Архив стихотворений Лиодора Пальмина

На улице нашей, меж новеньких зданий,
Есть древняя церковь одна,
Священных легенд и старинных преданий
С времен позабытых полна.
Одни за другими столетья чредою
Уже пронеслися над ней,
И веет забытой седой стариною
От мохом поросших камней,
Карнизов и окон решетчатых, ржавых,
От старой ограды зубцов,
От ликов на башнях ее величавых
Поблекших давно образов.
Там дубы столетние сенью угрюмой
Шумят на церковном дворе
И шепчут ветвями с глубокою думой
О давней, забытой поре.
А в церкви царит полусумрак священный;
В мерцании бледном лампад,
Сверкая оправой своей драгоценной,
Угодников лики глядят.
И много старинные эти иконы
Здесь видели слез и скорбен
И слышали горя сердечные стоны,
Внимая молитвам людей.
Там часто под древней церковного аркой,
При запахе ладана, мне
В мечтах рисовалось картиною яркой —
Что было давно в старине.
Вот свадьба боярышни; сердцем страдая,
Но слушаясь воли отца,
Вот здесь принимала она, молодая,
Невольное бремя венца.
Под длинной фатою, в жемчужном уборе,
Как мрамор холодный, бледна,
Вот здесь, со слезами в опущенном взоре,
С немилым стояла она,
В лебяжьей груди под фатой ретивое,
Дрожа, замирало, когда
Она пред налоем свое роковое
Чуть внятное молвила «да…».
А сзади, исполненный бешеным мщеньем,
На деву друг тайный смотрел
И дикою злобой, и страстным мученьем,
В толпе притаившись, кипел.
И много под тению сводов глубокой
Старинная церковь таит.
Торжественно колокол с башни высокой
В воскресное утро звучит.
На той колокольне, на самой вершине,
Где колокол, в старом окне.
С времен позабытых, неведомых ныне,
Свил ворон гнездо в вышине.
Когда еще деды ребятами были,
То часто в рассказах своих
Про ворона прадеды им говорили,
Что видел в пеленках он их.
Да, много он видел, столетья считая,
Таинственный сын старины,
Эпохи пред ним проходили, мелькая,
Как пестрые, легкие сны.
Как волны вставали ряды поколений
И падали в прахе могил.
Эпохи старинных народных волнений,
Быть может, старик не забыл.
Двенадцатый год и под дымом багровым
Москва, залитая огнем,
Не кажутся ль ворону временем новым
В недавнем и свежем былом?..
Он помнит в былом грозный лик Иоанна,
И старых бояр в теремах,
И всё, что, как в сумерках, смутно, туманно
Сокрыто в минувших веках.
Он помнит, когда близ церковной ограды
Шумел еще лес вековой.
Где ныне угрюмые зданий громады
Теснятся одна за другой.
Он помнит, когда средь дремучей пустыни
Здесь были берлоги волков,
Где вывесок яркими буквами ныне
Пестреют фасады домов,
Когда из лачуг и из домиков скромных
Здесь только слободка была,
В соседстве же, в дебрях дремучих и темных,
Разбойничья шайка жила.
И живо он помнит, как в многие годы
Дома разрастались вокруг,
Пыхтя черным дымом, вставали заводы
На месте слободских лачуг.
И слушает с грустью угрюмая птица,
Усевшись на выступ окна,
Как вечно гудит и грохочет столица,
И думает думу она:
Намного ли люди довольней судьбою
И стали ль счастливей с тех пор,
Настроив твердыни одна за другою,
Срубив густолиственный бор?
Нет! ворон-старик проницательным оком
На жизнь насмотрелся века:
Он знает, что в том же страданья глубоком
Проносится жизнь бедняка…
Угрюмо он смотрит на пышность столицы
В высоком жилище своем
И старых, забытых легенд вереницы
Хранит о далеком былом.

О, сколько поэты родные
Рифмованных пролили слез
В альбомы, в журналы былые
И в чашечки вянущих роз!

Как много в них страстной истомы
И жгучей любовной тоски —
Одни только знают альбомы,
Одни носовые платки!..

В тот век стихотворной печали
Журналы минувших годов
Роль труб водосточных играли
Для слез вдохновенных певцов.

Но старым хозяйкам альбомов
Теперь уже лет пятьдесят,
И, хуже уродливых гномов,
Они уж сердец не язвят…

Поэты состарились сами
И, дряхлые, вместо очей,
Табачными плачут носами
На строки катковских статей.

Но в век наш реально-практичный
(Послушайте умную речь)
Проект я представлю отличный
Из слез этих пользу извлечь:

Те слезы любви и мученья,
Мрачившие столько очей,
Нельзя ли собрать для соленья
Грибов, огурцов и сельдей?

Зачем с лепесточками розы
Скрывать их альбомным листкам?
Пускай те обильные слезы
На пищу пойдут… беднякам!..

Холодная полночь деревней идет,
Покрытая черною мглою,
В чепце и фуфайке идет и трясет
Своею седой головою.
Идет и колотит морозной клюкой
В избу к мужику мимоходом,
То волком завоет, то взглянет порой
В окошко ужасным уродом,
Задует лампадку, ворвавшися в щель,
И робко Петровна-старуха
Молитву творит, покидая постель,
И стонет, и кашляет глухо…

По городу тетушка полночь идет,
Покрытая черною мглою,
В чепце и фуфайке идет и трясет
Своею седой головою.
Фонарики тускло дрожащей толпой
Чуть светятся в темень глухую,
А полночь ворчит, угрожая клюкой:
«Я вас, пострелята! задую!..»
И молят фонарики, кланяясь ей,
И робко дрожа, и моргая:
«Оставь нас! не трогай клюкою своей,
О тетушка полночь родная!»
— «Я вас, пострелята! задую сейчас!
Негодники вы… либералы!..»
— «Ах, тетя родная, не трогай ты нас!
Смотри — как мы бледны и малы!..
Смотри, как мы мелки, ничтожны, точь-в-точь
Писателей русских идеи…
Хоть мы просветители, всё же не прочь
Порой поступить и в лакеи…
Невинен и темен наш светик дрянной,
Мы в копоти гаснем и сами…
И только в полемике между собой
Друга друга дубасим лучами…
На каждом шагу, несмотря на наш свет,
Споткнуться большая опасность
Тому, кто поверит, что тьмы больше нет,
Что всюду разумная гласность…»
Фонариков глазки за речью такой
Заискрились подленьким светом,
А тетушка полночь махнула клюкой
И в путь поплелася при этом.

По гранитным уступам угрюмой тюрьмы
Воет жалобно ветер ночной;
За решеткой тюремной мелькает лицо,
Озаренное тусклой луной.

Черных туч вереницы капризной толпой
По небесному своду ползут,
Но быстрее на бледном, обросшем лице
Беглых дум вереницы бегут.

Вместе с песней отчаянной, с ветром ночным,
Вот он — бледный, угрюмый злодей —
К светлой юности чистым промчавшимся дням
Улетает душою своей.

Он прислушался: вот в шуме ветра звучит
Колыбельная песня родной,
Что когда-то звучала так сладко над ним,
Над младенцем с невинной душой.

Вот видения светлых, заветных картин
Как в тумане встают перед ним:
Купол церкви родимой над дальним холмом
Тихо блещет крестом золотым,

Тишь родного села, и под милым окном
Ярко-красные кисти рябин,
И знакомые звуки знакомых теней,
И свобода родимых долин.

Вот в тумане минувшего ярко блеснул
Чей-то ласковый девственный взор;
С этим взором в преступную душу проник
Кроткий, ангельски нежный укор.

Но сильнее над ним ветер буйный ревет,
И ему в этом свисте ночном
Снится сил молодецких и буйных порыв,
Сил, кипящих мятежным огнем.

Этим силам был нужен разумный исход,
Эти силы грудь юную жгли,
Но, напрасно сгорев, не на благо людей —
Свой исход в преступленьи нашли.

Так проносятся думы одна за другой,
Будто отблески молний ночных.
Нет, свободные люди родимой страны,
Не знавали вы мыслей таких!..

Ты, что гордо позором клеймила его,
Добродетель, поднявшая нос,
Чужды узника беглые думы тебе,
И таких не знавала ты слез!..

Никогда в этих дряблых и черствых сердцах
Не рождался звук песни такой,
Но бесследно замрет этой песни напев
В тишине каземата ночной…

Воет ветер в уступах угрюмой тюрьмы,
Тускло месяц из тучи блестит,
Словно взором стеклянным в щель гроба мертвец
На живых с укоризной глядит…

За честь и свободу родимой страны
Мы храбро с врагами дрались,
Поля боевые все кровью полны,
И стоны до неба неслись.

За честь и свободу в кровавом бою
Я честно и храбро стоял,
Вдруг свистнула пуля — и руку мою
Навек я одну потерял.

Но к милой невесте с полей боевых
Пришел я, увечный солдат,
И вот предо мной кровли хижин родных
Приветливо снова блестят.

И ты, мое счастье промчавшихся дней,
В затишье родного села,
Лобзая, встречаешь с любовью своей,
Как ангел прелестный мила!

Страшна мне разлука, и пули больней
С тобою утратить мой рай,
Но храбро пришел я к невесте моей —
Навеки ей молвить: прощай!

Прощай, моя радость, все клятвы твои
Тебе возвращаю назад:
Какое даст счастье для юной любви
Безрукий, увечный солдат!

* * *

— Мой храбрый, мой верный, всегда дорогой,
В бою пострадавший солдат!
Ты с боя увечный вернулся домой
Отдать мои клятвы назад…

Ты полон всё прежней любовью ко мне,
Ты честно и храбро дрался,
И вот над тобою опять в тишине
Родные блестят небеса…

Увечье свое ты меж нами считал
Разрывом любви, но поверь:
Сын верный отчизны в увечьи мне стал
Милей несравненно теперь!

В нем чувство солью я к отчизне родной
С любовию страстной моей,
Пусть гордую этим обнимет герой
Одною рукою своей!..

Волшебные звуки таинственных струн
Запали мне в юную грудь,
И хочется громкую песню запеть
И цепью тяжелой тряхнуть.

С улыбкою доброй ты шепчешь, мой друг:
«Поэт, не стыдися цепей!»
О нет, не стыжусь я и даже готов
Для такта бить цепью моей…

Готов я звенеть ей анапест и ямб
Со смехом моим заодно,
Но кто ж будет слушать? И бабушка спит,
И детки заснули давно…

Нечистая сила им кажет всю ночь
Какой-то нелепейший сон,
И звон непрерывный в их бедных ушах
Гудит, как во дни похорон.

А если во сне и услышит порой
Аккорды мои кто-нибудь,
То на уши с сердцем опять поспешит
Отцовский колпак натянуть…

Пускай идет и гений и наука
Своим путем,
Пускай от их торжественного звука
Встает содом.
Хитри наш ум и, мудрствуя лукаво,
Иди в войну
За здравый смысл, за благо и за право
На старину.
Но есть одно, что выше ухищрений,
В земле родной,
Что против всех бесовских наваждений
Стоит стеной,
Что гасит всё разумное, благое,
Как ветр свечу, —
То русское, кулачное, родное:
«Я так хочу!»
И ясен ум, и чист его светильник,
Да не пронять!..
И, как хмельной, танцует подзатыльник
Под звук «молчать!».

У нас есть чудное одно
Таинственное эхо.
Как вторит возгласам оно.
Карающего смеха!

На голос истины святой,
Великого призванья
Оно шумит в стране родной,
Как бури завыванье.

Возвысим голос — и оно
Свой звук усилит вдвое:
Ах! то знакомое давно
Храпенье носовое!..

Вещавший дебрям и камням,
Счастлив пророк в пустыне!
Ведь всё же не храпели там
Гранитные твердыни!..

В нашей новой гуманной эпохе
Всё прощается людям порой:
Вор, укравший народные крохи,
Крупной кражи, растраты герой,
Или взяточник ловкий, нахальный,
Иль заведомо истый злодей,
Избежавши развязки печальной,
Ждут порою прощенья людей.
Всем простят: и убийце, и вору,
И блестящую речь адвокат
Смело кинет в лицо прокурору.
Всё простят: преступленье, разврат,
Лишь одно никогда не простится —
Слово истины смелой, святой…
Кто возвысить свой голос стремится
В шуме жизни тревожно-пустой,
Как пророк, сея светлые мысли,
Кто взывает: «Проснись, человек!» —
Их к несчастным таким сопричисли,
Для кого нет прощенья вовек!..

Не сотвори себе кумира!
Святая заповедь, она
Еще в эпохе древней мира
Была торжественно дана.
А нам священные глаголы
И этот благостный завет
Знакомы с детства, с первой школы,
Знакомы с самых ранних лет.
И что же? Где завет священный?
Лишь погляди на этот мир, —

Повсюду в суетной вселенной
Вослед кумиру встал кумир…
Забыв глагол святого неба,
Пред силой золота склонясь,
Земным кумирам из-за хлеба
Мы бьем челом, приникнув в грязь…
Мы сами на подножья ставим
Во всем подобных нам людей,
Пред ними клонимся, их славим
Душой продажною своей…
Кумиров созданных гордыню
Одели пышностью пустой,
И в капище, забыв святыню,
Мы превратили храм святой…
Меж тем по буквам, без сознанья,
Мы наизусть от детских лет
Твердим, греша без оправданья,

Глубокой древности завет.
И разве искренно мы верим
В своем брожении пустом?
Мы и пред небом лицемерим,
И пред кумирами притом…

Стальной щетиною отточенных штыков
Закутан целый свет, как будто чудным мехом.
Наш европейский мир лелеемый таков!
А пушки грозные готовы адским смехом
Над ним зарокотать — сигнала только ждут,
И их зловещие зияющие пасти,
По мановению людской всесильной власти,
Сейчас же пламенем убийственным зевнут…
Где больше пороха?.. Где больше динамита,
Штыков, солдат и бомб, и грозных крепостей?
Изобретеньями своими знаменита
На диком поприще воинственных затей,
Богиня добрая и мудрая науки,
Увы, сама терзать людей обречена
Взамен целения людских скорбей и муки, —
И честолюбию на жертвенник она
Несет не ландыши, не лилии, не розы,
Но льстиво говорит: возьми себе в кумир
Системы новые убийства и угрозы…
А для чего? Затем, чтоб сохранился мир…
И это мир? Какой ценою дорогою
Он обошелся там, где от родных полей
Оторван селянин и от семьи своей,
И мирной жизнию, полезной, трудовою,
Не принесет плода он в лоне деревень.
Налоги же растут всё выше каждый день…
Растут мильярдами, возносятся, как горы,
Громадные долги… Взгляни: и там и тут
Как бедность с нищетой чудовищно гнетут…
Зато, когда на мир ты сверху кинешь взоры,
С орлиной высоты, — увидишь, что внизу,
Как тучи мрачные, таящие грозу,
Несметные полки столпились наготове,
Чтобы рвануться в бой в момент, при первом слове,
Чтоб дым пороховой затмил сиянье дня
И стала общею кровавая резня,
А смерть не видела еще такой пирушки…
Тут муза говорит с улыбкой мне: «Поэт!
Оставь напрасный страх! Ведь и помина нет

Ни о какой войне… Ведь это всё игрушки…
Всё это куколки… Комедия одна,
Игра в солдатики… Немыслима война…
Гуманен этот век, и все мы христиане,
К тому же у вождей так пусто в их кармане,
Что вряд ли кто из них идти решится в бой…»
О муза милая, склоняюсь пред тобой:
Пусть это всё игра… Как маленькие дети,
Пускай ее ведут вожди различных стран,
Но, ах! как дорого игрушки стоят эти,
Да и достойны ли гуманных христиан?
Игрушки эти — плод дурного воспитанья…
О, этот мир стальной! О, куколки войны!
Наверно, выковал для горя и страданья
В подземной кузнице их молот сатаны!

Песни ноющей, песни уныло-больной
Надоели мне мрачные звуки…
О, расстанься, певец, с вечно грустной струной,
Что звучит лишь про горе да муки!
Спой мне песню отваги в упорной борьбе, —
Песню, полную силы могучей!
Смело бросим в лицо беспощадной судьбе
Пламя светлое гордых созвучий!
Много сдавлено горя в груди у меня,
Много скрыто заветной печали,
Но хочу я, чтоб, светлого полны огня,
Мне мятежные струны звучали…
Сквозь рыданья порой я смеяться хочу:
Если очи слеза мне туманит,
То мой смех непокорный, подобно мечу,
На врагов неожиданно грянет…
Песня пусть мне отвагу и силу дает,
Словно воину звук барабана…
Пусть она возглашает мне: смело вперед
Под тяжелою мглою тумана!
Если на сердце грусть и тоска о былом, —
Песня! Пусть мы поплачем с тобою…
Но слезу ты обвей светозарным крылом
И зови к отомщенью и к бою!
Песня, песня! Не плакать, не падать учи, —

Лучше биться до самой могилы!
Лей в печальную душу отваги лучи,
Пробуди задремавшие силы!
Может быть, я погибну в борьбе роковой,
Но сдавил я сердечные муки.
Не отдамся врагам, не отдамся живой…
Песня! Лей же зовущие звуки!
И в могилу хотел бы я с песнью сойти,
Бросить жизнь без слезы сожаленья,
Встретить грозный предел на житейском пути
С гордой песнью, с улыбкой презренья!..

Пусть в багрянице и пышной порфире
Власть и богатство у всех на виду, —
Дайте на жизненном пире
Место святому труду!
Жизнь — это круг неразгаданных тайн…
Кто во вселенной безвестный хозяин?
Кто за житейское брашно, друзья,
Столько сокровищ рассыпав нам щедро,
Нас, как гостей из безвольного недра,
Вызвал на пир бытия?
Кто он и где? Мы не знаем, но в мире
Между гостями и спор, и борьба.
Многим нет места на жизненном пире,
И тяжела их судьба.
В кубках, сверкающих пенной игрою,
Брызжет вина золотая струя.
Дети труда же забыты порою,
И голодна их семья.
Сладкие яства дымятся на славу…
Те, кто рожден под счастливой звездой,
По заведенному искони праву,
Смелой берут их рукой.
Многим же трудно: служа через силу
Прихотям гордых, счастливых гостей,
Сходят они незаметно в могилу…
Труд их молитвы святей:
Не проклиная и даже не плача,
Гаснут они, да и некогда им
Плакать и клясть: велика их задача —
Жить лишь на пользу другим…
Дело их в том, чтобы в радостной чаше
Не было ввек недостатка вина
Тем, чья звезда благосклонней и краше
В жизни судьбой зажжена…
Дело их — сладкие яства готовить,
Бремя забывши своих же невзгод,
Даже при этом хвалой славословить
Счастливых, гордых господ…
Кем же и держится пир земнородный?
Теми, что скромно трудятся в тени;
Подвиг свершая святой, благородный,
В жизни томятся они…
Где лихоимство и где тунеядство
Нагло стяжали почет и богатство, —
Дети труда средь безвестности мрут…
Там, где идет лютый бой без пощады
Из-за добычи, — хоть каплей отрады
Честный порадуйте труд…
Светит он нам, согревает нас в мире,
Терпит же сам он и скорбь, и нужду…
Дайте ж на жизненном пире
Место святому труду!..

Пламенным морем струится сияние,
С грохотом тучи вверху разверзаются,
Страшен рокочущий гром.
Грозные тучи — земное даяние:
С нивы и с поля они собираются
Влаги живым серебром.
Мнится: торжественный час отомщения —
Сгибшие силы толпою могучею,
В чудном порыве восстав,
В гром воплотясь, полны гнева, стремления,
К мести зовут, собираются тучею
В память поруганных прав…
Всё, что схоронено — светлое, честное,
Сгибшее в море людского забвения,
В лоне родимых полей, —
Всё позабытое, миру безвестное
Празднует, вставши из праха и тления,
В недрах небес юбилей…
Мир осыпает почетом и лаврами
Жалких любимцев толпы рукоплещущей;
Славы венцы им плетут,
Спичей и фраз громозвучных литаврами
И мишурой балаганной и блещущей
Люди их суетно чтут…
Вы же погибли во тьме, без внимания
И без награды, со сгубленной силою,
Дети святого труда…
Это не вы ли потоком сияния
Блещете, падая вновь над могилою,
Как дождевая вода?

Писатели-братья! друг с другом на свете,
Как будто в лесу непроглядно-глухом,
Аукаться будем, как малые дети,
Летучею мыслью, крылатым стихом,
Правдивым, с отвагою сказанным словом,
Священным и громким аукнемся зовом:
Любимые братья! Вперед!
Нас горсточка в нашей всемирной отчизне,
И, словно в лесу, средь сумятицы жизни
Брат брата порой не найдет…
Как будто в лесу заблудившимся братьям,
В пустыне людской заблудившийся сам,
Ау! — я взываю громовым проклятьем
Гордыне, восставшей главой к небесам…
Ау! — шлю презренье кичащейся силе.
Ау! — милым братьям, уснувшим в могиле…
Ау! — пронесется в веках.
Ау! — над забытым и старым кладбищем…
Столетья пройдут, но друг друга мы сыщем,
Как дети, блуждая в дремучих лесах…
Ау! — братья в области мысли и слова!
Ау! — вдалеке дорогие друзья!
Нас горсточка, братья, но встретится снова
В грядущем вся наша семья!..
Ау! — в древнем прахе борец опочивший!
Ау! — гений жданный, покамест не живший,
Грядущий, которого ждет
Всё то, что страдает и гибнет на свете!
Давайте же в жизненном лесе, как дети,
Аукаться: братья, вперед!
Брат брата найдет!

Мне говорят, что злой я сын отчизны.
За то, что в ней я всё порой кляну,
И слышу я нередко укоризны,
Что не люблю родную я страну.
И правда: всё противно мне порою.
Куда бы я ни поглядел кругом,
Всё общество — с бесцельной пустотою,
Понятия — с клейменым ярлыком…
Противен мне везде колпак дурацкий,
А всюду он навстречу ждет меня;
Противен быт халатно-азиатский
И глупого тщеславия возня.
Всё, всё порой противно мне огулом…
Всё желчь родит и ненависть во мне,
И жизни ход с его обычным гулом,
И всё, и всё в родимой стороне…
Противно мне то, что для многих свято..
Но отчего ж, когда увижу я
В страданиях томящегося брата,
Тогда душа взволнуется моя?
Чтобы унять печаль его и муку,
Чтоб снять с него скорбей тяжелый гнет,
Ему подам я во спасенье руку,
Хоть враг я всем, хоть я не «патриот»…

Пред силой грозною и дикой,
В упор грозящему мечу —
Я в виде птицы невеликой
Порой таюся и молчу.
Но ныне страшно и молчанье,
И говорили даже мне:
Ну, что ты, хитрое созданье,
Молчишь? Что кроешь в глубине?
А вам, друзья, какое дело?
Мне с вами бой не по плечу…
Кичитесь грубой силой смело,
А я молчать себе хочу…
Язык мой лести вам не скажет,
Пусть вам хвала звучит кругом…
Молчу — мое молчанье ляжет
На вас позорящим клеймом!
Мне быть в молчании суровом
Не запретите — так хочу!
Орите ж вы, а я, назло вам,
Красноречивее молчу…

Скучна компания такая,
Где вы сидите меж гостей,
Но, с осторожностью болтая,
Таите глубь души своей;

Где вы не скажете ни слова
О том, что в сердце и мечтах,
И где покоится сурово
Печать молчанья на устах.

Учиться так же скучно в школе,
Где заикнуться не посмей —
За что про что тебя пороли
Или оставили без щей.

Ну, а не скучно ли поэту
Болтать про мелочи одне,
Когда б желал излить он свету,
Что кроет сердце в глубине…

И самому спускать в печали
Колки заветных струн своих,
Чтоб очень громко не звучали
Аккорды сладостные их…