Архив стихотворений Леонида Трефолева

Воин Аника в глухой стороне
Едет на добром и верном коне,
Едет и думает:
«Что за беда?
Нету-ста здесь человечья следа,
Даже зверье не бежит на пути,
В поле пустом хоть шаром покати!
Некого здесь за грехи покарать…
Гой! Выходи, супротивная рать!
Низость, Коварство и Барская спесь,
Все на Меня ополчайтесь! Я — здесь..
Здесь я — Аника, как воин Христов,
Доблестно биться за Правду готов.
Только она мне люба, дорога,
Только за Правду пойду на врага…
Нужно на этом печальном свету
Мне защитить Бедноту-Наготу.
Мы-ста еще за Народ постоим,
Мы не падем пред оружьем твоим…
Что же не внемлете грозным словам?
Праздновать трусу — не стыдно ли вам!»

Отклика нету… Пустынно. Темно.
Солнышко спать улеглося давно.
Звездочки в небе высоком зажглись.
Шепчут Анике: «Аника, молись!» —
«Что мне молиться! О ком и о чем?
Я ли не витязь в забрале с мечом!
Волюшку давши коню и мечу,
Словно былинку, врага растопчу.
Силу мою всяк язык разумей!
Злая ли ведьма, трехглавый ли змей,
Или бессмертный Кащей-лиходей
Будут терзать неповинных людей —
Всех разобью, всяка нечисть умрет,
Если за Правду помчуся вперед!»

Дремлет земля — утомленная твердь…
Вдруг пред Аникой является Смерть;
Кости ее, как доспехи, звучат…
Молвила Смерть: «Ни детей, ни внучат
Ты не увидишь, защитник земли,
Воин Аника! Внемли мне, внемли!
Тысячи тысяч людей истреби,
Русь погублю, подкошу и тебя.
Правды не будет на вольной Руси…» —
«Ладно посмотрим… Сражайся, коси!
С добрым конем пред оружьем твоим
Мы-ста за Правду и Русь постоим.
Если умрем — мертвым нету стыда…
Верный мой конь, понатужься…
Айда!»

Конь поскакал. Начинается бой.
Звезды дрожат в высоте голубой.
Звезды, усеяв небесную высь,
С трепетом просят: «Аника, молись!»
«Что мне молиться! О ком и о чем?
Струшу ль пред Смертью — лихим палачом?
Я — богатырь, слава богу, не стар!» —

…Новая сшибка… Смертельный удар.
Смотрят уныло на бой небеса.
Блещет при звездах у Смерти коса.
Молвил Аника, упавши с коня:
«Чудище Смерть, ты сразила меня!
Жаль не себя: ведь не я, так другой
Правду спасет на Руси дорогой.
Биться смертельно за русский народ
С Правдой на Кривду пойдет он вперед!»

Аль у сокола
крылья связаны?
Аль пути ему
Все заказаны?

Кольцов

Гой вы, ребята удалые,
Гусляры молодые,
Голоса заливные!

Лермонтов

Жил гусляр. Во дни минувшие
Правду-матку проповедовал;
Он будил умы уснувшие,
По кривым путям не следовал.

Пел гусляр: «Веди нас, боженька!
Невтерпеж тропинка узкая…
Гой ты, славная дороженька!
Гой еси ты, песня русская!

Не в тебе ли светит зорюшка
Для народа исполинского?
Долетай до Бела морюшка,
Вплоть до морюшка Хвалынского.

Не кружись вокруг да около!
У тебя ли крылья связаны?
Для тебя ли, ясна сокола,
К небесам пути заказаны?»

Околдован словно чарами,
Пел гусляр… В нем сердце билося…
А теперь, на грех, с гуслярами
Злое горюшко случилося.

Ни пути нет, ни дороженьки…
Нет орлов, не видно сокола.
Устают больные ноженьки,
Бродят все вокруг да около.

Гой ты, песенка-кручинушка,
Песня бедная, болящая,
Не угасни, как лучинушка,
Тускло-медленно горящая!

Вместо песни, слышны жалобы
На судьбу — злодейку гневную.
Спеть гуслярам не мешало бы
Песню чудно-задушевную, —

Чтобы сердце, в ней не чахнуло,
Не дрожало перед тучею,
Чтобы в песне Русью пахнуло,
Русью свежею, могучею!

«Сладко весною живется поэту:
Видит он мир в лучезарной красе…»
…Старую, глупую песенку эту
Тысячу раз напевали мы все.

Я — не поэт, но с любовью глубокой
Музе-шалунье, как эхо, служу,
И в деревеньке, и в роще широкой,
Всюду в природе ее нахожу.

Злится ли ведьма — проклятая вьюга,
Плачет ли дождик в осенние дни,
Веет ли ветер спасительный с юга, —
Эти поэты, клянусь, мне сродни!

Каждый по-своему, кто как умеет;
Так и поет… Запретить, им нельзя.
Только Весна петь зимою не смеет,
В думах и грезах по снегу скользя.

Жаль мне ее — ненаглядную крошку!
Боязно мне: упадет вдруг ничком?
…Встань, чародейка, и ножка об ножку
Живо, игриво ударь каблучком.

Мир будет лучше, нарядней, чудесней,
Если душа в нем весной не умрет,
Бели с разгульной «Камаринской песней»,
Вместе с весной, он помчится вперед:

Гой ты, Весна-Плясовица! Кто пашет,
С тем и гуляй, веселя мужика!
Он под весенние песни запляшет,
Бели сыграешь пред ним трепака.

Гой ты, Весна-Плясовица, воскресни!..
Ждут не дождутся тебя голыши…
Ловко, под звуки «Камаринской песни»,
Вместе с народом, очнись и пляши.

Сын. Папенька, что значит выражение: «имя-рек»?
Отец. Это значит очень просто: чье-нибудь имя, преимущественно плебейское: Сидор, Карп, Иван, Матрена, Дарья, ну и так далее.
Сын. А как правильно перевести по-русски слово «Nemo»?
Отец. Гм! Чертовски «латынь» ослабили: вашего брата за подобный вопрос сечь бы следовало. А я, как любящий родитель, только унта тебе надеру… Что, больно, негодяй? Не визжи! Помни, болван, что «Nemo» значит «Некто», т. е. такой «Некто», от которого зависит и казнить и миловать… Пошел в угол, негодяй.

(Из будущей комедии «Мы ваши и вы наши»)

1

Ты знаешь ли край, где в июле с косой
Идет «Имя-рек» по траве изумрудной?
Идет он, увлажненный свежей росой,
На страдное поле, на подвиг свой трудный,
В лаптишках худых или вовсе босой…
Ему ль наслаждаться природою чудной?
Ведь он не француз, не испанец, не грек.
Он (знаешь ли, Nemo?) мужик… человек.

2

Ты знаешь ли край, где осенней порой.
В лачуге сверкает и гаснет лучина?
От смрада в лачуге очей не открой…
Какая тоска в ней, какая кручина!
О, кто бы ты ни был, мой Nemo-герой,
Желаю тебе и богатства и чина,
Желаю условно: чтоб (Имя-рек)
Тобой был обласкан, как «брат-человек».

3

Ты знаешь ли край, где тиранит зима,
Где солнца не видно, отрадного солнца,
Где царствует холод, где сходят с ума,
Где совесть и честность Дешевле червонца?
Ты хочешь ли, Nemo, чтоб скрылася тьма,
Чтоб солнечный луч засверкал у оконца?
Ужель на погост — в свой последний ночлег
C тобой без рассвета пойдет… Имя-рек?

4

Ты знаешь ли край, где весна хороша,
Где веет черемуха запахом «свежим,
Где нужно от сна разбудить голыша,
Которого мы «мы» по-родительски нежим?
Ты знаешь ли, Nemo? Жива в «нем» душа…
Ужели «мы» души израним, зарежем?..
По-братски и ныне, и присно, вовек,
Да будут жить Nemo и ты — Имя-рек!

(Лирическая сцена)

Гений человечества

Ты куда убегаешь, страдалец?

Первый поэт

Туда —
К древним храмам бездушным, холодным!
Свежесть, юность меня не пленит никогда.
Я стремлюсь к мертвецам благородным,
К мавзолеям спешу; в них герои лежат
Отдаленной великой эпохи.
Здесь мне страшно! Боюсь, здесь меня раздражат
Жалкой черни рыданья и вздохи.

Гений человечества

Где живешь ты, безумец?

Первый поэт

В минувшем живу,
Только в нем я вкушаю отраду…
Отойди от меня! Не во сне — наяву
Я желаю увидеть Элладу,
Перед ней, с умилением руки сложив,
Поклонюсь величавому праху…
Пусть мне голову срубят с размаху,
Но в Элладе душою останусь я жив!
На живых мертвецов негодуя,
Вижу в них слабосильных борцов,
Но великие мысли найду я
У бессмертных моих мертвецов.

Гений человечества

Ты куда держишь путь?

Второй поэт

По тропинке лесной,
Покидая бесплодные степи,
Я стремлюсь к берегам с вечно юной весной, —
Не звучат там презренные цепи;
Там, вдали от рабов, я не буду склонять
Низко голову — сильным в угоду.
Только там я надеюсь с любовью обнять
Вечно чистую деву-природу.
Бури бешеный стон и дыханье весны,
Злое горе и радость — все вместе
Я увижу в природе-невесте,
И пригрезятся мне благодатные сны,
В яркий солнечный луч и в туман облаков
Я охотно готов погрузиться.
Лишь природа не носит тяжелых оков,
Я желаю с природою слиться,
Перед ней трепетать…

Гений человечества

А молиться
Можешь ты за страдальцев — людей бедняков?

Второй поэт

Не могу! О народе я тихо пою, —
И зачем громко петь о народе, —
Если сердце мое, если душу мою
И освятил я царице-природе?
На народ иногда я в потемках грущу:
Погибает он, слабый и дикий;
Но не в нем мысли светлые жадно ищу,
А в природе бессмертной, великой.

Гений человечества

Ты куда?

Третий поэт

До свиданья! Нет, сердце мое
Не похоже, коллеги, на ваше.
Это сердце отыщет другое жилье —
В шумном городе. Лучше и краше
Там живется среди вековечной борьбы
Низкой хижины с гордым чертогом.
Там… клянусь и природой и богом,
Существуют святые герои-рабы.
…Почему на меня вы глядите с тоской?
Иль во мне узнаете злодея?
Не ужасен мне шум, вечный шум городской?
В нем есть также живая идея.
Пусть услышу в столицах проклятья и стон.
Пусть увижу там бездну разврата,
Но в толпе я найду друга-брата,
Мудреца, как ваш древний великий Платен.
Воспою ли ручьи и долины?
Поклонюсь ли я вам, исполины
Старой спящей Эллады, в полночном часу?
Я в вертепах найду не природу-красу,
Не обломки костей… Нет, я женщин спасу:
И в вертепах живут Магдалины.
Утешать погибающих, слабых, больных,
В павшем брате не видеть злодея —
Вот в чем истина, вот в чем идея
Для смиренных людей, для поэтов земных!

Гений человечества

Убежали все трое, исчезли вдали…
Но из них полюблю я кого же?
Ты, мой третий поэт, друг печальной Земли,
Для меня всех милей и дороже!
Ты не враг величавых старинных гробниц,
Но пред ними безумно не падаешь ниц;
От природы не ждешь ты привета… —
Пусть по-братски, отрадно звучит для темниц
Утешающий голос поэта!..

Недопетая песня допета,
Будет лучше в грядущие дни,
А теперь… не казните поэта:
Все мы грешнице Музе сродни.

Наша грешница Муза сквозь слезы
Напевает со смехом: «Молчи!
Стыдно петь, как румяные розы
Соловьев полюбили в ночи».

. . . . . . . . . . . . . . .

Верю слепо: добрей и чудесней
Будет мир в наступающий век,
С недопетой страдальческой песней
Не погибнет поэт-человек.

Все, что живо, светло, благородно,
Он тогда воспоет от души,
Покарает злодейство свободно,
Наяву, а не в темной глуши.

Ждите, братья, святого рассвета,
А теперь… погасите огни.
Недопетая песня поэта
Допоется в грядущие дни.

Сегодня много лет минуло нам… О Муза!
Состарились с тобой мы оба… Грустно мне,
Но я еще бодрюсь и не хочу союза
С тобою разрушать в душевной глубине.

Не обольщали нас небесные светила,
Не увлекались мы в мечтах: «Туда, туда!»
Со мной ты злилася, смеялась и грустила,
Когда царил Порок и плакала Нужда.

Как юноша-поэт, «восторгами объятый»,
Я к небу не летал (царит на небе мгла).
Родимая земля с печальной русской хатой
И с грустной песенкой к себе меня влекла.

Ты не являлась мне в венке благоуханном:
Он не к лицу тебе, союзница, поверь.
Но… — грешный человек… — в мечтании гуманном,
Я верил, что для всех есть «милосердья дверь».

Как сказочный Иван, «по щучьему веленью»,
Я с трепетом молил смиренно вот о чем:
«Пусть Солнце-батюшко младому поколенью
Даст в неба весточку живительным лучом.

Пусть юноша-поэт забудется, срывая
«С одежды облачной цветы и янтари».
Не так поется мне… Пою, не унывая:
«Ох, Солнце-батюшко! Весну нам подари!

Пусть скроется навек земное «горе-лихо»…
Тогда, в желанный час, мы с Музою вдвоем,
Забытые людьми, уснем спокойно, тихо,
И песню сладкую в могиле допоем».

Живя согласно с строгою моралью,
Я никому не сделал в жизни зла…
Некрасов

Он был в душе прекрасен, если ночь,
Ночь темную, назвать «прекрасной» можно.
(Он на нее похож был!)… Даже дочь-
Красавицу преследовал безбожно.
Нашла она в стенах монастыря
Убежище от батюшкиной сети
И в келий, в своей сиротской клети,
Прекрасная, как летняя заря,
Потухла вдруг.
…Поминки сотворя,
Отец стонал: — «О дети, наши дети!»
Он был добряк: менял на пятачки
По праздникам для нищих рублик медный.
Толпа пред ним рвала себя в клочки,
А он вздыхал: «Как дик народ наш бедный!»
И жарко он молился… (Кстати, вы
Считаете ль молитвою живою
И чистою, младенчески-простою —
Не для себя, а для людской молвы —
Кивание злодейской головы
Перед Христом и девой пресвятою?)

Добряк в душе, оратор неплохой,
Он возглашал чувствительные тосты
За жирною, янтарною ухой:
«Брат мужичок, как высоко возрос ты!
Пью за тебя, кормилец и герой!
Ты сохранил в душе живое семя,
Без ропота несешь ты жизни бремя!»
Но про себя добряк твердил порой:
«Ах, черт возьми! Прогнал бы я сквозь строй
С охотою все хамовское племя…»

Он у судьбы аллегри вынул номер,
И спит в гробу. Звонят колокола.
Толпа ревет:
«Наш благодетель помер,
Свершив свои великие дела.
Спи, крепко спи, герой наш благородный,
И на суде последнем не робей:
Ты чист и свят, невинней голубей!»
…И к небесам стремится глас народный:
«Он бедняков любил и в год голодный
Пожертвовал …два пуда отрубей!»

Раз народнику-пиите
Так изрек урядник-ундер:
«Вы не пойте, погодите,
Иль возьму вас на цугундер!»

Отвечал с улыбкой робкой
Наш певец, потупя очи:
«Пусть я буду пешкой, пробкой,
Но без песен жить нет мочи.

Песня в воздухе несется,
Рассыпаясь, замирая;
С песней легче сердце бьется;
Песня — это звуки рая.

Песне сладкой все покорно,
И под твердью голубою
Песнь не явится позорно
Низкой, подлою рабою.

Песня — радость в день печальный,
С песней счастлив и несчастный…»
Вдруг — свисток. Бежит квартальный,
А за ним и пристав частный.

Отбирают показанья
Твердой, быстрою рукою:
«Усладили вы терзанья
Русской песней, но какою?

Вы поете о народе, —
Это вредно. Пойте спроста:
«Во саду ли, в огороде…»
«Возле речки, возле моста…»

Много чудных русских песен
Как пиите вам известно…
Мир поэзии не тесен,
Но в кутузке очень тесно».

Внявши мудрому совету,
Днесь пиита не лукавит:
Он теперь в минуту эту
Лишь Христа с дьячками славит.

_________________________

* Пиита — поэт.

(Ярмарочные монологи)

Господи! Господи! Что это мне
Все нехорошее снится во сне?
Кажется, я человек не безбожный?
Кажется, я не замечен ни в чем?
Я — коммерсант до того осторожный,
Что перестал торговать кумачом,
Ибо кумач есть материя красная,
Стало быть, очень и очень опасная,
…К черту кумач!
Баба, не плачь!
Дай-ка мне водочки,
Дай мне селедочки!..
Выпить до чертиков смею!
Если же явится врач —
В шею!

Слушай, жена! Хоть кричи — не кричи,
Все на подбор либералы врачи.
Я охмелел… но я вижу и слышу,
Бывши всегда на крамольников яр,
Что пожелал нашу новую крышу
Выкрасить красною краской маляр…
Цыц! Не шалить! Пред моею указкою
Крышу мне вымазать дивою краскою!
…Вот мой совет:
Дикость — не вред…
Дайте же водочки,
Дайте селедочки…
Выпить до чертиков смею!
А для врача: «Дома нет! »
В шею!

…Весь я дрожу. На душе кипяток, —
Баба напялила красный платок…
«Марья, пойми: это цвет либеральный…»
Предупреждаю хозяйку любя. —
Слышу в ушах я все звон погребальный,
Скоро вдовою оставлю тебя…
Впредь же платки от хозяина честного
Ты получай только цвета небесного».
…Грозен я сам:
Всех — по усам!
Дайте мне водочки,
Дайте селедочки!
Выпить до чертиков смею…
Лекарь приедет: ко псам!
В шею!

…Я взбушевался. В башке — ураган:
Книгу читает мой сын-мальчуган —
Книгу с проклятою красной обложкой.
Дело не чисто. Дурачится бес:
Книга вдруг сделалась «рыжею кошкой!…
Брось ее в печку скорее, балбес!
Батюшки-матушки! светики-братики!
Где мне спастись от бесовской «Грамматики»?
Книжку — в огонь!
Петька, не тронь!
Дайте мне водочки,
Дайте селедочки!
Выпить при чертиках смею…
Кажется, лекаря конь?!.
В шею!

…С водочки белой расстроились мы:
Красного цвета боюсь, Как чумы…
Чертики пляшут — и весел вельми я…
Сели мне на нос… Послушай, жена!
Пусть я допьюсь до зеленого змия
Или до белого зверя — слона…
Белый, зеленый — цвета неопасные,
Стало быть, очень и очень прекрасные.
Марья! Ура!
Выпить пора!
Дай еще водочки,
Дай мне селедочки!
Я за слона выпить смею…
Лекаря гнать со двора —
В шею!

Далеко до блеска мая…
Ночь холодная, немая
Смотрит мрачным палачом.
В окна вьюга бьет тревогу,
И на улицу, ей-богу,
Не заманишь… калачом.

Ночь темна. Играй хоть в жмурки.
Леденея, у конурки,
Вторит вьюге бедный пес.
Ох ты, пес мой, пес мохнатый,
Сколько ты в ночи проклятой
Злого горя перенес!

Далеко до блеска мая…
Вьюге жалобно внимая,
Встал с полатей мужичок.
От бабенки отвернулся
Почесался, потянулся
И умчался… в кабачок.

Далеко до блеска мая…
Спотыкаясь и хромая,
Утопая вся в снегу,
Лошадёнка страх — худая.
Колокольчик, «дар Валдая»,
Приуныл — и ни гу-гу.

Ночь темна. Луна не блещет.
Мужичок кобылку хлещет.
Бесконечно, без числа,
У кобылки поступь шатка…
Сколько муки ты, лошадка,
В злую ночь перенесла!

Ночь светлеет понемногу.
Месяц выступил в дорогу,
Озаряя небосвод…
Небо зимнее лазурно, —
И тоскливое «Notturno»
Ведьма-вьюга не поет.

______________________

* Notturno. — (Итал.) — ноктюрн, ночная песнь. (Ред.)

1

Я смущаюсь и дрожу
Ручку я твою держу,
Ручку нежную,
Белоснежную.
Ах! Зачем же так она
И бледна и холодна,
Ручка нежная,
Белоснежная?

Эта милая рука
Наградит ли бедняка
И пожатием
И объятием?
Прочь, игривые мечты!..
Устремишь, ручонка, ты
Пальцев кончики
На червончики…

2

Я смущаюсь л дрожу,
С озлоблением держу
В ночь морозную,
Руку грозную.
Эта грозная рука
Пощадит ли бедняка?
Не задавит ля?
Не отправит ли?..
…А куда? Куда? Куда?..
Много стран есть, господа,
Удивительных,
Прохладительных!

3

Лапу твердо я держу
И, по совести скажу, —
Лапу милую,
Не постылую.
Эта лапа мужика,
Хоть мозольна, но легка, —

Лапа важная,
Не продажная!

…Иль я слеп и бестолков?
Иль на лапе перстеньков
Не имеется?
Но мозоль на лапе той,
Честной, доброй и простой,
Мне виднеется…
И она дороже их —
Перстенечков дорогих —

Разумеется!

Мой приятель Макар
Покорился судьбе.
Он ни молод, ни стар.
И живет… так себе.

Странный он человек!
Пожалеешь о нем:
То проспит целый век,
То вдруг вспыхнет огнем.

Он и кроток, и смел,
И на все он ходок,
Даже сделать сумел
Петербург-городок.

Поклониться велят —
Он отвесит поклон;
Гнать заставят телят —
И телят гонит он.

Хлебца нет — не беда:
Он и желуди ест;
Загуляет — тогда
Рад пропить с шеи крест.

Становой пригрозит —
Струсит он, как дитя;
А медведя сразит
Кулачищем шутя.

«Веселись, дуралей!» —
И Макар запоет.
«Слезы горькие лей!» —
И он ревмя-ревет.

«Сделай флот, старина!» —
И плывут корабли.
«Обеднела казна»… —
Он дает ей рубли.

«Правосудно суди!» —
И судить он горазд.
«На разбой выходи!» —
Он пощады не даст.

Человек он и зверь;
В нем и холод и жар…
Но велик ты, поверь,
Мой приятель Макар!

Много нас, и много слышно звуков.
Хор велик; но кто же правит им?
Что же мы в поэзии для внуков,
Для своих потомков создадим?

Чем они с любовью нас помянут,
Двинув Русь родимую вперед?
Чьи же лавры долго не увянут,
Чье же имя долго не умрет?

Нет у нас давно певцов великих;
В темный век мы слабы без вождя.
Мы в степях томительных и диких
Словно капли мелкого дождя.

Если нива жадно просит влаги, —
Мелкий дождь не напоит ее;
Если мы развесим наши флаги, —
Примут их за жалкое тряпье.

Что на них пророчески напишем,
Поучая внуков дорогих?
Мы едва и сами робко дышим,
И нельзя нам оживить других.

Суждено проселочной дорогой
Нам плестись на маленький Парнас,
И страдалец истинный, убогий —
Наш народ — не ведает о нас.

Да и знать о нас ему не нужно.
Все мы мертвы. Он один — живой.
И без нас споет он песню дружно
Над Днепром, над Волгой и Невой.

Не придут от нас в восторг потомки,
Видя в нас лишь стонущих рабов,
И растопчут жалкие обломки
Наших лир и тлеющих гробов.

Пусть тогда восстанут наши кости,
Потешая деток и внучат;
Пусть они спокойно и без злости
Из своей могилы прозвучат:

«Растоптали нас вы и забыли;
Мы лежим, повержены в пыли;
Но народ мы истинно любили,
Хоть его воспеть и не могли.

Пойте сами громче и чудесней!
Вам иная доля суждена.
Мы себя не услаждали песней,
Нас лишь только мучила она.

Мы ее болезненно слагали,
Пред своим кумиром павши ниц;
Петь ее нам только помогали
Голоса из склепов и темниц!»

По селу ходит Дрема. Коробейник Ерема
Истомился и лег на полати;
А его-ста бабенка, спать уклавши ребенка,
Молвит слово: «Чего пожелати?» —

«Пожелай мне, родная, чтобы выпил до дна я,
Хоть во сне, чарку водки хорошей.
Пожелай мне с любовью, чтоб не кашлял я кровью,
Нагибаясь под грузною ношей.

Пожелай также чуда, чтоб хозяин-иуда
Уплатил мне по чести деньжонки…»
По селу ходит Дрема. Коробейник Ерема
Засыпает под песенку женки:

«Спи, мой милый, желанный! Наш сынок бесталанный
В рост войдет — и умнее нас станет.
Не кручинься, мой светик! Наше детище-цветик,
Даст господь, не замрет, не завянет.

Я вот так разумею, что тебе, Еремею,
Да и мне жить осталося мало.
Пожелать только надо, чтобы наше-то чадо,
Пробиваясь вперед, не дремало.

Я, ученая в школе, не привыкла к неволе
И, ее завсегда проклиная,
Чую бабьим умишком, что над нашим сынишком
Зарумянится зорька иная.

А и некую пору будет каждому вору
На Руси жить отменно негоже;
А и в некое время народится же племя,
На людей-ста свободных похоже.

Выйдет парень рабочий и до воли охочий!»
…И уснула над люлькой бабенка
Спит и бедный Ерема. Но не спит только Дрема
И пугливо бежит от ребенка.

1

Красные руки, рабочие руки!
Много узнали вы горя и муки,
Много трудились вы ночью и днем
В страшной заботе о «милом», о «нем».
Знать, небеса справедливо решили,
Чтоб эти руки все шили да шили,
Хлеб добывая сперва для одной
Бедной швеи, истомленной, больной,
После — для двух: для нее и ребенка.
Красные руки, бедняжка Оленка!
Повесть твою (в назиданье для дам)
Я неискусным стихом передам.

2

Красные руки, рабочие руки
Шили да; шили, не ведая скуки.
Было ли время снучать, и о чем?
Жизнь для Оленки была палачом.
Жизнь эта душу и тело губила;
Все же Оленка ее полюбила
И не боялась ее, палача,
Швейной машиною бодро стуча.
Если машина в ночи умолкала,
Как ты ее задушевно ласкала,
Доброе сердце пред ней не тая:
«Обе уснем, горемыка моя!»

3

Красные руки несли раз картонку.
Вдруг нагоняет «с работой» Оленку
Барин-красавец. — «Помочь вам, мамзель?
Что вы бежите быстрей, чем газель?
«Знаете, зверь есть такой?» — «Не слыхала…» —
И побежала она от нахала.
Барин — за ней, в переулок, и там
Он прикоснулся к горячим устам,
Красные руки пожал он с любовью.
Гордо Оленка нахмурилась бровью,
Но… чрез полгода (ужасное «но»!)
Было уж то, чему быть суждено.

4

Красные руки его обвивали,
Страстные губы его целовали…
Губы?.. Неловко! Не лучше ль «уста»?
Впрочем, Оленкина повесть проста.
Было бы дико и странно о многом
Здесь выражаться торжественным слогом.
Будем попроще. Не правда ли: да?
Не осмеем мы святого труда?
Труд обольщенной, несчастной Оленин
Весь устремлен был тогда… на пеленки.
Красные руки их шили тайком,
С трепетом, с дрожью над каждым стежком.

5

Красные, руки все больше худели,
Дни проходили, за днями — недели.
Он не являлся. Когда же, порой,
К ней забегал благородный герой,
Холоден был он, не ласков, как прежде;
Не говорил он о сладкой надежде
С ней, «красноручкой», всю жизнь провести;
Мрачно твердил: «Извини и прости,
Если тебе предлагаю, Елена,
Не упадать предо мной на колена;
Неграциозно выходит, друг мой!
Также… и красные руки умой.

6

Красные руки!.. Что может быть хуже?
Ты, словно Гретхен, мечтаешь о муже.
Другом ли, мужем ли буду, о том
Мы объясниться успеем потом.
Прежде всего откровенно обсудим:
Как мы с руками ужасными будем?
Личиком, ножкой и всем ты взяла.
Жаль, что ручонка твоя не бела!
Средства найдутся: лекарства, помады…
Разве с тобой дикари мы, номады?
Им не грешно эти руки иметь…
Будет же плакать. Довольно, не сметь!»

7

Красные руки слезу утирали.
Он говорил: «Мне в театр не пора ли?
Нынче Островского будет «Гроза»…
И убегал. Закрывая глаза
Красной рукою; Оленка стонала.
…Бедная, бедная! Ты и не знала,
Что нищета да мучительный труд
Страх живущи: никогда не умрут.
Глупая! Даже не знала того ты:
Руки белеют всегда без работы.
Руки, как лилии, чисты всегда,
Если не знают святого труда.

8

Красные руки с упорным стараньем
Долго лечили себя «притираньем»,
Чистились, мылись душистой водой:
Так приказал Дон-Жуан молодой.
Сладко жилось москвичу Дон-Жуану.
Как, почему? Объяснять вам не стану.
Но голодала бедняжка моя,
«Красные руки», Оленка-швея.
…Мальчик родился, красавчик — в» папашу…
Верю я слепо в «чувствительность» вашу;
Жаль вам Оленки и жаль сироты?
Мальчик, на свете не лишний ли ты?

9

Красные руки томишь ты собою,
Делаешь мать подневольной рабою,
Грудь истощаешь… А грудь так плоска,
Словно твоя гробовая доска.
Лучше умри преждевременно, птенчик!
Может быть, он разорится на венчик,
Может быть, купит он гробик простой?
…Нет, не ложися в могилу, постой,
Здесь поживи, в этом мире широком,
Будь для «папаши» жестоким упреком;
Но, прижимаясь к родимой груди,
Белые руки ласкать погоди

10

Красные руки, склонясь к колыбели,
С каждым днем больше и больше грубели.
Умер ребенок. За гробом одна
Шла «краснорукая» мать — холодна,
Мрачно сурова. Ей жизнь надоела.
Часто машина стояла без дела.
Бедность просилась: «стук-стук!» у дверей.
«Мне умереть бы пора, поскорей!
Милый придет — озирается букой,
Злобно ругает меня «краснорукой».
Батюшки-светы! Да кем же мне стать,
Чтоб благородные руки достать?»

11

Красные руки остались, чем были,
Койку в больнице «для бедных» добыли.
Нумер седьмой, пред кончиною, вдруг
Стал образцом благороднейших рук.
Смерть приближалась. В мгновения эти
Белые руки повисли, как плети.
«Холодно, спрячь их!» — сиделка твердит,
Нежно Оленка на руки глядит,
Думает: «Боже! Теперь бы он встретил,
Чистые руки сейчас бы заметил,
К сердцу прижал бы меня от души…
Как мои руки теперь хороши!»

12

Белые руки, изящные руки!
К вам подошел «представитель науки»,
Жрец Эскулапа. Пожавши плечом,
Он усмехнулся: «Я здесь — ни при чем.
Даром я бросил собрание наше…»
И — погрузился опять в ералаше.
Некто спросил: «Оторвали дела?» —
«Да, белоручка при мне умерла.
Знал ты ее, как мне помнится? Умер
В злейшей чахотке седьмой этот нумер». —
«Нумер не мой. Невиновен здесь я;
Красные руки имела моя!»

(Памяти И. З. Сурикова)

Я тоски не снесу
И, прогнавши беду,
На свободе в лесу
Долю-счастье найду.

Отзовись и примчись,
Доля-счастье, скорей!
К сироте постучись
У тесовых дверей.

С хлебом-солью приму
Долю-счастье мое,
Никому, никому
Не отдам я ее!

Но в лесной глубине
Было страшно, темно.
Откликалося мне
Только эхо одно…

Так и песня моя
Замирает в глуши
Без ответа… Но я —
Я пою от души.

Пойте, братья, и вы!
Если будем мы петь,
Не склоняя главы, —
Легче горе терпеть.

Что ж мы тихо поем?
Что ж наш голос дрожит?
Не рекой, а ручьем
Наша песня бежит…

Много елок уродилося в лесу.
Я одну из них тихонько унесу.
Елку бедную навеки погубя,
Не детей хочу утешить, а себя;
Для себя ее украшу как могу…
Только вы, друзья, о елке — ни гу-гу.

Ни картинок, ни игрушек, ни огней —
Ничего вы не увидите на ней.
Я по-своему украшу деревцо:
У меня вдруг затуманится лицо;
Слезы брызнут — слезы жгучие — из глаз
И на веточках заблещут, как алмаз.

Пусть на хвое, как таинственный наряд,
Эти слезы — эти блесточки горят.
Пусть погаснут лишь пред солнечным лучом, —
Вот тогда я не заплачу ни о чем…
Нет, заплачу. Но тогда уж ель мою
Я свободными слезами оболью.