиней в нашем мире не счесть:
Эти жрут без горчицы и перца
Всё, что в нас благородного, лучшего есть,
Что исходит из уст и из сердца…
Свиньи милые, добрые! В честь вам, ей-ей,
Я воздвигнул бы капище даже
И съедающих мысль ретроградных свиней
У ворот бы поставил на страже…

Не то кабак, не то толкучка.
Не то музей иль храм богов;
Где ни шагнешь — повсюду кучка
Полужрецов, полушутов.

Тут ярко блещут идеалы,
Великих мыслей глубина,
А тут старьевщики, менялы, —
Вот журналистика! Она!

Всего-всего в ней есть немножко:
Она и форум, и трактир,
И полицейская сторожка,
И чисто рыцарский турнир.

Тенденций гречневая каша,
Патриотизма кислый квас…
Вот, вот она — словесность наша,
Вот журналистика у нас.

А средь журнального простора
Идеи светлые блестят,
Как с дозволенья гувернера
Затеи школьников-ребят…

Увы, не видно Феба
За мглою безотрадной!
Заклеено всё небо
Газетой ретроградной.

Вся тьмой земля объята:
Не пропускает света
Обширного формата
Небесная газета…

И солнце, думать надо,
Чтоб ярко не светило,
Субсидию из ада
Негласно получило…

А ночью, лишь собаки
Вступают в службу с воем,
На миг луна во мраке
Выходит под конвоем…

И даже звезды неба
Захерил дух эпохи…
Поэты, дети Феба!
Дела, ей-богу, плохи…

От столицы до столицы,
Через долы и поля,
Вьются, носятся, как птицы,
Сторублевых вереницы,
Груды серий, векселя.

Сотни тысяч, миллионы
Совершают перелет,
И стадами, как вороны,
Их проценты и купоны
Взад мелькают и вперед.

А под ними избы, хаты,
Голод, холод с нищетой,
И на рубищах заплаты,
И тяжелые утраты,
Люд убогий и больной.

Звуки стонов и проклятий,
Из-за хлеба тяжкий труд,
И на пользу бедных братии
Зерна добрых предприятий
От безденежья гниют.

О, когда бы, пролетая,
Там уселась хоть одна
Птичка малая такая —
Не одна семья больная
Там была бы спасена.

Нет, несутся мимо люда
В те армидины сады,
Где, что ветка — то и чудо
И червонцев спеет груда,
Как волшебные плоды…

С возом тяжелым лошадка худая
Бьется, все силы свои надрывая,
Мечется, рвется, храпит.
Падает зверь, неповинный и жалкий,
Падает он под мужицкою палкой…
Грустный и тягостный вид!
Грубый крестьянин, бессмысленно грязный,
С криком и бранью своей безобразной
Лошадь неистово бьет.
Грустно и горько… И мнится к тому же:
Бедного зверя глупее и хуже
Этот безжалостный скот.
Но не спешите в своей укоризне:
Он ли виновен, что в нашей отчизне
Сходен и сам со скотом?
Кто ж? Не лошадка? Не мы ж виноваты?
Спросим дорожные ветлы и хаты,
Эхо лесное о том…
Спросим у снега по степи окрестной,
Спросим у солнышка в выси небесной…
Крикнем: ну, кто ж виноват?
Но безответны снега на поляне,
Избы и ветлы, и солнце в тумане
Тучи угрюмые тмят…

Пусть никто из вас не взыщет,
Если песнь моя порой,
Словно ворон, злобно рыщет
И насмешливо просвищет
Над иною головой.

Если в ухе идиота
(Кто попался — не взыщи, —
Не спасет и мех енота)
Прозвучит иная нота,
Точно камень из пращи…

Этой песне колыбелью
Не златой роскошный юг,
Но она своею трелью
Вместе с дикою метелью
Вторит вою зимних вьюг.

И, увы, под серым небом
Эта песня рождена,
И, невидимая Фебом,
В толкотне гоньбы за хлебом
Злобно мечется она…

В духоте на волю рвется,
Крылья связаны у ней, —
Словно птичка, в клетке бьется,
И везде она наткнется
На болванов и хлыщей…

Мрачные, серые дни без рассвета!
Солнышко божье скрывается где-то.
Мрачные зимние дни!
Серы, безжизненны, тусклы и люди,
Искры небесной не кроют их груди…
Так же бесцветны они.

Мрачно-бесцветна журнальная сфера,
Мелко в ней всё, водянисто и серо,
Мысли живительной нет…
Дрябло-бесцветна ученость сухая;
Роется в хламе она, ковыляя,
Точно беззубый скелет…

Мрачные зимние тучи нависли…
Скучно без солнца, без жизни, без мысли…
И, как цветок полевой,
В сумраке вянет и сохнет без света
Слабая, чахлая песня поэта
Под непроглядною мглой…

Плохо живется… Но, мнится, средь света
Я не один лишь страдаю, но где-то
Тоже страданье живет…
Пусть же к порогу далекого брата
Мимо чертогов, притонов разврата,
Ветер мой вздох донесет.
Друг мой безвестный, бедняк горемычный!
Кто бы ты ни был — работник, фабричный,
Слесарь, пахатель, поэт…
Да, кто бы ни был ты, труженик бедный,
Жизнью измученный, грустный и бледный, —
Шлю я тебе мой привет!
Плохо, мой милый, живется нам что-то,
Душат нас горе, нужда и забота, —
Душат обоих зараз…
Эх, подадим же друг другу мы руки, —
Общее горе и общие муки,
Общие слезы у нас!
Только разрозненны, друг, мы с тобою…
Что, если, связаны общей судьбою,
Мы бы мольбу к небесам
Вместе послали? И небо, быть может,
Общая наша молитва встревожит, —
Небо и сжалится к нам…
Ветер полночный! Лети же по свету,
Песню сердечную, тихую эту
К братьям снеси поскорей, —
К братьям далеким средь жизненной битвы…
Слившись же в хор, голоса и молитвы
Тронут судьбу поскорей…

По рынку враждующих партий
В молчании истина шла;
Ее снеговая одежда
Чиста безупречно была.

Был прост, мишурой не украшен
Ее незатейный убор,
Величием скромным и кротким
Отрадно сиял ее взор.

И кто-то воскликнул несмело:
«Вот истина, вот она здесь!»
Но был равнодушно-небрежен
К ней рынок враждующий весь.

Одни от нее отреклися
За гордую смелость чела,
За то, что лакейству и рабству
Она незнакома была.

Другие ж ее не признали
За то, что уж слишком скромна,
Что вычурных фраз кудреватых
Не сыпала щедро она.

У ней на челе красоваться
Был должен, по мненью иных,
Колпак с погремушками, пестрый,
Такой же точь-в-точь, как у них.

Другие ж ее не признали
За истину ради того,
Что не было сходного с ними
Решительно в ней ничего…

За то, что она не кривлялась,
А также за то, что на ней
Различных почетных медалей
Не видели взоры людей…

Так истина, презрена всеми,
Шла, очи взведя к небесам,
Меж капищ с ее изваяньем
И между хвастливых реклам…

Мы по примеру обезьян
Во всем Европе подражаем,
Берем из Франции канкан,
В Париже моды занимаем.

Всё занято, что ни спроси,
От наций западной Европы,
По их примеру на Руси
Заведены и филантропы…

И сам патриотизм святой,
В сердцах кипящий, энергичный,
И тот как будто бы не свой,
А тоже с пломбой заграничной.

От шляпок и ботинок дам
До стариковского халата,
От просвещенья до реклам —
Всё, всё из-за границы взято…

В костюме, в кушанье, в речах,
И в барской сфере, и в лакейской,
И даже в самых дураках
Прогресс заметен европейский.

У нас родного больше нет,
Всё подражание, и даже
Прогресса западного цвет
В разбое, жульничестве, в краже.

Лишь грязь российских городов,
Назло науке иноземной,
Осталась с искони веков
Неподражаемо туземной…

Сказка

Раз в кошельке червонцу
Соседом был пятак,
Один подобен солнцу,
Другой совсем бедняк.

Они вели от скуки
Беседу про людей,
Но вот пора разлуки
Настала для друзей.

Пятак в церковной кружке
Для бедных послужил,
Червонец на пирушке
Проигран в карты был.

Десятки лет промчались…
Вдруг в кошельке одном
Еще раз повстречались
Червонец с пятаком.

«Друг золотой! Здорово!
Чай помнишь земляка?»
Кивнул на это слово
Червонец свысока

И со спесивой рожей
Сквозь зубы процедил:
«Теперь, брат, я вельможей,
Я всюду в славе был.

Три года в сундуке я
У скряги пролежал;
Сундук он звал, лелея,
«Родной мой капитал!».

Там много братцев было,
Но гроб скупца покрыл,
Сынок его кутила
Нас живо расточил.

Мной много покупали
Шампанского, сластей,
Кутили, пировали
По милости моей.

И подкупов и взяток
Огромное число
Через меня в задаток
В ад к дьяволу пошло.

Я был для всех соблазном.
Сверкая и звеня,
Торговля сердцем грязным
Велась из-за меня.

Злодей, сокрытый тьмою,
Из-за меня не раз
В крови свой нож порою
Мочил в полночный час.

Запекшись с черной кровью,
Клочок седых волос
Мне к золоту с любовью
Раз, помню я, прирос.

Раз для семьи голодной
Бедняк меня украл,
За то в стране холодной
На каторгу попал.

Однажды, мной играя,
Так, с шалости, без зла,
Красотка молодая
Невинность отдала…

Я вел свои проказы
В палатах богачей,
Там бархат, мрамор, вазы,
Блеск дорогих камней…»

«А я, — промолвил скромно
Истертый пятачок, —
Махаю век свой темно, —
Ведь бедность не порок…

В народе, волей неба,
Брожу я по рукам,
На три копейки хлеба,
А на две соли дам.

Крещен, омыт слезами
И потом трудовым,
Я с честными людями
Живу на пользу им.

Из-за меня в народе
Творится труд святой
На ниве, в огороде,
В избе и в мастерской,

Топор сверкает ярко,
Блестит пила, звуча,
А в праздник в церкви жарко
Затеплится свеча,

Бьет молот над доскою,
Копает землю плуг,
И тянутся за мною
Рабочих сотни рук.

А труд народа честный
Ведь землю всю несет,
Так с пользой повсеместной
Ходил я взад-вперед.

Писатель — светоч в мире —
Взял на меня чернил,
А глядь — денька в четыре
И книжку настрочил,

А в книжке к строчке строчка,
Не отвести очей…
Прочтешь два-три листочка,
Сам видишь: стал умней.

От хаты и до хаты
По селам я бродил,
На дыры клал заплаты
И рубища чинил,

Кормил, поил голодных
Под ветхим кровом хат,
Меня в бедах народных
Все брали нарасхват.

А праздничными днями
Я баловал слегка
Мальчишек леденцами,
Осьмушкой мужика.

Раз тешились в орлянку
Два мужика, смеясь,
Вдруг — в спор да в перебранку…
Я ж прыг — и прямо в грязь.

Весь день искали, рыли
И ночью с фонарем.
Я ж думал: нет-с! не вы ли
Грозились кулаком?

Ты, спорщик, поищи-ка
Да злость-то успокой…
А утром горемыка
Шел с нищенской сумой.

Я к дедке на дорогу,
Кажу из сора край:
На, дедко, на подмогу,
Молись да подбирай…

Вот так весь век по хатам
С трудом да с нищетой
Ходил я добрым братом,
Мой сударь золотой…

Судьба с тобой едва ли
Нам общая дана:
Мной ангелы играли,
Тобою — сатана…»

Была пора: поэзия венчала
Святым венцом героев и богов, —
Поэта гимн во храме идеала
Священней был всех жертвенных даров.
Таили чудно вещей лиры звуки
Волшебную и творческую власть,
Будя в сердцах блаженства рай и муки,
Священный трепет, пламенную страсть…
Среди громов, средь криков грозной сечи,
Как божество, пророческий перун,
Как мощное рокочущее вече,
Гремел аккорд заветных, сладких струн.
Тот век прошел… Другие дни настали, —
Дни мелких дрязг: в хаосе мелочей
Аккорды лир волшебных замолчали,
Под звон рублей, под чрики торгашей…
И вот, во дни бессилья дряхлой мысли,
Когда у музы больше крыльев нет
И струн клочки порвались и повисли, —
Ты жил и пел в наш смутный век, поэт!
Народные страданья и печали,
И горя стон, и вздохи матерей,
Что меж могил, в осенней тьме блуждали,
Подслушал ты среди родных полей.
Мы знаем их — они нам всем знакомы, —
Но тупо их мы слушаем порой;
Когда же ты в рокочущие громы
Их перенес могучею рукой,
Когда облек в рыдающие звуки
Мольбу вдовы, плач сироты больной
Иль в тьме лачуг подсмотренные муки, —
И мы тогда заплакали с тобой…
В наш век тупой, грошовый, меркантильный,
Поэт, ты мог заставить хоть на миг
Толпу забыть свой эгоизм всесильный
И заглушал базарный общий крик!
Страдая сам, под гнетом смертной муки,
Ты о других пел грустных песен рой
И, бросив в мир последней песни звуки,
Угас и сам, как пламенник святой!
Год роковой! Отчизна тратит силы
В борьбе за жизнь измученных славян, —
Вокруг встают геройские могилы
И не смолкает бранный барабан.
Но смерть твоя и в шуме грозной битвы,
Среди победно плещущих знамен,
В нас вызвала и слезы, и молитвы,
И слышен нам разбитой липы звон…
Угас поэт, и лира раскололась,
Почтили мы надгробной тризной прах, —
Но не замрет твой вещий громкий голос,
И на Руси он прозвучит в веках!..

Бедняк Михей давно женат
И, маясь в горе и кручине,
Имеет шестеро ребят
Благодаря своей Арине.
Куда как жизнь его трудна!
Всё не спорится у бедняги:
Жена два года как больна,
Ребята голодны и наги.
Но вот в столицах, взяв пример
С цивилизованной Европы,
Для блага бедных пропасть мер
Изобретают филантропы.
Узнав, что всюду, где народ,
Кишат подобные Михеи,
Они стремглав пускают в ход
Свои гуманные затеи:
Подписки в пользу бедняков,
Спектакли с целью благородной,
Тьмы звонких фраз и громких слов
Благотворительности модной.
Терпи, терпи, бедняк Михей,
В грядущее будь полон веры!
О лучшей участи твоей
Строжайше приняты все меры!..

А между тем неурожай,
Две-три губернии без хлеба,
С Михеем тщетно целый край
Ждет милосердия от неба.
И вот Михей похоронил
Зараз троих своих малюток,
Их лютый голод истощил:
Они не ели двое суток.
Но вот в газетах тьмы статей
Завыли пред лицом Европы,
И, будто спущены с цепей,
Засуетились филантропы:
Дают обеды, вечера,
Струят шампанское реками,
Сгорают жаждою добра
И даже бредят бедняками.
Из угожденья мужичкам
Танцуют польки и кадрили
И даже ручки модных дам
Почтить их лептой не забыли.
Терпи, терпи, бедняк Михей,
В грядущее будь полон веры!
О лучшей участи твоей
Строжайше приняты все меры!..

Еще прошел тяжелый год,
И вновь Михей, с нуждою споря,
Троих малюток в гроб кладет,
Уже седой от слез и горя.
Вот и Арина в гроб сошла,
Михей один с своей душою:
Теперь он пропил всё дотла
И бродит по миру с сумою.
Михей умаялся и лег
С Ариной рядом на кладбище,
Беспечно сон его глубок,
И не нуждается он в пище…
Как прежде, предан свет большой
Филантропическим затеям,
И вот с кладбищенской травой
Лепечет ветер над Михеем.
Терпи, терпи, бедняк Михей,
В грядущее будь полон веры!
О лучшей участи твоей
Строжайше приняты все меры!..