Из домов умалишённых, из больниц
Выходили души опочивших лиц;
Были веселы, покончивши страдать,
Шли, как будто бы готовились плясать.
«Ручку в ручку дай, а плечико к плечу…
Не вернуться ли нам жить?» — «Ой, не хочу!
Из покойничков в живые нам не лезть, —
Знаем, видим — лучше смерть, как ни на есть!»
Ах! Одно же сердце у людей, одно!
Истомилося, измаялось оно;
Столько горя, нужды, столько лжи кругом,
Что гуляет зло по свету ходенём.
Дай копеечку, кто может, беднякам,
Дай копеечку и нищим духом нам!
Торопитесь! Будет поздно торопить.
Сами станете копеечки просить…
Из домов умалишённых, из больниц
Выходили души опочивших лиц;
Были веселы, покончивши страдать,
Шли, как будто бы готовились плясать…
Из Каира и Ментоны
Из Каира и Ментоны,
Исполняя церкви чин,
К нам везут мужья и жёны
Прах любимых половин…
В деревнях и под столицей
Их хоронят на Руси:
На, мол, жил ты за границей —
Так земли родной вкуси!
Бренным телом на подушке
Всё отдай, что взял, назад…
За рубли вернув полушки,
Русский край, ты будешь рад!
Lux aeterna
Когда свет месяца бесстрастно озаряет
Заснувший ночью мир и всё, что в нем живет,
Порою кажется, что свет тот проникает
К нам, в отошедший мир, как под могильный свод.
И мнится при луне, что мир наш — мир загробный,
Что где-то, до того, когда-то жили мы,
Что мы — не мы, послед других существ, подобный
Жильцам безвыходной, таинственной тюрьмы.
И мы снуем по ней какими-то тенями,
Чужды грядущему и прошлое забыв,
В дремоте тягостной, охваченные снами,
Не жизнь, но право жить как будто сохранив…
Анакреонтические хоры
1
Други! Ночи половина
Шумно в вечность отошла!
Ты гуляй, гуляй, братина,
Искромётна и светла.
Други! Было, было время:
Пировавший возлежал
И венком цветочным темя
И венчал, и охлаждал.
Мы же песней пир венчаем,
Ей — ни блёкнуть, ни завять,
Стоит пить нам — всё познаем!
Будем, будем познавать!
Други! Ночи половина
Шумно в вечность отошла!
Ты гуляй, гуляй, братина,
Искромётна и светла.
2
Женские очи
Смотрят вкруг нас;
Час поздний ночи,
Радостный час!
Дню — все заботы!
Ночи — восторг!
Пей! Что за счёты!
Пей! Что за торг!
В чаше — веселье,
В песне — размах,
Мир нам не келья,
Кто тут монах?
Женская ласка
К утру сильней,
Ярче окраска
Губ и очей!
Женские очи
Смотрят вкруг нас;
Час поздний ночи,
Радостный час…
Бандурист
На Украйне жил когда–то,
Телом бодр и сердцем чист,
Жил старик, слепец маститый,
Седовласый бандурист.
В черной шапке, в серой свитке
И с бандурой на ремне,
Много лет ходил он в людях
По родимой стороне.
Жемчуг–слово, чудо–песни
Сыпал вещий с языка.
Ныли струны на бандуре
Под рукою старика.
Много он улыбок ясных,
Много вызвать слез умел,
И, что птица божья, песни,
Где приселось,— там и пел.
Он за песню душу отдал,
Песней тело прокормил;
Родился он безымянным,
Безымянным опочил…
Мертв казак! Но песни живы;
Все их знают, все поют!
Их знакомые созвучья
Сами так вот к сердцу льнут!
К темной ночке, засыпая,
Дети, будущий народ,
Слышат, как он издалека,
В песне матери поет…
Будто месяц с шатра голубого
Будто месяц с шатра голубого,
Ты мне в душу глядишь, как в ручей.
Он струится, журча бестолково
В чистом золоте горних лучей.
Искры блещут, что риза живая…
Как был темен и мрачен родник —
Как зажегся ручей, отражая
Твой живой, твой трепещущий лик!…
Будущим могиканам
Да, мы, смирясь, молчим… в конце концов — бесспорно!
Юродствующий век проходит над землей;
Он развивает ум старательно, упорно,
И надсмехается над чувством и душой.
Ну, что ж? Положим так, что вовсе не позорно
Молчать сознательно, но заодно с толпой;
В веселье чувственности сытой и шальной
Засмеивать печаль и шествовать покорно!
Толпа — всегда толпа! В толпе себя не видно;
В могилу заодно сойти с ней не обидно;
Но каково-то тем, кому судьба — стареть,
И ждать, как подрастут иные поколенья
И окружат собой их, ждущих отпущенья,
Последних могикан, забывших умереть!
В больнице всех скорбящих
Еще один усталый ум погас…
Бедняк играет глупыми словами…
Смеется!.. Это он осмеивает нас,
Как в дни былые был осмеян нами.
Слеза мирская в людях велика!
Велик и смех… Безумные плодятся…
О, берегитесь вы, кому так жизнь легка,
Чтобы с безумцем вам не побрататься!
Чтоб тот же мрак не опустился в вас;
Он ближе к нам, чем кажется порою…
Да кто ж, поистине, скажите, кто из нас
За долгий срок не потемнел душою?
В его поместьях темные леса
В его поместьях темные леса
Обильны дичью вкусной и пушистой,
И путается острая коса
В траве лугов, высокой и душистой…
В его дому уменье, роскошь, вкус —
Одни другим служили образцами…
Зачем же он так грустен между нами
И на сердце его лежит тяжелый груз!
Чем он страдает? Чем он удручен
И что мешает счастью?..— Он умен!
В душе шел светлый пир
В душе шел светлый пир. В одеждах золотых
Виднелись на пиру: желанья, грезы, ласки;
Струился разговор, слагался звучный стих,
И пенился бокал, и сочинялись сказки.
Когда спускалась ночь, на пир являлся сон,
Туманились огни, виденья налетали,
И сладкий шепот шел, и несся тихий звон
Из очень светлых стран, и из далекой дали…
Теперь совсем не то. Под складками одежд,
Не двигая ничуть своих погасших ликов,
Виднеются в душе лишь остовы надежд!
Нет песен, смеха нет и нет заздравных кликов.
А дремлющий чертог по всем частям сквозит,
И только кое–где, под тяжким слоем пыли,
Светильник тлеющий дымится и коптит,
Прося, чтоб и его скорее погасили…
В немолчном говоре природы
В немолчном говоре природы,
Среди лугов, полей, лесов
Есть звуки рабства и свободы
В великом хоре голосов…
Коронки всех иван–да–марий,
Вероник, кашек и гвоздик
Идут в стога, в большой гербарий,
Утратив каждая свой лик!
Нередко видны на покосах,
Вблизи усталых косарей —
Сидят на граблях и на косах
Певцы воздушные полей.
Поют о чудных грезах мая,
О счастье, о любви живой,
Поют, совсем не замечая
Орудий смерти под собой!
В лаборатории
Из темноты углов ее молчащих
И из приборов, всюду видных в ней,
Из книг ученых, по шкапам стоящих,
Не вызвать в жизнь ни духов, ни теней!
Сквозь ряд машин, вдоль проволок привода
Духовный мир являться не дерзнет,
И светлый сильф в обьятьях кислорода
В соединеньи новом пропадет…
О, сколько правды в мертвенности этой!
Но главный вывод безответно скрыт!
Воображение — бред мысли подогретой,
Зачем молчишь ты и душа молчит?
Лги, лги, мечта, под видом убежденья —
Не всё в природе цифры и паи,
Мир чувств не раб законов тяготенья,
И у мечты законы есть свои;
Им власть дана, чтоб им вослед пробились
Иных начал живучие струи,
Чтоб живы стали и зашевелились
Все эти цифры, меры и паи…
В поле борозды, что строфы
В поле борозды, что строфы,
А рифмует их межа,
И по ним гуляют дрофы,
Чутко слух насторожа.
Уж не оборотни ль это
Поднялись? И вдоль полей
Из курганов выполз к свету
Некий сонм богатырей!
Если так, то очень ловко
Можно дело разрешить!
Ну-ка ты, моя винтовка,
Не плошать и метко бить!
В темноте осенней ночи
В темноте осенней ночи —
Ни луны, ни звезд кругом,
Но ослабнувшие очи
Видят явственней, чем днем.
Фейерверк перед глазами!
Память вздумала играть:
Как бенгальскими огнями
Начинает в ночь стрелять:
Синий, красный, снова синий…
Скорострельная пальба!
Сколько пламенных в ней линий,—
Только жить им не судьба…
Там, внизу, течет Нарова —
Всё погасит, всё зальет,
Даже облика Петрова
Не щадит, не бережет,
Загашает… Но упорна
Память царственной руки:
Царь ударил в щеку Горна,
И звучит удар с реки.
В этнографическом музее
За стеклами шкапов виднеются костюмы;
Пращи и палицы и стрелы дикарей,
Ряд масок с перьями, с хвостами льва и пумы,
С клыками, с камнями в отверстиях очей!
Большие чучела в смешных вооруженьях,
Ежи какие-то от головы до пят,
Рассчитаны на то, чтобы пугать в сраженьях, —
Совсем стесняющий и пресмешной наряд.
Что ж? Разница не то, чтобы совсем большая:
Такое пугало в колючках и ножах —
И страны целые от края и до края,
Одетые в металл, все в пушках и штыках.
Там — человек один; здесь — целые народы,
Себе и всем другим мешающие жить…
Но что же за шкапы им нужно, что за своды,
Чтобы со временем в музеи разместить?
Вдоль бесконечного луга
Вдоль бесконечного луга —
Два–три роскошных цветка;
Выросли выше всех братьев,
Смотрят на луг свысока.
Солнце палит их сильнее,
Ветер упорнее гнет,
Падать придется им глубже,
Если коса подсечет…
В сердце людском чувств немало…
Два или три между них
Издавна крепко внедрились,
Стали ветвистей других!
Легче всего их обидеть,
Их не задеть — мудрено!
Если их вздумают вырвать —
Вырвут и жизнь заодно…
Вдоль Наровы ходят волны
Вдоль Наровы ходят волны;
Против солнца — огоньки!
Волны будто что-то пишут,
Набегая на пески.
Тянем тоню; грузен невод;
Он по дну у нас идет
И захватит всё, что встретит,
И с собою принесет,
Тянем, тянем… Что-то будет?
Окунь, щука, сиг, лосось?
Иль щепа одна да травы,—
Незадача, значит, брось!
Ближе, ближе… Замечаем:
Что-то грузное в мотне;
Как барахтается, бьется,
Как мутит песок на дне.
Вот всплеснула, разметала
Воды; всех нас облила!
Моря синего царица
В нашем неводе была:
Засверкала чешуёю
И короной золотой,
И на нас на всех взглянула
Жемчугом и бирюзой!
Все видали, все слыхали!
Все до самых пят мокры…
Если б взяли мы царицу,
То-то б шли у нас пиры!
Значит, сами виноваты,
Недогадливый народ!
Поворачивайте ворот,—
Тоня новая идет…
И — как тоня вслед за тоней —
За мечтой идет мечта;
Хороша порой добыча
И богата — да не та!..
Вот с крыши первые потеки
Вот с крыши первые потеки
При наступлении весны!
Они — что писанные строки
В снегах великой белизны,
В них начинают проявляться
Весенней юности черты,
Которым быстро развиваться
В тепле и в царстве красоты.
В их пробуждение под спудом
Еще не явленных мощей.
Что день — то будет новым чудом
За чудодействием ночей.
Все струйки маленьких потеков —
Безумцы и бунтовщики,
Они замерзнут у истоков,
Не добежать им до реки…
Но скоро, скоро дни настанут,
Освобожденные от тьмы!
Тогда бунтовщиками станут
Следы осиленной зимы;
Последней вьюги злые стоны,
Последний лед… А по полям
Победно глянут анемоны,
Все в серебре — назло снегам.
Вот она, великая трясина
Вот она, великая трясина!
Ходу нет ни в лодке, ни пешком.
Обмотала наши весла тина,—
Зацепиться не за что багром…
В тростнике и мглисто, и туманно.
Солнца лик и светел, и высок,—
Отражен трясиною обманно,
Будто он на дно трясины лег.
Нет в ней дна. Лежат в листах нимфеи,
Островки, луга болотных трав;
Вот по ним пройтись бы! Только феи
Ходят здесь, травинок не помяв…
Всюду утки, дупеля, бекасы!
Бьешь по утке… взял… нельзя достать;
Мир лягушек громко точит лясы,
Словно дразнит: «Для чего ж стрелять?»
Вы, кликуши, вещие лягушки,
Подождите: вот придет пора,—
По болотам мы начнем осушки,
Проберем трясину до нутра.
И тогда… Ой, братцы, осторожней!
Не качайтесь… Лодку кувырнем!
И лягушки раньше нас потопят,
Чем мы их подсушивать начнем…
Всегда, всегда несчастлив был я тем
Всегда, всегда несчастлив был я тем,
Что все те женщины, что близки мне бывали,
Смеялись творчеству в стихах! Был дух их нем
К тому, что мне мечтанья навевали.
И ни в одной из них нимало, никогда
Не мог я вызывать отзывчивых мечтаний…
Не к ним я, радостный, спешил в тот час, когда
Являлся новый стих счастливых сочетаний!
Не к ним, не к ним с новинкой я спешил,
С открытою, еще дрожавшею душою,
И приносил цветок, что сам я опылил,
Цветок, дымившийся невысохшей росою.