Идут
Во мрак забвения понуро
Все те, кто крови проливали реки,
Калифы, жгущие библиотеки,
И Торквемад зловещие фигуры.
И чванятся, пожалуй, лишь Тимуры:
Мол, не у всех же внуки
Улуг-беки!
Душа беспокоится
Душа беспокоится:
Стоит ведь только прислушаться —
И явственно слышится:
Где-нибудь
Что-нибудь
Рушится.
Душа беспокоится.
Полно, душа, беспокоиться:
Ведь там же,
Где рушится,
Там же и что-нибудь строится.
Но всюду,
Где строится,
Что-то в развалинах кроется.
Душа беспокоится,
Ищет,
В развалинах роется.
Там ямка,
Там лужица,
Ящерка в травке хвостатая…
И вдруг обнаружится
Целая
Белая
Статуя!
Душа беспокоится:
Может, всё это лишь кажется —
Развеется,
Скроется,
Смоется,
Сдуется,
Смажется?
Не бойся!
Готовое
К часу второго рождения
Глядит это новое
Детище древнего гения
Глазами невинными,
Будто творенье новатора,
Когда над руинами
Движется ковш экскаватора.
Знакомство с Эйнштейном
Люди
С широким умственным горизонтом
Все окрестности этой Вселенной за час обегают бегом,
Но большинство потому лишь не путает Канта с Контом,
Что и слыхать не слыхали о том и другом.
Впрочем, Тата мне говорила,
Что она прекрасно знакома с Эйнштейном,
Потому что встречалась в начале двадцатых
В Ростове с ним на Дону,
И знакомство было почти семейным,
Ибо знала не столько его самого, а, скорее, его жену.
Я в ответ показал тех времен фотографию
Этой супружеской пары,
И воскликнула Тэта при виде семейной четы:
— Это он и она? Что-то больно уж юны.
Тогда уже стары
Были он и она. Кто-то путает — я или ты!
Затерялся ледоход
Затерялся
Ледоход
Где-то в подмосковных шлюзах,
Чтоб не терся битый лед —
Не мешал потоку грузов.
Но бунтуют
Облака,
Льют дожди, как указанье,
Что тишайшая Ока
Разольется за Рязанью.
В реку
Несколько монет
Брошу, как при ледоходе.
Ледоходов больше нет,
Но извечны половодья!
Имена мастеров
Гении
Старого зодчества —
Люди неясной судьбы!
Как твое имя и отчество,
Проектировщик избы,
Чьею рукою набросана
Скромная смета ее?
С бревен состругано, стесано
Славное имя твое!
Что же не врезал ты имени
Хоть в завитушки резьбы?
Господи, сохрани меня!
Разве я жду похвальбы:
Вот вам изба, божий рай — и все!
Что вам до наших имен?
Скромничаешь, притворяешься,
Зодчий забытых времен,
Сруба творец пятистенного,
Окон его слюдяных,
Ты, предваривший Баженова,
Братьев его Весниных!
Историк
А если бы историк наших дней
Не в современном жил, а в древнем Риме,
Тогда, конечно, было бы видней
Всем древним римлянам, что станет с ними!
Но почему бы не предположить,
Что ныне между нами, москвичами,
Грядущей жизнью начинает жить,
Работая и днями и ночами,
Он, будущий историк наших дней,
И эта книга плачется, поется,
Лепечется, хохочется… И в ней
Проставить только даты остается.
Итоги дня
В час ночи
Все мы на день старше.
Мрак поглощает дым и чад.
С небес не вальсы и не марши,
А лишь рапсодии звучат.
И вдохновенье, торжествуя,
Дойти стремится до вершин,
И зренье через мостовую
Сквозь землю видит на аршин.
Как будто на рентгеноснимке,
Все проступает. Даже те,
Кто носят шапки-невидимки,
Теперь заметны в темноте.
И улицы, чья даль туманна,
Полны машин, полны людей,
И будто бы фата-моргана,
Всплывают морды лошадей.
Да, с кротостью идут во взорах
Конь за конем, конь за конем,
Вот эти самые, которых
Днем не отыщешь и с огнем.
И движутся при лунном свете
У всей вселенной на виду
Огромнейшие фуры эти
На каучуковом ходу.
А в фурах что? Не только тонны
Капусты синей и цветной,
Не только плюшки, и батоны,
И булки выпечки ночной,
Но на Центральный склад утиля,
На бесконечный задний двор
Везут ночами в изобилье
Отходы всякие и сор.
За возом воз — обоз громаден,
И страшно даже посмотреть
На то, что за день, только за день
Отжить успело, устареть.
В час ночи улицы пустые
Еще полней, еще тесней.
В час ночи истины простые
Еще понятней и ясней.
И даже листьев шелестенье
Подобно истине самой,
Что вот на свалку заблужденья
Везут дорогою прямой.
Везут, как трухлые поленья,
Как барахло, как ржавый лом,
Ошибочные представленья
И кучи мнимых аксиом.
Глядишь: внезапно изменилось,
Чего не брал ни штык, ни нож,
И вдруг — такая эта гнилость,
Что, пальцем ткнув, насквозь проткнешь.
И старой мудрости не жалко!
Грядущий день, давай пророчь,
Какую кривду примет свалка
Назавтра, в будущую ночь!
Какие тягостные грузы
Мы свалим в кладовую мглы!
Какие разорвутся узы
И перерубятся узлы!
А все, что жить должно на свете,
Чему пропасть не надлежит, —
Само вернется на рассвете:
Не выдержит, не улежит!
Как все это случилось
Как все это случилось, в самом деле?
Двадцатый век, с чего он начался?
Мелели реки, и леса редели…
Но в сизые от дыма небеса
Аэропланы ухитрились взвиться,
И мгла не преградила им пути.
И на земле сумели объявиться
Те, кто решились этот мир спасти,
Чтоб снова плодородной и сырою
Измученная сделалась земля,
И сутью государственного строя
Не мнились бы ни штык и ни петля,
И двери тюрем полетели с петель,
И чтоб искусство не было мертво…
А ты не только этому свидетель —
Свидетелями этого всего
Пусть остаются ветхие бойницы
И рыхлый камень вековечных стен,—
Ты не свидетель! Ты, как говорится,
Виновник этих самых перемен.
Ведь все ж не вихрь весенний иль осенний
Бесповоротно пробудил умы,—
Виновники великих потрясений
И их творцы не кто-нибудь — а мы!
Князь сказал неустанному зодчему
Князь
Сказал
Неустанному зодчему:
— Сам-то веришь во что от души?
Тот ответил довольно находчиво:
— Вообще, боги все хороши.
Нет богов, что являлись бы лишними,
Хоть одни были слишком уж пышными,
А другие совсем никудышными.
Потому-то и вышло: Всевышнему
Тут и там купола золотят.
Впрочем, сам-то я из смутьянского хлыста,
Там в религиях нет постоянства,
Верят, во что хотят.
И за это все боги простят!
Капля крови
Инфузорно
Мы пылаем
И выпениваем в споре
Восклицанья, несть числа им,
Будто это капли в море.
Я хочу,
Чтоб крылось в слове
Столько пламенного жара,
Будто блещет капля крови,
Тяжелей земного шара.
Какие вам стихи прочесть
Какие вам стихи прочесть?
Могу прочесть стихи про честь,
Могу прочесть и про бесчестье —
Любые вам могу прочесть я,
Могу любые прокричать,
Продекламировать вам грозно..
Вот только жалко, что в печать
Они попали все же поздно.
Ленин
Где Ленин?
Ленин в Мавзолее.
И на медали. И в звезде.
Где Ленин?
Даты, юбилеи…
Но где же Ленин? Ленин где?
Где Ленин?
Он на полках книжных.
Но не стоять же целый век
На постаментах неподвижных
Ему во мгле библиотек!
Где Ленин?
Поздний вечер манит
Спокойно погрузиться в сны,
Но Ленин вдруг в окно заглянет:
— А все вопросы решены?
Где Ленин?
Вот его квартира,
Вот кабинет его в Кремле.
Где Ленин?
Там, где судьбы мира
Вершат народы на земле!
Обыкновенное ненастье
Обыкновенное ненастье,
Но мы тревожимся,
И нам
Повсюду грезятся несчастья
И ужасы по временам.
И все как будто не на месте,
И небосвод столь мглисто сед,
Как будто нам
По сто, по двести,
А многим
И по триста
Лет.
Кричит пиявка на весу
Кричит
Пиявка на весу
Высасывая кровь живую:
— Я у него её сосу
И, значит, с ним сосуществую!
Но разве мне закон такой
Диктуют мудрые преданья!
Ко всем охваченным тоской
Сосёт мне сердце состраданье!
Лесной массив красив
Лесной
Массив
Красив.
Он, расписной,
Красней огней,
Горелых пней чернее.
Когда он чахнет, пахнет он пьянее
И весь гораздо ярче, чем весной.
И, ощущая солнце за спиной,
Среди роскошества сижу на пне я
И чувствую яснее и яснее,
Какой за это платим мы ценой.
И листья кружатся, и пауки
Аэронавствуют на паутинах,
Но скоро-скоро, дни недалеки,
Осины в лисье-рысьих палантинах
Наденут меховые парики —
Зима настанет в наших палестинах.
От печки я оттер бы Гоголя
От печки
Я оттер бы Гоголя.
«Свои творения губя, —
Я крикнул бы ему, — не много ли
Берете, сударь, на себя?!»
И, может быть, хоть пачку листиков
Я выхватил бы из огня,
Чтоб он послушался не мистиков
И не аскетов,
А меня!
Отмечали вы, схоласты
Отмечали
Вы, схоласты,
Птолемея
Юбилей.
Но дошла к вам
Лет так за сто
Весть, что прав был
Галилей.
Но
Плечами вы пожали:
Мол, отрекся
Галилей!
Отмечать
Вы продолжали
Птолемея
Юбилей.
Пахнет день машинным отделеньем
Пахнет день
Машинным отделеньем
Переполненного парохода.
К берегам
Плывем мы отдаленным,
И хоть ближе год они от года —
Разве что грядущим поколеньям,
Наконец, покажется природа
Широко раскинувшимся лоном,
На котором отдохнуть охота,
Расставаясь с блещущим салоном
Комфортабельного
Самолета.
Поэзия отчаянно сложна
Поэзия
Отчаянно сложна,
И с этим очень многие боролись,
Крича, что только почвенность нужна,
В виду имея только хлебный колос.
Но иногда, в словесном щебне роясь,
И там, где не восходит ни зерна,
Ее мы обнаруживаем,
То есть
Она везде, и не ее вина,
Что, и в земле и в небе равно кроясь,
Как Эребус, венчая Южный полюс,
Поэзия не ребус, но вольна
Звучать с любого белого пятна,
Как длинная и средняя волна,
И на волне короткой весть и повесть!
Поэзия
«Поэзия — мед Одина!» — вещали
Когда-то скальды. Кто же Один? Он
В Асгарде богом распри был вначале,
Но, вечной дракой асов утомлен,
Сошел на землю. Но хребты трещали
И здесь у всех враждующих сторон,
И вот затем, чтоб стоны отзвучали,
И чтоб на падаль не манить ворон,
И чтоб настало умиротворенье,
Сменил он глаз на внутреннее зренье
И, жертвенно пронзив себя копьем,
Повесился на Древе Мировом он,
Мед чьих цветов, теперь под птичий гомон
Нам приносимый пчелами, мы пьем.
Праздник
Я
Слышу —
Вы славите будни,
Прекрасные,
Ясные будни,
Но
Пусть буду я безрассуден,
А славить не стану я буден.
Ведь все-таки жизнь моя — праздник!
Хоть грозный, а все-таки — праздник.
Я буден не узник, не им я союзник,
А жизнь моя — праздник.
Всегда он в заботе,
Всегда он в работе,
А все-таки — праздник.
Да, именно, праздник!
Всегда неспокойный,
Сегодня он знойный,
А завтра — морозный.
А все-таки — праздник.
Великий и грозный!
Сельская ночь
О, сельская пленительная ночь,
Ты в Иисуса веруешь Христа,
Иль бога-сына прогнала ты прочь,
Язычница, язычникова дочь,
И вновь перуны встали на места?
Нет! Средь зарниц не стали юны за ночь
Ни старицы, ни сторож-бородач,
Ни новый врач, ни старый школьный завуч,
Когда-то, в прошлом, молодой избач.
И нет русалок, сколько ни рыбачь!
И там, где вырос целый город дач,—
Луна, тугая, как футбольный мяч,
Который в небо закатился на ночь.
— Куда ты задевала соловья?
Ты хоть его, пожалуйста, не прячь!