Архив стихотворений Леонида Трефолева

— Ой, стоги, стоги! Во поле широком
Вас не перечесть, не окинуть оком!
— Добрый человек! Были мы цветами,
Подкосили нас острыми косами.
От лихих врагов нет нам обороны,
На главах у нас — черные вороны;
На главах у нас, затмевая звезды,
Стая галок вьет поганые гнезды!

Гр. А. К. Толстой

Цветы столпилися на «вече», —
И шепчутся: «Пришли враги…
Ты, бедный русский человече,
Сооруди из нас стоги!
Мы пред тобой, косцом суровым,
Смиренно просим небосклон;
Чтоб Колупаев с Деруновым
Не увлекали нас в полон.
От них не видим обороны;
Они — любовны… на словах;
Но чудится: совьют вороны
Гнезда на наших головах.
Мы все погибнем в грозной сече,
Нас разбросают вкривь и вкось…»
…И смолкнуло цветное вече, —
Людское вече началось.

«Пришла томительная страда
И для тебя, мужик босой! ..
Земля измученная рада
Проститься! с летнею красой.
Ее ковер — цветной, душистый —
Вознаградит народ за труд, —
И под косой, с молитвой чистой,
Цветы невинные умрут…»

На вече так, с тоской великой,
Рек Колупаев. Вновь увлек
Его на ниве бедной, дикой
Красавец — синий василек.
…Раздался голос Дерунова:
«И ландыш беленький хорош!
Народный труд — всему основа;
Но ландыш в сене стоит грош.
Я оценяю труд высокий,
Я от цветов в восторге, но…
За ландыш, смешанный с осокой,
Копейку дать — смешно, грешно!»

Так всероссийские бандиты
Шумят-гудят со всех сторон…
О небо, небо! Пощади ты
Цветы — от галок и ворон.

Ни вперед, ни вспять не еду.
Я сижу один, тайком,
И веду с собой беседу
Пред душевным камельком.

«Здравствуй, милый!»— «Здравствуй, старче!»
— «Как живется?» — «Плохо, брат…»
— «Огонек в душе поярче
Засвети! Я буду рад…»

— «Зажигал его я, друже,
Но… сгорели все дрова, —
И во тьме, при ведьме-стуже,
Охладела голова…»

— «А душа не охладела?»
— «Нет, по-старому она
Просит воли без предела,
И во тьме ей — не до сна!»

— «Ты похож стал на младенца,
Мой двойник! Хоть на авось,
Поскорей два-три поленца
В камелек души подбрось!»

— «Так и быть, двойник! Подброшу,
Запою о том, о сем…
Нашу песню, словно ношу,
До рассвета донесем!»

Ох ты, Муза-кумушка! В сердце бродит думушка:
В светлый праздник, любя,
Обнимать ли тебя?
Все с кумой целуются, все с кумой милуются;
Все поэты сподряд
Ей подарки творят.
«Как яичко красное, нечто чудно-ясное
Предлагаем тебе —
Нашей верной рабе!
Мы с кумою-любушкой, с пленницей-голубушкой,
Задушевно вдвоем
Засвистим соловьем!»
Ох, не верь им, кумушка! В них — пустая думушка,
Ты, бедняжка, слаба,
Но, клянусь, не раба!
…Чем дарить мне любушку, кумушку-голубушку!..
В светлый праздник Христов
Я кумиться готов.
Но сонета ясного, как яичка красного,
Чуя горе-беду,
Я в душе не найду.
Украду для кумушки, для шалуньи думушки,
Словно вор-лиходей,
Честный смех у людей.
Воровство невинное, доброе, старинное:
Не ужасный разбой —
Хохотать… над собой.
Затаивши думушку, поздравляю кумушку:
В светлый день и в ночи
Ты сквозь слез хохочи!
Трели соловьиные, песни лебединые,
Благодатные сны —
Не для нас созданы…
…Ох ты, Муза-кумушка! В сердце бродит думушка:
Мой подарок ценя,
Ты поймешь ли меня?

(Картинка из школьной земской жизни)

Гласный Желтобрюхов. А мое мнение таково-с: все эвти земские школы, значит, теперича, отжили свой век-с. Предел им должно положить. Всех земских учителей — в отставку-с! Гласный Вотьмеходященский. Умные речи приятно слышать.

(Из «Журналов Пустоголовского земского собрания»)

Отставкой убитый, учитель больной
О школе закрытой тоскует с женой:
«Так земство решило. Я земством гоним.
Оно согрешило, но чист я пред ним…
Как раб, цепями скованный, в родной моей глуши,
Обиженный, взволнованный, я плачу от души.
И горько мне, и сладостно о земстве вспоминать, —
Его готов я радостно любить и… проклинать.
…Мой старый друг единственный! Напомнила ты мне
Всё скрытое в таинственной душевной глубине.

Мы оба когда-то шли бодро вперед,
И честно, и свято любили народ.
Кипела в нас злоба… Господь нас прости!
Роптали мы оба на страдном пути.
Устали наши ноженьки. Для нас и мужичка
Плелись пути-дороженьки — не дальше кабака.
Манил он ночью странников таинственным огнем;
Для бедных, для изгнанников виднелся флаг на нем.
Толпою рабской, дикою творился буйный пир:
Там силою великою был… откупщик-вампир.

Ты помнишь ли «елку», как флаг, на шесте?
Народ втихомолку к ней шел в темноте,
И хмельную влагу он пил и страдал,
И к подлому «флагу» челом припадал…»
— «Дозволь теперь, Платонушка, окончить твой рассказ!»
— «Извольте, друг-Оленушка! Готовы слушать вас».
— «Исчез кабак-страшилище. Воскресло, наконец,
Вдруг земское училище, — и был в нем молодец…
Зовут его Платонушкой, Платоном… Тезка твой…
Молчи и стой пред женушкой, как лист перед травой!

…И в школьное дело влюбился Платон,
И честно, и смело витийствовал он:
«Для счастья народа, по воле царя,
Блестело всем знанье, как будто заря!»
Слюбился он с сироткою. Как храбрый делибаш,
Шепнул с улыбкой кроткою: «Марш в церковь и — шабаш».
…Женились и решилися делить свой школьный труд.
Вдвоем они трудилися — вдвоем они умрут.
Вдвоем они отведали всю «прелесть бытия», —
Но часто не обедали… ни ты, Платон, ни я…»

«Я понял… Довольно! Елена, молчи!
Мне сладко и больно в тоскливой ночи!
Мы вместе спать ляжем под бедным крестом,
И земство развяжем, клянуся Христом!
Сбирайся в путь, Оленушка! Да плакать-то к чему ж?
Гляди, старушка-женушка, как твой бодрится муж…
…Прощай, мое училище, живи, не умирай!
Ты — ад мой и чистилище, ты — чистый, светлый рай,
Живи под новым знаменем! Приходской школой будь,
Сверкай наукой-пламенем!.. Вперед! Счастливый путь!»

И капают слезы, и слышится стон…
Тоскует с Еленой учитель Платон.
И думают оба, молитвы творя:
«Увидим… из гроба, как блещет заря!»

Живой мертвец, я посетил
Литературное кладбище.
Там дышится отрадней, чище
Среди угаснувших светил.
Певцы-покойнички! Вы спите,
Счастливые, в могильной мгле…
Очнитесь, братцы, поглядите:
Живым легко ли на земле?
При лютом дедушке Борее
Нет больше силушки страдать!
Весну пришлите нам скорее,
А с ней — и свет, и благодать.
Как ведьмы, зимние метели
Нам песни жалобно поют…
Зачем, певцы, вы улетели
И под землей нашли приют?
Без вас мы слабы, жалки, нищи;
В нас помрачилися умы,
И жадно, средь житейской тьмы,
Оставшись без телесной пищи,
Духовной пищи ищем мы.

В ноябре мы увидим
миллионы падающих звезд…
Просим сообщить нам подробности…

(Газетное известие)

Ноябрь ужасен и несносен.
Звезд не видать. Царит хандра.
Среди трех пошехонских сосен
Блуждает наша детвора.
Учиться трудно ей без хлеба…
Пошлют ли «звезды» медный грош? —
Но добрый русский мир хорош,
И много звездочек у неба.

Я — не звезда, давно измучен
Земной житейскою нуждой…
(Да будет всяк благополучен
Со «Станиславской) звездой»!)
Я — человек пугливый, странный,
Меня от звезд кидает в дрожь…
(Да будет честен и хорош,
Кто награжден звездистой «Анной»!)

Не астроном я… Страшно прост,
На небо я не брошу взоров…
И, не хватая с неба звезд,
Дождусь ли я — но метеоров? ..
Пусть наши звезды — молодежь,
Все наши дети дорогие —
Увидят звездочки другие
И молвят: «Русский мир хорош»!

Сплю, но сердце мое чуткое не спит,
За дверями голос милого звучит:
«Отвори, моя невеста, отвори:
Догорело пламя алое зари…»

Л. А. Мей

Сплю, но сердце пошехонское не спит.
Пошехонская душа во мне скорбит.
Страстно хочется душе моей больной
После масленой умчаться в мир иной!
Наступают дни печальные,
Дни молитвы, дни скорбей…
Пошехонские квартальные
Стали тише голубей.
Всё воркуют над голубками,
Согрешив… пред полушубками.

В полушубке я не смею ворковать…
Завалившись в полушубке на кровать,
Сплю и вижу обольстительные сны:
В Пошехонье нет ни елки, ни сосны.
Тополя пирамидальные
К небу рвутся — без границ.
Пошехонские квартальные
Не кричат: «Смирнее! цыц!»
Всюду пахнет рощей вольною,
А не шубою нагольною.

С насмешкой шаловливою она меня спросила:
«Ты страстно любишь родину, но в ней какая сила?
Зачем ты в «Пошехонии» замкнулся, как улитка?
Ищи «всемирной родины», как я, космополитка.
Клянусь, что ibi patria (с условьем), ubi bene, —
Что в жалкой «Пошехонии» тоскливей жить, чем в Вене!
Хочу обнять живых людей, а не мильоны трупов…
Всего ужасней для меня почтенный город Глупов.
Найду святую родину на «выставке» — в Париже,
А ты… блуждайся в трех соснах: они для сердца ближе!
Старушка Пошехония мрачна и бестолкова…
Читай о ней правдивые сказанья Салтыкова!»
— Читал я их внимательно с мучительной любовью, —
И сердце обливал’ося не раз горячей кровью…
Но знаешь ли что, милая? Поэт-сатирик губит
Не всё давно минувшее. Он многое в нем любит.
Он в мертвой «Пошехонии» нашел живую душу…
…Я верю в «Пошехонию». Я за нее не трушу.
…Сатирик наш казнит порок законно и сурово,
Но честно шлет привет всему, что живо и здорово…
Отсюда страшно далеко до светлой Палестины,
Но в «Пошехонской старине» есть чудные картины!
Космополитка! Верь — не верь, но поклянуся солнцем,
Что и оно взойдет весной над бедным пошехонцем.
Тебе не нравится у нас? Останься за порогом!
Я помолюсь и без тебя, в лесу моем убогом,
О том, чтоб солнышко взошло, разрушив льда оковы,
Чтоб не погибла та страна, где живы Салтыковы…
…Они воспели, без хвалы, край пасмурный, но милый…
О них молиться буду я и здесь, и за могилой!

Вейся ты, вейся, капуста,
Вейся ты, вейся, родная!
Как мне, капустке, не виться,
Как мне, милой, не ломиться?

Народная песня

Читатель-друг! Я знаю: наизусть ты
Цитируешь поэтов… Не взыщи,
Что в октябре, «под веяньем капусты»,
Решаюсь я воспеть родные щи,
Мои стишки ужасно будут пусты,
Ни дать ни взять — российские хлыщи.

О чем они тоскуют в наше время,
Как барышни, мечтая о луне?
…Ох, крошечки! Ох, молодое племя!
Вы о земле вздохните в полусне.
…Нет, не от вас взойдет живое семя,
И осенью петь глупо… о весне!

Желанная! Ты к нам придешь ли вскоре?
…Я близорук, но, право, не ослеп,
И вижу я земное наше горе,
Которому не помогает Феб.
Я от земли не устремлюсь к Авроре,
Не знающей, как страшно дорог хлеб.

В неурожай тебя спасет капуста,
Без хлебушка страдающий народ!
…Давно пора поэта-златоуста
Сослать к тебе — в капустный огород.
Там в животе поэта будет пусто —
И жадно он откроет «вещий рот».

…Прочтя сие, жрец Феба горько ахнет.
— Некстати «рот»! Есть «милые уста»;
Капустною поэзией здесь пахнет! —
…И воспоет он райские места,
А я вздохну о том, кто не зачахнет
При помощи… капустного листа.

1

Вчера в саду, на ветвях ели,
Две «птички певчие» сидели
И задушевно-сладко пели,
Что мир очнулся после сна,
Что в мире слишком много счастья:
«В замену мрака и ненастья
Явилась светлая весна!»
Вдруг зашумела ведьма-вьюга —
И дети пламенного юга,
Одевши крыльями друг друга,
Умолкли. Ночь была темна…
Оледенели птички с думой,
Что там их бог вознаградит…
А здесь, под елкою угрюмой,
Лишь вьюга жалобно гудит.

2

Давно ль вдали от «злого света»
Стишки строчили два поэта? —
У них душа была согрета
Не охмеляющим вином,
А верой в «лучшие стремленья».
И оба с чувством умиленья
Они мечтали об одном:
Что молодые поколенья
Не будут спать могильным сном…
Умолкли вещие напевы.
…Поэты-птички! Где вы? Где вы?
Зачем вы пели не для «девы»
Весной — в краю своем родном?
Куда умчались вы, рыдая?
…Ответа нет… Ямщик летит,
И колокольчик, «дар Валдая»,
О ком-то жалобно гудит…

(Сценка)

Мрачный поэт
(Нахмуря брови, говорит могильным голосом)

Каждый день мы твердим золотые слова,
Что без праведных дел наша вера мертва.
Каждый день стынут в нас молодые сердца.
Мы живем… Как живем? Это — жизнь мертвеца.
Каждый день мы даем благодатный обет
Не тиранить людей для кровавых побед.
Каждый день сознаем, что «русак-человек»
Не украсил собой девятнадцатый век.
Нет поэтов у нас — молодых соловьев,—
И философ решил (господин Соловьев),
Что в поэзии Русь «абсолютно» слаба,
Что искусство в ней — нуль, а наука — раба…

Публика
(в недоумении)

…Может быть, в сих словах капля истины есть?

Веселый поэт
(с хохотом)

Нет-с! Извольте обратно все рифмы прочесть.
… Не дерзаю гласить вам про «славу», про «честь»,
Но они на Руси и водились, и есть.
Я могу клятву дать, но не клятву раба,
Что в искусстве Россия «зело» не слаба.
Что бы там не ворчал велемудр Соловьев,
А немало у нас молодых соловьев.
Если голос их слаб, виноват в этом «век»,
А не наш брат — пиит, «простота-человек».
«Простота» будет жить для бескровных побед.
Он свершит для славян свой заветный обет:
Звуком песен живых воскресит мертвеца, —
И забьются, в ответ, наших братьев сердца…
Нет, родная страна, ты не будешь мертва!

Публика
(в грустном раздумии)

…Дорогие мечты! Золотые слова!

Раздаются рыданья и вопли…
Что за горе в селе: не потоп ли?
Но родимое наше село
Далеко от реки отошло.
Может статься, иные печали
Черти нам на беду накачали?
Опились в кабаке мужики,
Отравилась молодка с тоски?
Быть не может! Давно ли на сходке
Мужики отказались от водки?
Целый «мир» приговор подписал,
А трактирщик в затылке чесал…
И молодке погибнуть к чему же:
Разве худо живется при муже?
Правда, стар он, ревнив и суров,
Но зато «капиталец» здоров!

…Не опять ли люд темный и серый
Поражен злою ведьмой-холерой?
Но молва городская шумит:
Лекарь есть, Карл Адамович Шмит.
Он примчится к нам быстро и сразу
Уничтожит лихую заразу,
И за труд не возьмет ни гроша
Добрый немец, святая душа.

Может быть, из небесной лазури
Покатились громовые бури,
Градом выбило рожь и овес
И пропал от дождей сенокос? —
Не 6еда1 Мы отслужим молебны,
А они (как известно) целебны.
Совершатся у нас чудеса,
Засияют опять небеса,—
И наступит желанное ведро,
И хлеба приподнимутся бодро.
Мы увидим в полях благодать…
…Так о чем же так глупо рыдать?

…А рыдает о том «мир» крещеный,
Что явился инспектор ученый.
Он не учит голодных ребят;
Но при нем мужичонки скорбят:
«Ох ты, долюшка, горькая долька!»
…Податной он инспектор — и только!

(Баллада)

Мрачно всюду, глухо всюду…
Быть здесь чуду! Быть здесь чуду!

Из Мицкевича

«Всюду мрачно, неудачно…» Обращая к небу взор,
Мчится Рыцарь современный — бескорыстный ревизор.
Не грозит ему ни петля, ни отрава, ни кинжал,—
Но пред Ведьмой-лиходейкой храбрый Рыцарь задрожал.
На метле с проклятой Ведьмой улетев под небеса,
Он очистил недоимки, по закону, в полчаса…
…Вечер был. Мигали звезды. Всюду царствовал туман.
Рыцарь с тайною надеждой заглянул к себе в карман
И ощупал Ведьму-Взятку. Эта Ведьма, как бандит,
В виде «красненькой» — сурово и насмешливо глядит.

«Всюду глупо, всюду тупо…» Устремясь в казенный лес,
С чувством злобы, чрез трущобы, наш герой туда полез.
…Всё испортил, перепутал старый Дедушка Лесной:
Дуб корявый, величавый смотрит жалкою сосной…
Всё трясины да осины, вместо плачущих берез…
Рыцарь славный, благонравный сам растрогался до слез:
Значит, Леший разгулялся, словно Буря-атаман? —
Рыцарь кротко улыбнулся и ощупал свой карман.
Там опять он видит Ведьму. Смотрит Ведьма веселей,—
И на ней венок желтеет, состоящий из рублей.

«Всюду худо, всюду чудо…». Рыцарь бросился в приют,
Где амурно и недурно честь науке воздают.
В благородном пансионе он не встретил пошлых дур:
Без печали отвечали, кто был Вакх и кто Амур;
В должной мере о Венере знали все, как дважды два,
Так что сам экзаменатор убежал едва-едва…
Сочинив для дев невинных нежно-нравственный роман,
С чистой совестью наш Рыцарь углубился в свой карман
И заметил с удивленьем и великою тоской,
Что сидит там «князь Димитрий Иоаннович Донской»!!!

«Всюду взятки, беспорядки…» И дорогою прямой
К современной «Даме сердца» Рыцарь бросился домой.
Злобно «Дама» упрекнула:
«Ты ли, Рыцарь… Наконец!
Без тебя был здесь купчина, мудрый старец, не юнец.
Он не грабит, не терзает бедных, плачущих сирот;
Он — не злостный, а несчастный, добродетельный банкрот…»
И ответил Рыцарь:
«Дама! Не введу купца в обман,
Но позволь мне благородно заглянуть в его карман…»
…Рыцарь смотрит, улыбаясь… Вот так праздничек Христов!
…Сколько там бумажек разных! Сколько радужных цветов!

Блажен, кто верует:
тепло тому на свете!

Грибоедов

«Блажен, кто верует: тепло тому на свете!»
…Сатирику я слепо подражал,
И верил я в тепло, когда к Лизете
На чердачок холодный прибежал.

Дрова последние сырые догорали…
В объятиях друг друга грели мы —
А ветер пел уныло: «Не пора ли
Расстаться вам среди холодной тьмы?»

Но ты шептала мне в своей ночной одежде:
«Как здесь тепло! Еще со мной побудь!»
И с чердачка я убегал не прежде,
Когда у нас в лед обращалась грудь.

Исчезло счастие! Состарились мы оба…
Любовь прошла. Любовь нам — трын-трава!
Тебе и мне остался шаг до гроба,
И не любовь нас греет, а… дрова!

Сидим с заботою: что будет завтра с нами?
Согреет ли нас теплый камелек?
Не делимся мы радужными снами,
Но веруем: наш берег недалек!

К нему приходится приплыть, друг старый, милый!
…Пора забыть и радости и зло, —
Поверуем, что где-то, за могилой,
Мы будем жить спокойно и тепло!

Три у Будрыса сына, как и он, три литвина…

(Мицкевич, и Пушкин)

Три сынка у Печати. Мать их будит в кровати
И беседует так с молодцами:
«Дети, перья чините и туман прогоните, —
Перья будут для вас бердышами!

Справедлива весть эта, что вы ждете рассвета,
Что хотите догнать европейца…
Посреди буераков умер светлый Аксаков.
«Русь» мрачна… Но блестит «Луч» Окрейца.

Вы писаки не злые, храбрецы удалые…
(Да хранят вас цензурные боги!)
Я сама не поеду. Приезжайте к обеду
Не с «блинами» в родные чертоги.

Будет всем по награде на журнальном параде.
…Ты, мой первенец, «Вестник Европы»,
Покраснев понемножку, сохрани хоть… обложку,
И стремись чрез капканы-подкопы!

Ты, сыночек мой средний, не сидевший в передней,
Наблюдай, ибо ты — «Наблюдатель»!
Но пред каждой таможней осмотрись осторожней:
Не сидит ли в ней «блин», как предатель?

Младший сын, милый сердцу! Выходи в эту дверцу,
Юный девственник, свежий прелестник!
Вышибая клин клином, ты, на масленой, с «блином»
Не являйся, мой «Северный вестник»!

Я была помоложе и «блины» ела тоже,
И пила я горячую «жженку»…
Глупо век доживаю, но на вас уповаю:
Просветите родную сторонку!»

Детки с маткой простились и печатать пустились…
Ждет старуха их, чуя невзгоду.
Детки, верно, убиты? .. Едут тише улиты
И толкут только воду да воду.

На Печать снег валится. Из «Европы» сын мчится,
Чуть-чуть ноги свои уплетая.
Мать рыдает пред сыном: «Что? Опять едешь с «блином»?»
— «Да, мамаша… Опять запятая!»

Вьюгу поднял создатель. Мчится вспять «Наблюдатель»…
«Сын мой, есть ли надежда святая?
Объяснись перед нами: с чем ты едешь? С «блинами»?»
— «Да, мамаша… Опять запятая!»

Ветер жалобно свищет. «Вестник северный» рыщет,
Между светом и мраком летая. *
«Ты спасен ли судьбою? Не «блины» ли с тобою?»
— «Да-с, мамаша… Опять запятая!»

Воют серые волки. Едут внучки «Осколки»
И с «блинами» спешат без отсрочки.
Бабка злобно хохочет, но спросить их не хочет,
Увидав… «запятые»… и «точки»…

Хоть у школьников спроси,
Было время на Руси:
Раздавался смех рыдающий,
Но сквозь слезы уповающий
В дни грядущие,
Не гнетущие.

«Честный смех», как благодать,
Может нас пересоздать…
Только где же наши Гоголи?
На святой Руси их много ли
В дни тоскливые,
Молчаливые?

Но когда молчат уста,
То — прекрасна и чиста —
Говорит слеза горючая,
В самой немощи могучая,
Благотворная,
Непозорная!

Ужасный слух, слух горький — вроде хины:
«Исчезнут все гражданские чины!!!»
Приятнее мне поглотить трихины,
Накушавшись немецкой колбасы!!!

У нас (скажу вам правду-матку смело)
Иметь «чины» есть множество причин,
Одна из них — известное вам дело, —
Чтоб передать жене и детям «чин».

Но если вы — коллежский регистратор,
Тогда на вас не стоит и глядеть:
Как сэр Джон Булль, отправьтесь под экватор, —
Там можете «арапками» владеть!

Но если вам нет радости в «арапках»,
Для вас невест российских подберем —
С условием: служа на задних лапках,
Вы сделайтесь скорей секретарем.

Но если вы высокоблагородный,
Приобрели «асессора» брюшко, —
Тогда вполне жених вы превосходный,
И уловить невест для вас легко.

Но если вы (подумать даже страшно)
«Действительный», хотя бы и кретин, —
Вступайте в брак, готовьте вкусно брашно
При первенце-малютке в день крестин.

У «тайного» есть тайны, приключенья:
Родится сын у старца древних лет…
Чиновника особых поручений
Он — вылитый и писанный портрет!

Мне нравятся премудрые советы:
«Ты под дождем пиши повеселей.
В стихах своих, достойных мертвой Леты,
Напрасных слез отчаянно не лей.
О чем рыдать? Зачем упреки, вздохи?
Ведь горюшку слезами не помочь».
Так, так, друзья. Мои стишонки плохи…
Но осенью, в томительную ночь,
Когда льет дождь и близятся морозы,
Когда везде так скучно и темно, —
Петь соловьем об ароматах розы —
Ведь это так бездушно и смешно.
«Наивен ты: осенний дождь не вечен.
Придет весна с живительным дождем…»
А вот тогда, и весел и беспечен,.
Я запою. Теперь же — подождем.

Нива, моя нива,
Нива золотая!..

Жадовская

1

Дуня, моя Дуня,
Дуня дорогая!
В жаркий день июня
Ты, изнемогая,
Травушку косила
Ручкой неленивой,
Пела-голосила
Над родимой нивой:
«Где дружок найдется,
Чтоб мне слезы вытер?
Горько здесь живется,—
Я поеду в Питер.
Люди там богаты,
Здесь же — бедность, горе…
Из родимой хаты
Убегу я вскоре».
…И рыдала Дуня,
Дуня молодая,
В жаркий день июня
К ниве припадая.

2

Дуня, моя Дуня,
Дуня дорогая!
В жаркий день июня
Ты, полунагая,
В Питере дрожала
С рабскою мольбою:
«Острого кинжала
Нет ли, друг, с тобою?
Если есть, — пронзи ты
Грудь мою нагую,
Или… поднеси ты
Рюмочку-другую!»
— «Дуня! Милка, крошка,
Что с тобой, малютка?»
— «Я… пьяна… немножко,
Угощай же, ну-тка!»

…И хохочет Дуня,
Дуня молодая,
В жаркий день июня
Низко упадая.

«Мы живем среди полей
И лесов дремучих»,
Проливая, как елей,
Много слез горючих.

С каждым часом тяжелей
Нам от фраз трескучих…
«Мы живем среди полей
И лесов дремучих»…

Пусть истории столбцы
Правду обнаружат,—
Как и деды, и отцы
Стонут, плачут, тужат…

Выглянь, солнышко, смелей
Из-за туч могучих!
Горько жить «среди полей
И лесов дремучих».